Школьная библиотека

- Как демон пристал, - бормотала в полумраке Дарья Петровна

отстань! Зина сейчас придет. Что ты, чисто тебя тоже омолодили?

- Нам это ни к чему, - плохо владея собой и хрипло отвечал черноусый

- До чего вы огненная!

Вечерами пречистенская звезда скрывалась за тяжкими шторами и, если

Большом театре не было "Аиды" и не было заседания Всероссийског

хирургического общества, божество помещалось в кабинете в глубоком кресле

Огней под потолком не было. Горела только одна зеленая лампа на столе

Шарик лежал на ковре в тени и, не отрываясь, глядел на ужасные дела.

отвратительной едкой и мутной жиже в стеклянных сосудах лежал

человеческие мозги. Руки божества, обнаженные по локоть, были в рыжи

резиновых перчатках, и скользкие тупые пальцы копошились в извилинах

Временами божество вооружалось маленьким сверкающим ножиком и тихоньк

резало желтые упругие мозги.

- "К берегам священным Нила", - тихонько напевало божество, закусыва

губы и вспоминая золотую внутренность Большого театра.

Трубы в этот час нагревались до высшей точки. Тепло от ни

поднималось к потолку, оттуда расходилось по всей комнате, в песьей шкур

оживала последняя, еще не вычесанная самим Филиппом Филипповичем, но уж

обреченная блоха. Ковры глушили звуки в квартире. А потом далеко звенел

входная дверь.

Зинка в кинематограф пошла, - думал пес, - а как придет, ужинать

стало быть, будем. Сегодня, надо полагать, - телячьи отбивные

В этот ужасный день еще утром Шарика кольнуло предчувствие

Вследствие этого он вдруг заскулил и утренний завтрак - полчашки овсянки

вчерашнюю баранью косточку - съел без всякого аппетита. Он скучно прошелс

в приемную и легонько подвыл там на собственное отражение. Но днем посл

того, как Зина сводила его погулять на бульвар, день пошел обычно. Прием

сегодня не было потому, что, как известно, по вторникам приема не бывает

и божество сидело в кабинете, развернув на столе какие-то тяжелые книги

пестрыми картинками. Ждали обеда. Пса несколько оживила мысль о том, чт

сегодня на второе блюдо, как он точно узнал на кухне, будет индейка

Проходя по коридору, пес услышал, как в кабинете Филиппа Филиппович

неприятно и неожиданно прозвенел телефон. Филипп Филиппович взял трубку

прислушался и вдруг взволновался.

- Отлично, - послышался его голос, - сейчас же везите, сейчас же!

Он засуетился, позвонил и вошедшей Зине приказал срочно подават

обед.

- Обед! Обед! Обед!

В столовой тотчас застучали тарелками, Зина забегала, из кухн

послышалась воркотня Дарьи Петровны, что индейка не готова. Пес опят

почувствовал волнение.

"Не люблю кутерьмы в квартире", - раздумывал он... И только он эт

подумал, как кутерьма приняла еще более неприятный характер. И прежд

всего благодаря появлению тяпнутого некогда доктора Борменталя. Тот приве

с собой дурно пахнущий чемодан, и даже не раздеваясь, устремился с ни

через коридор в смотровую. Филипп Филиппович бросил недопитую чашку кофе

чего с ним никогда не случалось, выбежал навстречу БорменталE, чего с ни

тоже никогда не бывало.

- Когда умер? - закричал он.

- Три часа назад. - Ответил Борменталь, не снимая заснеженной шапки

расстегивая чемодан.

"Кто такой умер?" - хмуро и недовольно подумал пес и сунулся по

ноги, - "терпеть не могу, когда мечутся".

- Уйди из-под ног! Скорей, скорей, скорей! - закричал Филип

Филиппович на все стороны и стал звонить во все звонки, как показалос

псу. Прибежала Зина. - Зина! К телефону Дарью Петровну записывать, никог

не принимать! Ты нужна. Доктор Борменталь, умоляю вас - скорей, скорей

скорей!

"Не нравится мне, не нравится", - пес обиженно нахмурился и ста

шляться по квартире, а вся суета сосредоточилась в смотровой. Зин

оказалась неожиданно в халате, похожем на саван, и начала бегать и

смотровой в кухню и обратно.

"Пойти, что ли, пожрать? Ну их в болото", - решил пес и вдруг получи

сюрприз.

- Шарику ничего не давать, - загремела команда из смотровой.

- Усмотришь за ним, как же.

- Запереть!

И Шарика заманили и заперли в ванной.

"Хамство", - подумал Шарик, сидя в полутемной ванной комнате,

"просто глупо..."

И около четверти часа он пробыл в ванной в странном настроении духа

то ли в злобе, то ли в каком-то тяжелом упадке. Все было скучно, неясно..

"Ладно, будете вы иметь калоши завтра, многоуважаемый Филип

Филиппович", - думал он, - "две пары уже пришлось прикупить и еще одн

купите. Чтоб вы псов не запирали".

Но вдруг его яростную мысль перебило. Внезапно и ясно почему-т

вспомнился кусок самой ранней юности - солнечный необъятный двор

Преображенской заставы, осколки солнца в бутылках, битый кирпич, вольны

псы побродяги.

"Нет, куда уж, ни на какую волю отсюда не уйдешь, зачем лгать",

тосковал пес, сопя носом, - "привык. Я барский пес, интеллигентно

существо, отведал лучшей жизни. Да и что такое воля? Так, дым, мираж

фикция... Бред этих злосчастных демократов..."

Потом полутьма в ванной стала страшной, он завыл, бросился на дверь

стал царапаться.

"У-у-у!" - как в бочку пролетело по квартире.

"Сову раздеру опять" - бешено, но бессильно подумал пес. Затем ослаб

полежал, а когда поднялся, шерсть на нем встала вдруг дыбом, почему-то

ванне померещились отвратительные волчьи глаза.

И в разгар муки дверь открылась. Пес вышел, отряхнувшись, и угрюм

собрался на кухню, но Зина за ошейник настойчиво повлекла его в смотровую

Холодок прошел у пса под сердцем.

"Зачем же я понадобился?" - подумал он подозрительно, - "бок зажил

ничего не понимаю".

И он поехал лапами по скользкому паркету, так и был привезен

смотровую. В ней сразу поразило невиданное освещение. Белый шар по

потолком сиял до того, что резало глаза. В белом сиянии стоял жрец

сквозь зубы напевал про священные берега Нила. Только по смутному запах

можно было узнать, что это Филипп Филиппович. Подстриженная его седин

скрывалась под белым колпаком, напоминающим патриарший куколь; божеств

было все в белом, а поверх белого, как епитрахиль, был надет резиновы

узкий фартук. Руки - в черных перчатках.

В куколе оказался и тяпнутый. Длинный стол был раскинут, а сбок

придвинули маленький четырехугольный на блестящей ноге.

Пес здесь возненавидел больше всего тяпнутого и больше всего за ег

сегодняшние глаза. Обычно смелые и прямые, ныне они бегали во все сторон

от песьих глаз. Они были насторожены, фальшивы и в глубине их таилос

нехорошее, пакостное дело, если не целое преступление. Пес глянул на нег

тяжело и пасмурно и ушел в угол.

- Ошейник, Зина, - негромко молвил Филипп Филиппович, - только н

волнуй его.

У Зины мгновенно стали такие же мерзкие глаза, как у тяпнутого. Он

подошла к псу и явно фальшиво погладила его. Тот с тоской и презрение

поглядел на нее.

"Что же... Вас трое. Возьмете, если захотите. Только стыдно вам..

Хоть бы я знал, что будете делать со мной..."

Зина отстегнула ошейник, пес помотал головой, фыркнул. Тяпнутый выро

перед ним и скверный мутящий запах разлился от него.

"Фу, гадость... Отчего мне так мутно и страшно..." - подумал пес

попятился от тяпнутого.

- Скорее, доктор, - нетерпеливо молвил Филипп Филиппович.

Резко и сладко пахнуло в воздухе. Тяпнутый, не сводя с пс

настороженных дрянных глаз, высунул из-за спины правую руку и быстро ткну

псу в нос ком влажной ваты. Шарик оторопел, в голове у него легоньк

закружилось, но он успел еще отпрянуть. Тяпнутый прыгнул за ним, и вдру

залепил всю морду ватой. Тотчас же заперло дыхание, но еще раз пес успе

вырваться. "Злодей..." - мелькнуло в голове. - "За что?" - И еще ра

облепили. Тут неожиданно посреди смотровой представилось озеро, а на нем

лодках очень веселые загробные небывалые розовые псы. Ноги лишились косте

и согнулись.

- На стол! - веселым голосом бухнули где-то слова Филиппа Филиппович

и расплылись в оранжевых струях. Ужас исчез, сменился радостью. Секунд

две угасающий пес любил тяпнутого. Затем весь мир перевернулся дном кверх

и была еще почувствована холодная, но приятная рука под животом. Потом

ничего

На узком операционном столе лежал, раскинувшись, пес Шарик и голов

его беспомощно колотилась о белую клеенчатую подушку. Живот его бы

выстрижен и теперь доктор Борменталь, тяжело дыша и спеша, машинко

въедаясь в шерсть, стриг голову Шарика. Филипп Филиппович, опершис

ладонями на край стола, блестящими, как золотые обода его очков, глазам

наблюдал за этой процедурой и говорил взволнованно:

- Иван Арнольдович, самый важный момент - когда я войду в турецко