Школьная библиотека

столе. Василий Петрович пил коньяк. Видел я спящего Баклажанова вкресле. Накурено было крепко. И как-то почувствовалось, что пора,собственно, и отправиться домой.

И совершенно неожиданно у меня произошел разговор сАгап>еновым. Я заметил, что, как только дело пошло к трем часам ночи,он стал проявлять признаки какого-тобеспокойства. И коес кем начинал о чем-то заговаривать, причем, сколько я понимаю, втумане и дыму получал твердые отказы. Я, погрузившись в кресло уписьменного стола, пил кофе, не понимая, почему мне щемило душу ипочему Париж вдруг представился каким-то скучным, так что даже ипобывать в нем вдруг перестало хотеться.

И тут надо мною склонилось широкое лицо с круглейшими очками

Это был Агап>енов.

- Максудов? - спросил он.

- Да.

- Слышал, слышал, - сказал Агап>енов. - Рудольфи говорил. Вы,говорят, роман напечатали?

- Да.

- Здоровый роман, говорят. Ух, Максудов! - вдруг зашепталАгап>енов, подмигивая, - обратите внимание на этот персонаж..

Видите?

- Это - с бородой?

- Он, он, деверь мой.

- Писатель? спросил я, изучая Василия Петровича, который,улыбаясь тревожно-ласковой улыбкой, пилконьяк.

- Нет! Кооператор из Тетюшей... Максудов, не теряйтевремени, - шептал Агап>енов, - жалеть будете. Такой тип поразительный!Вам в ваших работах он необходим. Вы из него в одну ночь можетенастричь десяток рассказов и каждый выгодно продадите. Ихтиозавр,бронзовый век! Истории рассказывает потрясающе! Вы представляете,чего он там в своих Тетюшах насмотрелся. Ловите его, а то другиеперехватят и изгадят.

Василий Петрович, почувствовав, что речь идет о нем,улыбнулся еще тревожнее и выпил.

- Да самое лучше... Идея! - хрипел Агап>енов. - Я вас сейчаспознакомлю... Вы холостой? - тревожно спросилАгап>енов.

- Холостой... - сказал я, выпучив глаза наАгап>енова.

Радость выразилась на лице Агап>енова.

- Чудесно! Вы познакомитесь, и ведите вы его к себе ночевать!Идея! У вас диван какой-нибудь есть? На диване он заснет, ничего емуне сделается. А через два дня он уедет.

Вследствие ошеломления я не нашелся ничего ответить, кромеодного:

- У меня один диван...

- Широкий? - спросил тревожно Агап>енов

Но тут я уже немного пришел в себя. И очень вовремя, потомучто Василий Петрович уж начал ерзать с явной готовностьюпознакомиться, а Агап>енов начал меня тянуть заруку.

- Простите, - сказал я, - к сожалению, ни в каком случае немогу его взять. Я живу в проходной комнате в чужой квартире, а заширмой спят дети хозяйки (я хотел добавить еще, что у них скарлатина,потом решил, что это лишнее нагромождение лжи, и все-таки добавил)..

и у них скарталина.

- Василий! - вскричал Агап>енов, - у тебя быласкарлатина?

Сколько раз в жизни мне приходилось слышать слово"интеллигент" по своему адресу. Не спорю, я, может быть, и заслужилэто печальное название. Но тут я все же собрал силы и, не успелВасилий Петрович с молящей улыбкой ответить: "Бы..." - как я твердосказал Агап>енову:

- Категорически отказываюсь взять его. Немогу.

- Как-нибудь, - тихо шепнул Агап>енов, - а?

- Не могу.

Агап>енов повесил голову, пожевалгубами.

- Но, позвольте, он же к вам приехал? Где же оностановился?

- Да у меня и остановился, черт его возьми, - сказал тоскливоАгап>енов.

- Ну, и...

- Да теща ко мне с сестрой приехала сегодня, поймите, милыйчеловек, а тут китаец еще... И носит их черт, - внезапно добавилАгап>енов, - этих деверей. Сидел бы в Тетюшах...

И тут Агап>енов ушел от меня.

Смутная тревога овладела мною почему-то, и, не прощаясь ни скем, кроме Конкина, я покинул квартиру

Глава 6. КАТАСТРОФАДа, эта глава будет, пожалуй, самой короткой. На рассвете япочувствовал, что по спине моей прошел озноб. Потом он повторился. Яскорчился и влез под одеяло с головой, стало легче, но только наминуту. Вдруг сделалось жарко. Потом опять холодно, и до того, чтозубы застучали. У меня был термометр. Он показал 38,8. Стало быть, язаболел

Совсем под утро я попыталсязаснуть и до сих пор помню это утро. Только что закрою глаза, как комне наклоняется лицо в очках и бубнит: "Возьми", а я повторяю толькоодно: "Нет, не возьму". Василий Петрович не то снился, не тодействительно поместился в моей комнате, причем ужас заключался втом, что он наливал коньяк себе, а пил его я. Париж стал совершенноневыносим. Гранд-Опера, а в ней кто-то показывает кукиш. Сложит,покажет и спрячет опять. Сложит, покажет.

- Я хочу сказать правду, - бормотал я, когда день уже разлилсяза драной нестираной шторой, - полную правду. Я вчера видел новый мир,и этот мир мне был противен. Я в него не пойду. Он - чужой мир

Отвратительный мир! Надо держать это в полном секрете,т-сс!

Губы мои высохли как-то необыкновенно быстро. Я, неизвестнозачем, положил рядом с собою книжку журнала; с целью читать, надополагать. Но ничего не прочел. Хотел поставить еще раз термометр, ноне поставил. Термометр лежит рядом на стуле, а мне за ним почему-тонадо идти куда-то. Потом стал совсем забываться. Лицо моегосослуживца из "Пароходства" я помню, а лицо доктора расплылось

Словом, это был грипп. Несколько дней я проплавал в жару, а потомтемпература упала. Я перестал видеть Шан-Зелизе, и никто не плевал нашляпку, и Париж не растягивался на сто верст.

Мне захотелось есть, и добрая соседка, жена мастера, свариламне бульон. Я его пил из чашки с отбитой ручкой, пытался читать своесобственное сочинение, но читал строк по десяти и оставлял этозанятие.

На двенадцатый примерно день я был здоров. Меня удивило то,что Рудольфи не навестил меня, хотя я и написал ему записку, чтобы онпришел ко мне.

На двенадцатый день я вышел из дому, пошел в "Бюромедицинских банок" и увидел на нем большой замок. Тогда я сел втрамвай и долго ехал, держась за раму от слабости и дыша на замерзшеестекло. Приехал туда, где жил Рудольфи. Позвонил. Не открывают. Ещераз позвонил. Открыл старичок и поглядел на меня сотвращением.

- Рудольфи дома?

Старичок посмотрел на носки своих ночных туфель иответил:

- Нету его.

На мои вопросы - куда он девался, когда будет, и даже нанелепый вопрос, почему замок висит на "Бюро", старик как-то мялся, осведомился, кто я таков. Я объяснил все, даже пророман рассказал. Тогда старичок сказал:

- Он уехал в Америку неделю томуназад.

Можете убить меня, если я знаю, куда девался Рудольфи ипочему.

Куда девался журнал, что произошло с "Бюро", какая Америка,как он уехал, не знаю и никогда не узнаю. Кто таков старичок, чертего знает!

Под влиянием слабости после гриппа в истощенном моем мозгумелькнула даже мысль, что не видел ли я во сне все - то есть и самогоРудольфи, и напечатанный роман, и Шан-Зелизе, и Василия Петровича, иухо, распоротое гвоздем. Но по приезде домой я нашел у себя девятьголубых книжек. Был напечатан роман. Был. Вот он.

Из напечатавшихся в книжке я, к сожалению, не знал никого

Так что ни у кого не мог и справиться оРудольфи