Школьная библиотека

новки не бывает

Левин, ставивший между тем ружье в шкаф, уже выходил из двери, но, услыхав слова купца, остановился

- Задаром лес взяли, - сказал он. - Поздно он ко мне приехал, а то ябы цену назначил

Рябинин встал и молча с улыбкой поглядел снизу вверх на Левина

- Оченно скупы, Константин Дмитрич, - сказал он с улыбкой, обращаясь кСтепану Аркадьичу, - окончательно ничего не укупишь. Торговал пшеницу,хорошие деньги давал

- Зачем мне вам свое даром давать? Я ведь не на земле нашел и не украл

- Помилуйте, по нынешнему времю воровать положительно невозможно. Всеокончательно по нынешнему времю гласное судопроизводство, все нынче благородно; а не то что воровать. Мы говорили по чести. Дорого кладут залес, расчетов не сведешь. Прошу уступить хоть малость

- Да кончено у вас дело или нет? Если кончено, нечего торговаться, аесли не кончено, - сказал Левин, - я покупаю лес

Улыбка вдруг исчезла с лица Рябинина. Ястребиное, хищное и жесткое выражение установилось на нем. Он быстрыми костлявыми пальцами расстегнулсюртук, открыв рубаху навыпуск, медные пуговицы жилета и цепочку часов,и быстро достал толстый старый бумажник

- Пожалуйте, лес мой, - проговорил он, быстро перекрестившись и протягивая руку. - Возьми деньги, мой лес. Вот как Рябинин торгует, а не гроши считать, - заговорил он, хмурясь и размахивая бумажником

- Я бы на твоем месте не торопился, - сказал Левин

- Помилуй, - с удивлением сказал Облонский, - ведь я слово дал

Левин вышел из комнаты, хлопнув дверью. Рябинин, глядя на дверь, сулыбкой покачал головой

- Все молодость, окончательно ребячество одно. Ведь покупаю, верьтечести, так, значит, для славы одной, что вот Рябинин, а не кто другой уОблонского рощу купил. А еще как бог даст расчеты найти. Верьте богу

Пожалуйте-с. Условьице написать..

Через час купец, аккуратно запахнув свой халат и застегнув крючки сюртука, с условием в кармане сел в свою туго окованную тележку и поехалдомой

- Ох, эти господа! - сказал он приказчику, - один предмет

- Это как есть, - отвечал приказчик, передавая ему вожжи и застегиваякожаный фартук. - А с покупочкой, Михаил Игнатьич? - Ну, ну..

XVII Степан Аркадьич с оттопыренным карманом серий, которые за три месяцавперед отдал ему купец, вошел наверх. Дело с лесом было кончено, деньгив кармане, тяга была прекрасная, и Степан Аркадьич находился в самом веселом расположении духа, а потому ему особенно хотелось рассеять дурноенастроение, нашедшее на Левина. Ему хотелось окончить день за ужином также приятно, как он был начат

Действительно, Левин был не в духе и, несмотря на все свое желаниебыть ласковым и любезным со своим милым гостем, не мог преодолеть себя

Хмель известия о том, что Кити не вышла замуж, понемногу начинал разбирать его

Кити не замужем и больна, больна от любви к человеку, который пренебрег ею. Это оскорбление как будто падало на него. Вронский пренебрег ею,а она пренебрегла им, Левиным. Следовательно, Вронский имел право презирать Левина и потому был его враг. Но этого всего не думал Левин. Онсмутно чувствовал, что в этом что-то есть оскорбительное для него, исердился теперь не на то, что расстроило его, а придирался ко всему, чтопр4ставлялось ему. Глупая продажа леса, обман, на который попался Облонский и который совершился у него в доме, раздражал его

- Ну, кончил? - сказал он, встречая наверху Степана Аркадьича. - Хочешь ужинать? - Да, не откажусь. Какой аппетит у меня в деревне, чудо! Что ж ты Рябинину не предложил поесть? - А, черт с ним! - Однако как ты обходишься с ним! - сказал Облонский. - Ты и руки емуне подал. Отчего же не подать ему руки? - Оттого, что я лакею не подам руки, а лакей во сто раз лучше

- Какой ты, однако, ретроград! А слияние сословий? - сказал Облонский

- Кому приятно сливаться - на здоровье, а мне противно

- Ты, я вижу, решительно ретроград

- Право, я никогда не думал, кто я. Я - Константин Левин, больше ничего

- И Константин Левин, который очень не в духе, - улыбаясь, сказал Степан Аркадьич

- Да, я не в духе, и знаешь отчего? От, извини меня, твоей глупой продажи..

Степан Аркадьич добродушно сморщился, как человек, которого безвиннообижают и расстраивают

- Ну, полно! - сказал он. - Когда бывало, чтобы кто-нибудь что-нибудьпродал и ему бы не сказали сейчас же после продажи: "Это гораздо дорожестоит"? А покуда продают, никто не дает... Нет, я вижу, у тебя естьзубпротив этого несчастного Рябинина

- Может быть, и есть. А ты знаешь, за что? Ты скажешь опять, что яретроград, или еще какое страшное слово, но все-таки мне досадно и обидно видеть это со всех сторон совершающееся обеднение дворянства, к которому я принадлежу, и, несмотря на слияние сословий, очень рад, что принадлежу. И обеднение не вследствие роскоши - это бы ничего; прожитьпо-барски - это дворянское дело, это только дворяне умеют. Теперь мужикиоколо нас скупают земли, - мне не обидно. Барин ничего не делает, мужикработает и вытесняет праздного человека. Так должно быть. И я очень радмужику. Но мне обидно смотреть на это обеднение по какой-то, не знаю какназвать, невинности. Тут арендатор-поляк купил за полцены у барыни, которая живет в Ницце, чудесное имение. Тут отдают купцу в аренду за рубльдесятину земли, которая стоит десять рублей. Тут ты безо всякой причиныподарил этому плуту тридцать тысяч

- Так что же? считать каждое дерево? - Непременно считать. А вот ты не считал, а Рябинин считал. У детейРябинина будут средства к жизни и образованию, а у твоих, пожалуй, небудет! - Ну, уж извини меня, но есть что-то мизерное в этом считанье. У нассвои занятия, у них свои, и им надо барыши. Ну, впрочем, дело сделано, иконец. А вот и глазунья, самая моя любимая яичница. И Агафья Михайловнадаст нам этого травничку чудесного..

Степан Аркадьич сел к столу и начал шутить с Агафьей Михайловной, уверяя ее, что такого обеда и ужина он давно не ел

- Вот вы хоть похв'алите, - сказала Агафья Михайловна, - а КонстантинДмитрич, что ему ни подай, хоть хлеба корку, - поел и пошел

Как ни старался Левин преодолеть себя, он был мрачен и молчалив. Емунужно было сделать один вопрос Степану Аркадьичу, но он не мог решитьсяи не находил ни формы, ни времени, как и когда его сделать. Степан Аркадьич уже сошел к себе вниз, разделся, опять умылся, облекся в гофрированную ночную рубашку и лег, а Левин все медлил у него в комнате, говоряо разных пустяках и не будучи в силах спросить, что хотел

- Как это удивительно делают мыло, - сказал он, оглядывая и развертывая душистый кусок мыла, который для гостя приготовила Агафья Михайловна, но который Облонский не употреблял. - Ты посмотри, ведь это произведение искусства

- Да, до всего дошло теперь всякое усовершенствование, - сказал СтепанАркадьич, влажно и блаженно зевая. - Театры, например, и эти увеселительные... а-а-а!- зевал он. - Электрический свет везде... а-а! - Да, электрический свет, - сказал Левин. - Да. Ну, а где Вронский теперь? - спросил он, вдруг положив мыло

- Вронский? - сказал Степан Аркадьич, остановив зевоту, - он в Петербурге. Уехал вскоре после тебя и затем ни разу не был в Москве. И знаешь, Костя, я тебе правду скажу, - продолжал он, облокотившись на стол иположив на руку свое красивое румяное лицо, из которого светились, какзвезды, масленые, добрые и сонные глаза. - Ты сам был виноват. Ты испугался соперника. А я, как и тогда тебе говорил, - я не знаю, на чьейстороне было более шансов. Отчего ты не шел напролом? Я тебе говорилтогда, что... - Он зевнул одними челюстями, не раскрывая рта

"Знает он или не знает, что я делал предложение? - подумал Левин, глядя на него. - Да, что-то есть хитрое, дипломатическое в нем", - и,чувствуя, что краснеет, он молча смотрел прямо в глаза Степана Аркадьича

- Если было с ее стороны что-нибудь тогда, то это было увлеченье внешностью, - продолжал Облонский. - Этот, знаешь, совершенный аристократизми будущее положение в свете подействовали не на нее, а на мать

Левин нахмурился. Оскорбление отказа, через которое он прошел, какбудто свежею, только что полученною раной зажгло его в сердце. Он былдома, а дома стены помогают

- Постой, постой, - заговорил он, перебивая Облонского, - ты говоришь:аристократизм. А позволь тебя спросить, в чем состоит этот аристократизмВронского или кого бы то ни было, - такой аристократизм, чтобы можно было пренебречь мною? Ты считаешь Вронского аристократом, но я нет. Человек, отец которого вылез из ничего пронырством, мать которого бог знаетс кем не была в связи... Нет, уж извини, но я считаю аристократом себя илюдей, подобных мне, которые в прошедшем могут указать на три-четыречестные поколения семей, находившихся на высшей степени образования (дарованье и ум - это другое дело), и которые никогда ни перед кем не под