Школьная библиотека

прекратят свои концерты, положение само собой изменится к лучшему.

- Контрреволюционные вещи вы говорите, Филипп Филиппович, - шутлив

заметил тяпнутый, - не дай бог вас кто-нибудь услышит.

- Ничего опасного, - с жаром возразил Филипп Филиппович. - Никако

контрреволюции. Кстати, вот еще слово, которое я совершенно не выношу

Абсолютно неизвестно - что под ним скрывается? Черт его знает! Так я

говорю: никакой этой самой контрреволюции в моих словах нет. В них здравы

смысл и жизненная опытность.

Тут Филипп Филиппович вынул из-за воротничка хвост блестяще

изломанной салфетки и, скомкав, положил ее рядом с недопитым стакано

вина. Укушенный тотчас поднялся и поблагодарил: "мерси".

- Минутку, доктор! - приостановил его Филипп Филиппович, вынимая и

кармана брюк бумажник. Он прищурился, отсчитал белые бумажки и протянул и

укушенному со словами: - Сегодня вам, Иван Арнольдович, 40 рубле

причитается. Прошу.

Пострадавший от пса вежливо поблагодарил и, краснея, засунул деньги

карман пиджака.

- Я сегодня вечером не нужен вам, Филипп Филиппович? - осведомилс

он.

- Нет, благодарю вас, голубчик. Ничего делать сегодня не будем

Во-первых, кролик издох, а во-вторых, сегодня в большом - "Аида". А

давно не слышал. Люблю... Помните? Дуэт... тари-ра-рим.

- Как это вы успеваете, Филипп Филиппович? - с уважением спроси

врач.

- Успевает всюду тот, кто никуда не торопится, - назидательн

объяснил хозяин. - Конечно, если бы я начал прыгать по заседаниям,

распевать целый день, как соловей, вместо того, чтобы заниматься прямы

своим делом, я бы никуда не поспел, - под пальцами Филиппа Филипповича

кармане небесно заиграл репетитор, - начало девятого... Ко второму акт

поеду... Я сторонник разделения труда. В Большом пусть поют, а я буд

оперировать. Вот и хорошо. И никаких разрух... Вот что, Иван Арнольдович

вы все же следите внимательно: как только подходящая смерть, тотчас с

стола - в питательную жидкость и ко мне!

- Не беспокойтесь, Филипп Филиппович, - паталогоанатомы мне обещали.

- Отлично, а мы пока этого уличного неврастеника понаблюдаем. Пуст

бок у него заживает.

"Обо мне заботится", - подумал пес, - "очень хороший человек. Я знаю

кто это. Он - волшебник, маг и кудесник из собачьей сказки... Ведь н

может же быть, чтобы все это я видел во сне. А вдруг - сон? (Пес во сн

дрогнул). Вот проснусь... и ничего нет. Ни лампы в шелку, ни тепла, н

сытости. Опять начинается подворотня, безумная стужа, оледеневший асфальт

голод, злые люди... Столовая, снег... Боже, как тяжело мне будет!.."

Но ничего этого не случилось. Именно подворотня растаяла, как мерзко

сновидение, и более не вернулась.

Видно, уж не так страшна разруха. Невзирая на нее, дважды день, серы

гармоники под подоконником наливались жаром и тепло волнами расходилось п

всей квартире.

Совершенно ясно: пес вытащил самый главный собачий билет. Глаза ег

теперь не менее двух раз в день наливались благодарными слезами по адрес

пречистенского мудреца. Кроме того, все трюмо в гостиной, в приемной межд

шкафами отражали удачливого пса - красавца.

"Я - красавец. Быть может, неизвестный собачий принц-инкогнито"

размышлял пес, глядя на лохматого кофейного пса с довольной мордой

разгуливающего в зеркальных далях. - "Очень возможно, что бабушка мо

согрешила с водолазом. То-то я смотрю - у меня на морде - белое пятно

Откуда оно, спрашивается? Филипп Филиппович - человек с большим вкусом

не возьмет он первого попавшегося пса-дворнягу".

В течение недели пес сожрал столько же, сколько в полтора последни

голодных месяца на улице. Ну, конечно, только по весу. О качестве еды

Филиппа Филипповича и говорить не приходилось. Если даже не принимать в

внимание того, что ежедневно Дарьей Петровной закупалась груда обрезков н

Смоленском рынке на 18 копеек, достаточно упомянуть обеды в 7 часов вечер

в столовой, на которых пес присутствовал, несмотря на протесты изящно

Зины. Во время этих обедов Филипп Филиппович окончательно получил звани

божества. Пес становился на задние лапы и жевал пиджак, пес изучил звоно

Филиппа Филипповича - два полнозвучных отрывистых хозяйских удара,

вылетал с лаем встречать его в передней. Хозяин вваливался в чернобуро

лисе, сверкая миллионом снежных блесток, пахнущий мандаринами, сигарами

духами, лимонами, бензином, одеколоном, сукном, и голос его, как командна

труба, разносился по всему жилищу.

- Зачем ты, свинья, сову разорвал? Она тебе мешала? Мешала, я теб

спрашиваю? Зачем профессора Мечникова разбил?

- Его, Филипп Филиппович, нужно хлыстом отодрать хоть один раз

возмущенно говорила Зина, - а то он совершенно избалуется. Вы поглядите

что он с вашими калошами сделал

- Никого драть нельзя, - волновался Филипп Филиппович, - запомни эт

раз навсегда. На человека и на животное можно действовать тольк

внушением. Мясо ему давали сегодня?

- Господи, он весь дом обожрал. Что вы спрашиваете, Филип

Филиппович. Я удивляюсь - как он не лопнет.

- Ну и пусть ест на здоровье... Чем тебе помешала сова, хулиган?

- У-у! - скулил пес-подлиза и полз на брюхе, вывернув лапы.

Затем его с гвалтом волокли за шиворот через приемную в кабинет. Пе

подвывал, огрызался, цеплялся за ковер, ехал на заду, как в цирке

Посредине кабинета на ковре лежала стеклянноглазая сова с распороты

животом, из которого торчали какие-то красные тряпки, пахнущие нафталином

На столе валялся вдребезги разбитый портрет.

- Я нарочно не убрала, чтобы вы полюбовались, - расстроенн

докладывала Зина, - ведь на стол вскочил, мерзавец! И за хвост ее - цап!

опомниться не успела, как он ее всю растерзал. Мордой его потычьте в сову

Филипп Филиппович, чтобы он знал, как вещи портить.

И начинался вой. Пса, прилипшего к ковру, тащили тыкать в сову

причем пес заливался горькими слезами и думал - "бейте, только из квартир

не выгоняйте".

- Сову чучельнику отправить сегодня же. Кроме того, вот тебе 8 рубле

и 15 копеек на трамвай, съезди к Мюру, купи ему хороший ошейник с цепью.

На следующий день на пса надели широкий блестящий ошейник. В первы

момент, поглядевшись в зеркало, он очень расстроился, поджал хвост и уше

в ванную комнату, размышляя - как бы ободрать его о сундук или ящик. Н

очень скоро пес понял, что он - просто дурак. Зина повела его гулять н

цепи по Обухову переулку. Пес шел, как арестант, сгорая от стыда, но

пройдя по Пречистенке до храма Христа, отлично сообразил, что значит

жизни ошейник. Бешеная зависть читалась в глазах у всех встречных псов,

у мертвого переулка - какой-то долговязый с обрубленным хвостом дворняг

облаял его "барской сволочью" и "шестеркой". Когда пересекали трамвайны

рельсы, милиционер посмотрел на ошейник с удовольствием и уважением,

когда вернулись, произошло самое невиданное в жизни: Федор-швейца

собственноручно отпер парадную дверь и впустил Шарика, Зине он при это

заметил:

- Ишь, каким лохматым обзавелся Филипп Филиппович. Удивительн

жирный.

- Еще бы, - за шестерых лопает, - пояснила румяная и красивая о

мороза Зина.

"Ошейник - все равно, что портфель", - сострил мысленно пес, и, виля

задом, последовал в бельэтаж, как барин.

Оценив ошейник по достоинству, пес сделал первый визит в то главно

отделение рая, куда до сих пор вход ему был категорически воспрещен именн

в царство поварихи Дарьи Петровны. Вся квартира не стоила и двух пяде

Дарьиного царства. Всякий день в черной и сверху облицованной кафеле

плите стреляло и бушевало пламя. Духовой шкаф потрескивал. В багровы

столбах горело вечной огненной мукой и неутоленной страстью лицо Дарь

Петровны. Оно лоснилось и отливало жиром. В модной прическе на уши и

корзинкой светлых волос на затылке светились 22 поддельных бриллианта. П

стенам на крюках висели золотые кастрюли, вся кухня громыхала запахами

клокотала и шипела в закрытых сосудах...

- Вон! - завопила Дарья Петровна, - вон, беспризорный карманник! Теб

тут не хватало! Я тебя кочергой!..

"Чего ты? Ну, чего лаешься?" - умильно щурил глаза пес. - "Какой же

карманник? Ошейник вы разве не замечаете?" - и он боком лез в дверь

просовывая в нее морду.

Шарик-пес обладал каким-то секретом покорять сердца людей. Через дв

дня он уже лежал рядом с корзиной углей и смотрел, как работает Дарь

Петровна. Острым узким ножом она отрубала беспомощным рябчикам головы

лапки, затем, как яростный палач, с костей сдирала мякоть, из кур вырывал

внутренности, что-то вертела в мясорубке. Шарик в это время терза

рябчикову голову. Из миски с молоком Дарья Петровна вытаскивала куск

размокшей булки, смешивала их на доске с мясной кашицей, заливала все эт

сливками, посыпала солью, и на доске лепила котлеты. В плите гудело как н

пожаре, а на сковородке ворчало, пузырилось и прыгало. Заслонка с громо

отпрыгивала, обнаруживала страшный ад, в котором пламя клокотало

переливалось.

Вечером потухала каменная пасть, в окне кухни над белой половинно

занавесочкой стояла густая и важная пречистенская ночь с одинокой звездой

В кухне было сыро на полу, кастрюли сияли таинственно и тускло, на стол

лежала пожарная фуражка. Шарик лежал на теплой плите, как лев на ворота

и, задрав от любопытства одно ухо, глядел, как черноусый и взволнованны

человек в широком кожаном поясе за полуприкрытой дверью в комнате Зины

Дарьи Петровны обнимал Дарью Петровну. Лицо у той горело мукой и страсть

все, кроме мертвенного напудренного носа. Щель света лежала на портрет

черноусого и пасхальный розан свисал с него