Школьная библиотека

казалось возможно. Но когда он вернулся от доктора и увидал опять еестрадания, он чаще и чаще стал повторять: "Господи, прости, помоги",вздыхать и поднимать голову кверху; и почувствовал страх, что не выдержит этого, расплачется или убежит. Так мучительно ему было. А прошелтолько час

Но после этого часа прошел еще час, два, три, все пять часов, которыеон ставил себе самым дальним сроком терпения, и положение было все тоже; и он все терпел, потому что больше делать было нечего, как терпеть,каждую минуту думая, что он дошел до последних пределов терпения и чтосердце его вот-вот сейчас разорвется от сострадания

Но проходили еще минуты, часы и еще часы, и чувства его страдания иужаса росли и напрягались еще более

Все те обыкновенные условия жизни, без которых нельзя себе ничегопредставить, не существовали более для Левина. Он потерял сознание времени. То минуты, - те минуты, когда она призывала его к себе, и он держал ее за потную, то сжимающую с необыкновенною силою, то отталкивающуюего руку, - казались ему часами, то часы казались ему минутами. Он былудивлен, когда Лизавета Петровна попросила его зажечь свечу за ширмами ион узнал, что было уже пять часов вечера. Если б ему сказали, что теперьтолько десять часов утра, он так же мало был бы удивлен. Где он был вэто время, он так же мало знал, как и то, когда что было. Он видел еевоспаленное, то недоумевающее и страдающее, то улыбающееся и успокаивающее его лицо. Он видел и княгиню, красную, напряженную, с распустившимися буклями седых волос и в слезах, которые она усиленно глотала, кусаягубы, видел и Долли, и доктора, курившего толстые папиросы, и ЛизаветуПетровну, с твердым, решительным и успокаивающим лицом, и старого князя,гуляющего по зале с нахмуренным лицом. Но как они приходили и выходили,где они были, он не знал. Княгиня была то с доктором в спальне, то в кабинете, где очутился накрытый стол; то не она была, а была Долли. ПотомЛевин помнил, что его посылали куда-то. Раз его послали перенести стол идиван. Он с усердием сделал это, думая, что это для нее нужно, и потомтолько узнал, что это он для себя готовил ночлег. Потом его посылали кдоктору в кабинет спрашивать что-то. Доктор ответил и потом заговорил обеспорядках в Думе. Потом посылали его в спальню к княгине принесть образ в серебряной золоченой ризе, и он со старою горничной княгини лазилна шкапчик доставать и разбил лампадку, и горничная княгини успокоивалаего о жене и о лампадке, и он принес образ и поставил в головах Кити,старательно засунув его за подушки. Но где, когда и зачем это все было,он не знал. Он не понимал тоже, почему княгиня брала его за руку и, жалостно глядя на него, просила успокоиться, и Долли уговаривала его поесть и уводила из комнаты, и даже доктор серьезно и с соболезнованиемсмотрел на него и предлагал капель

Он знал и чувствовал только, что то, что совершалось, было подобно тому, что совершалось год тому назад в гостинице губернского города на одре смерти брата Николая. Но то было горе, - это была радость. Но и тогоре и эта радость одинаково были вне всех обычных условий жизни, были вэтой обычной жизни как будто отверстия, сквозь которые показывалосьчто-то высшее. И одинаково тяжело, мучительно наступало совершающееся, иодинаково непостижимо при созерцании этого высшего поднималась душа натакую высоту, которой она никогда и не понимала прежде и куда рассудокуже не поспевал за нею

"Господи, прости и помоги", - не переставая твердил он себе, несмотряна столь долгое и казавшееся полным отчуждение, чувствуя, что он обращается к богу точно так же доверчиво и просто, как и во времена детства ипервой молодости

Все это время у него были два раздельные настроения. Одно - вне ееприсутствия, с доктором, курившим одну толстую папироску за другою и тушившим их о край полной пепельницы, с Долли и с князем, где шла речь обобеде, о политике, о болезни Марьи Петровны и где Левин вдруг на минутусовершенно забывал, что происходило, и чувствовал себя точно проснувшимся, и другое настроение - в ее присутствии, у ее изголовья, где сердцехотело разорваться и все не разрывалось от сострадания, и он не переставая молился богу. И каждый раз, когда из минуты забвения его выводил долетавший из спальни крик, он подпадал под то же самое странное заблуждение, которое в первую мииуту нашло на него; каждый раз, услыхав крик, онвскакивал, бежал оправдываться, вспоминал дорогой, что он не виноват, иему хотелось защитить, помочь. Но, глядя на нее, он опять видел, что помочь нельзя, и приходил в ужас и говорил: "Господи, прости и помоги". Ичем дальше шло время, тем сильнее становились оба настроения: тем спокойнее, совершенно забывая ее, он становился вне ее присутствия, и теммучительнее становились и самые ее страдания и чувство беспомощностипред ними. Он вскакивал, желал убежать куда-нибудь, а бежал к ней

Иногда, когда опять и опять она призывала его, он обвинял ее. Но, увидав ее покорное, улыбающееся лицо и услыхав слова: "Я измучала тебя", онобвинял бога, но, вспомнив о боге, он тотчас просил простить и помиловать

XV Он не знал, поздно ли, рано ли. Свечи уже все догорали. Долли толькочто была в кабинете и предложила доктору прилечь. Левин сидел, слушаярассказы доктора о шарлатане-магнетизере, и смотрел на пепел его папироски. Был период отдыха, и он забылся. Он совершенно забыл о том, чтопроисходило теперь. Он слушал рассказ доктора и понимал его. Вдруг раздался крик, ни на что не похожий. Крик был так страшен, что Левин дажене вскочил, но, не переводя дыхания, испуганно-вопросительно посмотрелна доктора. Доктор склонил голову набок, прислушиваясь, и одобрительноулыбнулся. Все было так необыкновенно, что уж ничто не поражало Левина

"Верно, так надо", - подумал он и продолжал сидеть. Чей это был крик? Онвскочил, на цыпочках вбежал в спальню, обошел Лизавету Петровну, княгинюи стал на свое место, у изголовья. Крик затих, но что-то переменилосьтеперь. Что - он не видел и не понимал и не хотел видеть и понимать. Ноон видел это по лицу Лизаветы Петровны: лицо Лизаветы Петровны былострого и бледно и все так же решительно, хотя челюсти ее немного подрагивали и глаза ее были пристально устремлены на Кити. Воспаленное, измученное лицо Кити с прилипшею к потному лицу прядью волос было обращено кнему и искало его взгляда. Поднятые руки просили его рук. Схватив потными руками его холодные руки, она стала прижимать их к своему лицу

- Не уходи, не уходи! Я не боюсь, я не боюсь! - быстро говорила она. Мама, возьмите сережки. Они мне мешают. Ты не боишься? Скоро, скоро, Лизавета Петровна..

Она говорила быстро, быстро и хотела улыбнуться. Но вдруг лицо ее исказилось, она оттолкнула его от себя

- Нет, это ужасно! Я умру, умру! Поди, поди!- закричала она, и опятьпослышался тот же ни на что не похожий крик

Левин схватился за голову и выбежал из комнаты

- Ничего, ничего, все хорошо! - проговорила ему вслед Долли

Но, что б они ни говорили, он знал, что теперь все погибло. Прислонившись головой к притолоке, он стоял в соседней комнате и слышал чей-тоникогда не слыханный им визг, рев, и он знал, что это кричало то, чтобыло прежде Кити. Уже ребенка он давно не желал. Он теперь ненавиделэтого ребенка. Он даже не желал теперь ее жизни, он желал только прекращения этих ужасных страданий

- Доктор! Что же это? Что ж это? Боже мой! - сказал он, хватая за рукувошедшего доктора

- Кончается, - сказал доктор. И лицо доктора было так серьезно, когдаон говорил это, что Левин понял кончается в смысле - умирает

Не помня себя, он вбежал в спальню. Первое, что он увидал, это былолицо Лизаветы Петровны. Оно было еще нахмуренное и строже. Лица Кити небыло. На том месте, где оно было прежде, было что-то страшное и по видунапряжения и по звуку, выходившему оттуда. Он припал головой к деревукровати, чувствуя, что сердце его разрывается. Ужасный крик не умолкал,он сделался еще ужаснее и, как бы дойдя до последнего предела ужаса,вдруг затих. Левин не верил своему слуху, но нельзя было сомневаться:крик затих, и слышалась тихая суетня, шелест и торопливые дыхания, и еепрерывающийся, живой и нежный, счастливый голос тихо произнес: "Кончено"

Он поднял голову. Бессильно опустив руки на одеяло, необычайно прекрасная и тихая, она безмолвно смотрела на него и хотела и не могла улыбнуться

И вдруг из того таинственного и ужасного, нездешнего мира, в которомон жил эти двадцать два часа, Левин мгновенно почувствовал себя перенесенным в прежний, обычный мир, но сияющий теперь таким новым светомсчастья, что он не перенес его. Натянутые струны все сорвались. Рыданияи слезы радости, которых он никак не предвидел, с такою силой поднялисьв нем, колебля все его тело, что долго мешали ему говорить

Упав на колени пред постелью, он держал пред губами руку жены и целовал ее, и рука эта слабым движением пальцев отвечала на его поцелуи. Амежду тем там, в ногах постели, в ловких руках Лизаветы Петровны, какогонек над светильником, колебалась жизнь человеческого существа, которого никогда п0ежде не было и которое так же, с тем же правом, с тою жезначительностью для себя, будет жить и плодить себе подобных

- Жив! Жив! Да еще мальчик! Не беспокойтесь! - услыхал Левин голос Лизаветы Петровны, шлепавшей дрожавшею рукой спину ребенка

- Мама, правда? - сказал голос Кити

Только всхлипыванья княгини отвечали ей

И среди молчания, как несомненный ответ на вопрос матери, послышалсяголос совсем другой, чем все сдержанно говорившие голоса в комнате. Этобыл смелый, дерзкий, ничего не хотевший соображать крик непонятно откудаявившегося нового человеческого существа