Школьная библиотека

лей по случаю приезда нового начальника, но прием его значительно расхолодил их.

- Что ж это такое! - фыркнул - и затылок показал! нешто мы затылковне видали! а ты по душе с нами поговори! ты лаской-то, лаской-то пронимай! ты пригрозить-то пригрози, да потом и помилуй! - Так говорили глуповцы, и со слезами припоминали, какие бывали у них прежде начальники,все приветливые, да добрые, да красавчики - и все-то в мундирах! Вспомнили даже беглого грека Ламврокакиса (по "описи" под N 5), вспомнили,как приехал в 1756 году бригадир Баклан (по "описи" под N 6) и каким молодцом он на первом же приеме выказал себя перед обывателями.

- Натиск, - сказал он, - и притом быстрота, снисходительность, и притом строгость. И притом благоразумная твердость. Вот, милостивые государи, та цель или, точнее сказать, те пять целей, которых я, с Божьей помощью, надеюсь достигнуть при посредстве некоторых административных мероприятий, составляющих сущность или, лучше сказать, ядро обдуманногомною плана кампании!

И как он потом, ловко повернувшись на одном каблуке, обратился к городскому голове и присовокупил:

- А по праздникам будем есть у вас пироги!

- Так вот, сударь, как настоящие-то начальники принимали! - вздыхалиглуповцы, - а этот что! фыркнул какую-то нелепость, да и был таков!

Увы! последующие события не только оправдали общественное мнение обывателей, но даже превзошли самые смелые их опасения. Новый градоначальник заперся в своем кабинете, не ел, не пил и все что-то скреб пером. По временам он выбегал в зал, кидал письмоводителю кипу исписанныхлистков, произносил: "Не потерплю!" - и вновь скрывался в кабинете. Неслыханная деятельность вдруг закипела во всех концах города; частныепристава поскакали; квартальные поскакали; заседатели поскакали; будочники позабыли, что значит путем поесть, и с тех пор приобрели пагубнуюпривычку хватать куски на лету. Хватают и ловят, секут и порют, описывают и продают... А градоначальник все сидит и выскребает все новые и новые понуждения... Гул и треск проносятся из одного конца города в другой, и над всем этим гвалтом, над всей этой сумятицей, словно крик хищной птицы, царит зловещее: "Не потерплю!"

Глуповцы ужаснулись. Припомнили генеральное сечение ямщиков, и вдругвсех озарила мысль: а ну, как он этаким манером целый город выпорет! Потом стали соображать, какой смысл следует придавать слову "не потерплю!"- наконец, прибегли к истории Глупова, стали отыскивать в ней примерыспасительной градоначальнической строгости, нашли разнообразие изумительное, но ни до чего подходящего все-таки не доискались.

- И хоть бы он делом сказывал, по скольку с души ему надобно! - беседовали между собой смущенные обыватели, - а то цыркает, да и на'-поди!

Глупов, беспечный, добродушно-веселый Глупов, приуныл. Нет болееоживленных сходок за воротами домов, умолкло щелканье подсолнухов, нетигры в бабки! Улицы запустели, на площадях показались хищные звери. Людитолько по нужде оставляли дома свои и, на мгновение показавши испуганныеи изнуренные лица, тотчас же хоронились. Нечто подобное было, по словамстарожилов, во времена тушинского царика, да еще при Бироне, когда гулящая девка, Танька Корявая, чуть-чуть не подвела всего города под экзекуцию. Но даже и тогда было лучше; по крайней мере, тогда хоть что-нибудьпонимали, а теперь чувствовали только страх, зловещий и безотчетныйстрах.

В особенности тяжело было смотреть на город поздним вечером. В этовремя Глупов, и без того мало оживленный, окончательно замирал. На улицецарили голодные псы, но и те не лаяли, а в величайшем порядке предавались изнеженности и распущенности нравов; густой мрак окутывал улицы идома, и только в одной из комнат градоначальнической квартиры мерцал,далеко за полночь, зловещий свет. Проснувшийся обыватель мог видеть, какградоначальник сидит, согнувшись, за письменным столом, и все что-тоскребет пером... И вдруг подойдет к окну, крикнет "не потерплю!" - иопять садится за стол, и опять скребет...

Начали ходить безобразные слухи. Говорили, что новый градоначальниксовсем даже не градоначальник, а оборотень, присланный в Глупов по легкомыслию; что он по ночам, в виде ненасытного упыря, парит над городом исосет у сонных обывателей кровь. Разумеется, все это повествовалось ипередавалось друг другу шепотом; хотя же и находились смельчаки, которыепредлагали поголовно пасть на колена и просить прощения, но и тех взялораздумье. А что, если это так именно и надо? что, ежели признано необходимым, чтобы в Глупове, грех его ради, был именно такой, а не иной градоначальник? Соображения эти показались до того резонными, что храбрецыне только отреклись от своих предложений, но тут же начали попрекатьдруг друга в смутьянстве и подстрекательстве.

И вдруг всем сделалось известным, что градоначальника секретно посещает часовых и органных дел мастер Байбаков. Достоверные свидетели сказывали, что однажды, в третьем часу ночи, видели, как Байбаков, весьбледный и испуганный, вышел из квартиры градоначальника и бережно несчто-то обернутое в салфетке. И что всего замечательнее, в эту достопамятную ночь никто из обывателей не только не был разбужен криком "не потерплю!", но и сам градоначальник, по-видимому, прекратил на время критический анализ недоимочных реестров7 и погрузился в сон.

Возник вопрос: какую надобность мог иметь градоначальник в Байбакове,который, кроме того что пил без просыпа, был еще и явный прелюбодей?

Начались подвохи и подсылы с целью выведать тайну, но Байбаков оставался нем как рыба и на все увещания ограничивался тем, что трясся всемтелом. Пробовали споить его, но он, не отказываясь от водки, только потел, а секрета не выдавал. Находившиеся у него в ученье мальчики моглисообщить одно: что действительно приходил однажды ночью полицейский солдат, взял хозяина, который через час возвратился с узелком, заперся вмастерской и с тех пор затосковал.

Более ничего узнать не могли. Между тем таинственные свидания градоначальника с Байбаковым участились. С течением времени Байбаков нетолько перестал тосковать, но даже до того осмелился, что самому градскому голове посулил отдать его без зачета в солдаты, если он каждый деньне будет выдавать ему на шкалик. Он сшил себе новую пару платья и хвастался, что на днях откроет в Глупове такой магазин, что самому Винтергальтеру8 в нос бросится.

Среди всех этих толков и пересудов вдруг как с неба упала повестка,приглашавшая именитейших представителей глуповской интеллигенции, в такой-то день и час, прибыть к градоначальнику для внушения. Именитые смутились, но стали готовиться.

То был прекрасный весенний день. Природа ликовала; воробьи чирикали;собаки радостно взвизгивали и виляли хвостами. Обыватели, держа под мышками кульки, теснились во дворе градоначальнической квартиры и с трепетом ожидали страшного судбища. Наконец ожидаемая минута настала.

Он вышел, и на лице его в первый раз увидели глуповцы ту приветливуюулыбку, о которой они тосковали. Казалось, благотворные лучи солнца подействовали и на него (по крайней мере, многие обыватели потом уверяли,что собственными глазами видели, как у него тряслись фалдочки). Он поочереди обошел всех обывателей и хотя молча, но благосклонно принял отних все, что следует. Окончивши с этим делом, он несколько отступил ккрыльцу и раскрыл рот... И вдруг что-то внутри у него зашипело и зажужжало, и чем более длилось это таинственное шипение, тем сильнее исильнее вертелись и сверкали его глаза. "П...п...плю!" - наконец вырвалось у него из уст... С этим звуком он в последний раз сверкнул глазамии опрометью бросился в открытую дверь своей квартиры.

Читая в "Летописце" описание происшествия столь неслыханного, мы,свидетели и участники иных времен и иных событий, конечно, имеем полнуювозможность отнестись к нему хладнокровно. Но перенесемся мыслью за столет тому назад, поставим себя на место достославных наших предков, и мылегко поймем тот ужас, который долженствовал обуять их при виде этихвращающихся глаз и этого раскрытого рта, из которого ничего не выходило,кроме шипения и какого-то бессмысленного звука, непохожего даже на бойчасов. Но в том-то именно и заключалась доброкачественность наших предков, что, как ни потрясло их описанное выше зрелище, они не увлеклись нимодными в то время революционными идеями, ни соблазнами, представляемымианархией, но остались верными начальстволюбию и только слегка позволилисебе пособолезновать и попенять на своего более чем странного градоначальника.

- И откуда к нам экой прохвост выискался! - говорили обыватели, изумленно вопрошая друг друга и не придавая слову "прохвост" никакого особенного значения.

- Смотри, братцы! как бы нам тово... отвечать бы за него, за прохвоста, не пришлось! - присовокупляли другие.

И за всем тем спокойно разошлись по домам и предались обычным своимзанятиям.

И остался бы наш Брудастый на многие годы пастырем вертограда сего, ирадовал бы сердца начальников своею распорядительностью, и не ощутили быобыватели в своем существовании ничего необычайного, если бы обстоятельство совершенно случайное (простая оплошность) не прекратило его деятельности в самом ее разгаре.

Немного спустя после описанного выше приема письмоводитель градоначальника, вошедши утром с докладом в его кабинет, увидел такое зрелище:градоначальниково тело, облеченное в вицмундир, сидело за письменнымстолом, а перед ним, на кипе недоимочных реестров, лежала, в виде щегольского пресс-папье, совершенно пустая градоначальникова голова..

Письмоводитель выбежал в таком смятении, что зубы его стучали.

Побежали за помощником градоначальника и за старшим квартальным. Первый прежде всего напустился на последнего, обвинил его в нерадивости, впотворстве наглому насилию, но квартальный оправдался. Он не без основания утверждал, что голова могла быть опорожнена не иначе как с согласия