Школьная библиотека

мне. (За вексельною бумагою куда-то бегали, причем я дожидался, сидяна каких-то ящиках, распространявших сильнейший запах сапожной кожи.)Мне очень польстило, что у меня векселя.

Дальше размыло в памяти месяца два. Помню только, что я уРудольфи возмущался тем, что он послал меня к такому, как Рвацкий,что не может быть издатель с мутными глазами и рубиновой булавкой

Помню также, как екнуло мое сердце, когда Рудольфи сказал: "Апокажите-ка векселя", - и как оно стало на место, когда он сказалсквозь зубы: "Все в порядке". Кроме того, никогда не забуду, как яприехал получать по первому из этих векселей. Началось с того, чтовывеска "Бюро фотографических принадлежностей" оказаласьнесуществующей и была заменена вывескою "Бюро медицинскихбанок".

Я вошел и сказал:

- Мне нужно видеть Макара Борисовича Рвацкого.

Отлично помню, как подогнулись мои ноги, когда мне ответили,что М. Б. Рвацкий... за границей.

Ах, сердце, мое сердце!.. Но, впрочем, теперь это неважно

Краткоопять-таки: за фанерной перегородкою был брат Рвацкого. (Рвацкийуехал 0 границу через десять минут после подписания договора сомною - помните плацкарту?) Полная противоположность по внешностисвоему, брату, Алоизий Рвацкий, атлетически сложенный человек стяжкими глазами, по векселю уплатил.

По второму через месяц я, проклиная жизнь, получил уже вкаком-то официальном учреждении, куда векселя идут в протест(нотариальная контора, что ли, или банк, где были окошечки ссетками).

К третьему векселю я поумнел, пришел к второму Рвацкому задве недели до срока и сказал, что устал.

Мрачный брат Рвацкого впервые обратил на меня свои глаза ибуркнул:

- Понимаю. А зачем вам ждать сроков? Можете и сейчасполучить.

Вместо восьмисот рублей я получил четыреста и с великимоблегчением отдал Рвацкому две продолговатыебумажки.

Ах, Рудольфи, Рудольфи! Спасибо вам и за Макара и за Алоизия

Впрочем, не будем забегать вперед, дальше будет ещехуже.

Впрочем, пальто я себе купил.

И наконец настал день, когда в мороз лютый я пришел в это жесамое помещение. Это был вечер. Стосвечовая лампочка резала глазанестерпимо. Под лампочкой за фанерной перегородкой не было никого изРвацких (нужно ли говорить, что и второй уехал). Под этой лампочкойсидел в пальто Рудольфи, а перед ним на столе, и на полу, и подстолом лежали серо-голубые книжки только что отпечатанного номеражурнала. О, миг! Теперь-то мне это смешно, но тогда я былмоложе.

У Рудольфи сияли глаза. Дело свое, надо сказать, он любил. Онбыл настоящий редактор.

Существуют такие молодые люди, и вы их, конечно, встречали вМоскве. Эти молодые люди бывают в редакциях журналов в момент выходаномера, но они не писатели. Они видны бывают на всех генеральныхрепетициях, во всех театрах, хотя они и не актеры, они бывают навыставках художников, но сами не пишут. Оперных примадонн ониназывают не по фамилиям, а по имени и отчеству, по имени же иотчеству называют лиц, занимающих ответственные должности, хотя сними лично и не знакомы. В Большом театре на премьере они,протискиваясь между седьмым и восьмым рядами, машут приветливоручкой кому-то в бельэтаже, в"Метрополе" они сидят за столиком у самого фонтана, и разноцветныелампочки освещают их штаны с раструбами.

Один из них сидел перед Рудольфи.

- Ну-с, как же вам понравилась очередная книжка? - спрашивалРудольфи у молодого человека.

- Илья Иваныч! - прочувственно воскликнул молодой человек,вертя в руках книжку, - очаровательная книжка, но, Илья Иваныч,позвольте вам сказать со всею откровенностью, мы, ваши читатели, непонимаем, как вы с вашим вкусом могли поместить эту вещьМаксудова.

"Вот так номер"! - подумал я, холодея.

Но Рудольфи заговорщически подмигнул мне и спросил:

- А что такое?

- Помилуйте! - восклицал молодой человек. - Ведь, во-первых..

вы позволите мне быть откровенным, Илья Иванович?

- Пожалуйста, пожалуйста, - сказал, сияя, Рудольфи.

- Во-первых, это элементарно неграмотно... Я берусь вамподчеркнуть двадцать мест, где просто грубые синтаксическиеошибки.

"Надо будет перечитать сейчас же", - подумал я,замирая.

- Ну, а стиль! - кричал молодой человек. - Боже мой, какойужасный стиль! Кроме того, все это эклектично, подражательно, беззубокак-то. Дешевая философия, скольжение по поверхности... Плохо,плоско, Илья Иванович! Кроме того, он подражает...

- Кому? - спросил Рудольфи.

- Аверченко! - вскричал молодой человек, вертя и поворачиваякнижку и пальцем раздирая слипшиеся страницы, - самому обыкновенномуАверченко! Да вот я вам покажу. - Тут молодой человек начал рыться вкнижке, причем я, как гусь, вытянув шею, следил за его руками. Но он,к сожалению, не нашел того, что искал.

"Найду дома", - думал я.

- Найду дома, - посулил молодой человек, - книжка испорчена,ей-богу, Илья Иванович. Он же просто неграмотен! Кто он такой? Где онучился?

- Он говорит, что кончил церковноприходскую школу, - сверкаяглазами, ответил Рудольфи, - а впрочем, спросите у него сами. Прошувас, познакомьтесь

Зеленая гниловатая плесень выступила на щеках молодогочеловека, а глаза его наполнились непередаваемымужасом.

Я раскланялся с молодым человеком, он оскалил зубы, страданиеисказило его приятные черты. Он охнул и выхватил из кармана носовойплаток, и тут я увидел, что по щеке у него побежала кровь. Яостолбенел.

- Что с вами? - вскричал Рудольфи.

- Гвоздь, - ответил молодой человек.

- Ну, я пошел, - сказал я суконным языком, стараясь не глядетьна молодого человека.

- Возьмите книги.

Я взял пачку авторских экземпляров, пожал руку Рудольфи,откланялся молодому человеку, причем тот, не переставая прижиматьплаток к щеке, уронил на пол книжку и палку, задом тронулся к выходу,ударился локтем об стол и вышел.

Снег шел крупный, елочный снег.

Не стоит описывать, как я просидел всю ночь над книгой,перечитывая роман в разных местах. Достойно внимания, что временамироман нравился, а затем тотчас же казался отвратительным. К утру ябыл от него в ужасе.

События следующего дня мне памятны. Утром у меня был удачнообокраденный друг, которому я подарил один экземпляр романа, авечером я отправился на вечеринку, организованную группой писателейпо поводу важнейшего события - благополучного прибытия из-за границызнаменитого литератора Измаила Александровича Бондаревского

Торжество умножалось и тем, что одновременно чествоватьпредполагалось и другого знаменитого литератора - Егора Агап>енова,вернувшегося из своей поездки в Китай.

И одевался, и шел я на вечер в великом возбуждении. Как-никакэто был тот новый для меня мир, в который я стремился. Этот мирдолжен был открыться передо мною, и притом с самой наилучшейстороны - на вечеринке должны были быть первейшие представителилитературы, весь ее цвет.

И точно, когда я вошел в квартиру, я испытал радостныйподъем.

Первым, кто бросился мне в глаза, был тот самый вчерашниймолодой человек, пропоровший себе ухо гвоздем. Я узнал его, несмотряна то, что он был весь забинтован свежими марлевымибинтами

Мне он обрадовался,как родному, и долго жал руки, присовокупляя, что всю ночь читал онмой роман, причем он ему начал нравиться.

- Я тоже, - сказал я ему, - читал всю ночь, но он мне пересталнравиться.

Мы тепло разговорились, при этом молодой человек сообщил мне,что будет заливная осетрина, вообще был весел ивозбужден.

Я оглянулся - новый мир впускал меня к себе, и этот мир мнепонравился. Квартира была громадная, стол был накрыт на двадцать пятьпримерно кувертов; хрусталь играл огнями; даже в черной икре сверкали