Школьная библиотека

- Войдите!

Дверь распахнулась, и я окоченел на полу от ужаса. Это былон, вне всяких сомнений. В сумраке в высоте надо мною оказалось лицос властным носом и разметанными бровями. Тени играли, и мнепомерещилось, что под квадратным подбородком торчит острие чернойбороды. Берет был заломлен лихо на ухо. Пера, правда, небыло.

Короче говоря, передо мною стоял Мефистофель. Тут яразглядел, что он в пальто и блестящих глубоких калошах, а под мышкоюдержит портфель. "Это естественно, - помыслил я, - не может он в иномвиде пройти по Москве в двадцатом веке".

- Рудольфи, - сказал злой дух тенором, а небасом.

Он, впрочем, мог и не представляться мне. Я его узнал. У меняв комнате находился один из самых приметных людей в литературном миретого времени, редактор-издатель единственного частного журнала"Родина", Илья Иванович Рудольфи.

Я поднялся с полу.

- А нельзя ли зажечь лампу? - спросилРудольфи.

- К сожалению, не могу этого сделать, - отозвался я, - так каклампочка перегорела, а другой у меня нет.

Злой дух, принявший личину редактора, проделал один из своихнехитрых фокусов - вынул из портфеля тут же электрическуюлампочку.

- Вы всегда носите лампочки с собой? - изумилсяя.

- Нет, - сурово объяснил дух, - простое совпадение - я толькочто был в магазине.

Когда комната осветилась и Рудольфи снял пальто, я проворноубрал со стола записку с признанием в краже револьвера, а дух сделалвид, что не заметил этого.

Сели. Помолчали.

- Вы написали роман? - строго осведомился наконецРудольфи.

- Откуда вы знаете?- Ликоспастов сказал.

- Видите ли, - заговорил я (Ликоспастов и есть тот самыйпожилой), - действительно, я... но... словом, это плохой роман.

- Так, - сказал дух и внимательно поглядел на меня.

Тут оказалось, что никакой бороды у него не было. Тенипошутили.

- Покажите, - властно сказал Рудольфи.

- Ни за что, - отозвался я.

- По-ка-жи-те, - раздельно сказалРудольфи.

- Его цензура не пропустит...

- Покажите.

- Он, видите ли, написан от руки, а у меня скверный почерк,буква "о" выходит как простая палочка, а...

И тут я сам не заметил, как руки мои открыли ящик, где лежалзлополучный роман.

- Я любой почерк разбираю, как печатное, - пояснилРудольфи, - это профессиональное... - И тетради оказались у него вруках.

Прошел час. Я сидел у керосинки, подогревая воду, а Рудольфичитал роман. Множество мыслей вертелось у меня в голове. Во-первых, ядумал о Рудольфи. Надо сказать, что Рудольфи был замечательнымредактором и попасть к нему в журнал считалось приятным и почетным

Меня должно было радовать то обстоятельство, что редактор появился уменя хотя бы даже и в виде Мефистофеля. Но, с другой стороны, романему мог не понравиться, а это было бы неприятно... Кроме того, ячувствовал, что самоубийство, прерванное на самом интересном месте,теперь уж не состоится, и, следовательно, с завтрашнего же дня яопять окажусь в пучине бедствий. Кроме того, нужно было предложитьчаю, а у меня не было масла. Вообще в голове была каша, в которую ктому же впутывался и зря украденный револьвер.

Рудольфи между тем глотал страницу за страницей, и я тщетнопытался узнать, какое впечатление роман производит на него. ЛицоРудольфи ровно ничего не выражало.

Когда он сделал антракт, чтобы протереть стекла очков, я ксказанным уже глупостям прибавил еще одну:

- А что говорил Ликоспастов о моемромане?

- Он говорил, что этот роман никуда не годится, - холодноответил Рудольфи и перевернул страницу. ("Вот какая сволочьЛикоспастов! Вместо того, чтобы поддержать друга и т. д.")В час ночи мы выпили чаю, а в два Рудольфи дочитал последнююстраницу.

Я заерзал на диване.

- Так, - сказал Рудольфи.

Помолчали.

- Толстому подражаете, - сказал Рудольфи.

Я рассердился.

- Кому именно из Толстых? - спросил я. - Их было много..

Алексею ли Константиновичу, известному писателю, Петру ли Андреевичу,поймавшему за границей царевича Алексея, нумизмату ли Ивану Ивановичуили Льву Николаичу?

- Вы где учились?

Тут приходится открыть маленькую тайну. Дело в том, что яокончил в университете два факультета и скрывалэто.

- Я окончил церковноприходскую школу, - сказал я,кашлянув.

- Вон как! - сказал Рудольфи, и улыбка тронула слегка егогубы.

Потом он спросил:

- Сколько раз в неделю вы бреетесь?

- Семь раз.

- Извините за нескромность, - продолжал Рудольфи, - а как выделаете, что у вас такой пробор?

- Бриолином смазываю голову. А позвольте спросить, почему всеэто...

- Бога ради, - ответил Рудольфи, - я просто так, - идобавил: - Интересно. Человек окончил приходскую школу, бреется каждыйдень и лежит на полу возле керосинки. Вы - трудный человек! - Затем онрезко изменил голос и заговорил сурово: - Ваш роман Главлит непропустит, и никто его не напечатает. Его не примут ни в "Зорях", нив "Рассвете".

- Я это знаю, - сказал я твердо.

- И тем не менее я этот роман у вас беру, - сказал строгоРудольфи (сердце мое сделало перебой), - и заплачу вам (тут он назвалчудовищно маленькую сумму, забыл какую) за лист. Завтра он будетперепечатан на машинке.

- В нем четыреста страниц! - воскликнул яхрипло.

- Я разниму его на части, - железным голосом говорилРудольфи, - и двенадцать машинисток в бюро перепечатают его завтра квечеру

Тут я перестал бунтовать и решил подчиниться Рудольфи.

- Переписка на ваш счет, - продолжал Рудольфи, а я толькокивал головой, как фигурка, - затем: надо будет вычеркнуть трислова - на странице первой, семьдесят первой и триставторой.

Я заглянул в тетради и увидел, что первое слово было"Апокалипсис", второе - "архангелы" и третье - "дьявол". Я их покорновычеркнул; правда, мне хотелось сказать, что это наивныевычеркивания, но я поглядел на Рудольфи изамолчал.

- Затем, - продолжал Рудольфи, - вы поедете со мною в Главлит

Причем я вас покорнейше прошу не произносить там ни одногослова.

Все-таки я обиделся.

- Если вы находите, что я могу сказать что-нибудь... - начал ямямлить с достоинством, - то я могу и домапосидеть...

Рудольфи никакого внимания не обратил на эту попыткувозмущения и продолжал:

- Нет, вы не можете дома посидеть, а поедете сомною.

- Чего же я там буду делать?

- Вы будете сидеть на стуле, - командовал Рудольфи, - и на все,что вам будут говорить, будете отвечать вежливойулыбкой...

- Но...

- А разговаривать буду я! - закончилРудольфи.

Затем он попросил чистый лист бумаги, карандашом написал нанем что-то, что содержало в себе, как помню, несколько пунктов, самэто подписал, заставил подписать и меня, затем вынул из кармана две