Школьная библиотека

искры; зеленые свежие огурцы порождали глуповато-веселые мысли окаких-то пикниках, почему-то о славе и прочем. Тут же меняпознакомили с известнейшим автором Лесосековым и сТунским - новеллистом. Дам было мало, но все жебыли.

Ликоспастов был тише воды, ниже травы, и тут же как-то яощутил, что, пожалуй, он будет рангом пониже прочих, что с начинающимдаже русокудрым Лесосековым его уже сравнивать нельзя, не говоря уже,конечно, об Агап>енове или ИзмаилеАлександровиче.

Ликоспастов пробрался ко мне, мыпоздоровались.

- Ну, что ж, - вздохнув почему-то, сказалЛикоспастов, - поздравляю. Поздравляю от души. И прямо тебескажу - ловок ты, брат. Руку бы дал на отсечение, что роман твойнапечатать нельзя, просто невозможно. Как ты Рудольфи обработал, умане приложу. Но предсказываю тебе, что ты далеко пойдешь! А поглядетьна тебя - тихоня... Но в тихом...

Тут поздравления Ликоспастова были прерваны громкими звонкамис парадного, и исполнявший обязанности хозяина критик Конкин (делопроисходило в его квартире) вскричал: "Он!"

И верно: это оказался Измаил Александрович. В переднейпослышался звучный голос, потом звуки лобызаний, и в столовую вошелмаленького роста гражданин в целлулоидовом воротнике, в куртке

Человек был сконфужен, тих, вежлив и в руках держал, почему-то неоставив ее в передней, фуражку с бархатным околышем и пыльным круглымследом от гражданской кокарды.

"Позвольте, тут какая-то путаница..." - подумал я, до того невязался вид вошедшего человека с здоровым хохотом и словом"расстегаи", которое донеслось из передней

Путаница,оказалось, и была. Следом за вошедшим, нежно обнимая за талию, Конкинвовлек в столовую высокого и плотного красавца со светлой вьющейся ихоленой бородой, в расчесанных кудрях.

Присутствовавший здесь беллетрист Фиалков, о котором мнеРудольфи шепнул, что он шибко идет в гору, был одет прекрасно (вообщевсе были одеты хорошо), но костюм Фиалкова и сравнивать нельзя было содеждой Измаила Александровича. Добротнейшей материи и сшитыйпервоклассным парижским портным коричневый костюм облекал стройную,но несколько полноватую фигуру Измаила Александровича. Бельекрахмальное, лакированные туфли, аметистовые запонки. Чист, бел,свеж, весел, прост был Измаил Александрович. Зубы его сверкнули, и онкрикнул, окинув взором пиршественный стол:

- Га! Черти!

И тут порхнул и смешок и аплодисмент и послышались поцелуи

Кой с кем Измаил Александрович здоровался за руку, кой с кемцеловался накрест, перед кой-кем шутливо отворачивался, закрывая лицобелою ладонью, как будто слеп от солнца, и при этомфыркал.

Меня, вероятно принимая за кого-то другого, расцеловалтрижды, причем от Измаила Александровича запахло коньяком, одеколономи сигарой.

- Баклажанов! - вскричал Измаил Александрович, указывая напервого вошедшего. - Рекомендую. Баклажанов, другмой.

Баклажанов улыбнулся мученической улыбкой и, от смущения вчужом, большом обществе, надел свою фуражку на шоколадную статуюдевицы, державшей в руках электрическуюлампочку.

- Я его с собой притащил! - продолжал ИзмаилАлександрович. - Нечего ему дома сидеть. Рекомендую - чудный малый ивеличайший эрудит. И, вспомните мое слово, всех нас он за поясзаткнет не позже чем через год! Зачем же ты, черт, на нее фуражкунадел? Баклажанов?

Баклажанов сгорел со стыда и ткнулся было здороваться, но унего ничего не вышло, потому что вскипел водоворот усаживаний, и ужмежду размещающимися потекла вспухшая лакированнаякулебяка.

Пир пошел как-то сразу дружно, весело,бодро.

- Расстегаи подвели! - слышал я голос ИзмаилаАлександровича. - Зачем же мы с тобою, Баклажанов, расстегаиели?Звон хрусталяласкал слух, показалось, что в люстре прибавили свету. Все взорыпосле третьей рюмки обратились к Измаилу Александровичу. Послышалисьпросьбы: "Про Париж! Про Париж!"

- Ну, были, например, на автомобильной выставке, - рассказывалИзмаил Александрович, - открытие, все честь по чести, министр,журналисты, речи... между журналистов стоит этот жулик, КондюковСашка... Ну, француз, конечно, речь говорит... на скорую рукуспичишко. Шампанское, натурально. Только смотрю - Кондюков надуваетщеки, и не успели мы мигнуть, как его вырвало! Дамы тут, министр! Аон, сукин сын!.. И что ему померещилось, до сих пор не могу понять!Скандалище колоссальный. Министр, конечно, делает вид, что ничего незамечает, но как тут не заметишь... Фрак, шапокляк, штаны тысячуфранков стоят. Все вдребезги... Ну, вывели его, напоили водой,увезли...

- Еще! Еще! - кричали за столом.

В это время уже горничная в белом фартуке обносила осетриной

Звенело сильней, уже слышались голоса. Но мне мучительно хотелосьзнать про Париж, и я в звоне, стуке и восклицаниях ухом ловилрассказы Измаила Александровича.

- Баклажанов! Почему ты не ешь?..

- Дальше! Просим! - кричал молодой человек,аплодируя...

- Дальше что было?

- Ну, а дальше сталкиваются оба эти мошенника на Шан-Зелизе,нос к носу... Табло! И не успел он оглянуться, как этот прохвостКатькин возьми и плюнь ему прямо в рыло!..

- Ай-яй-яй!

- Да-с... Баклажанов! Не спи ты, черт этакий!.. Нуте-с, и отволнения, он неврастеник ж-жуткий, промахнись, и попал даме,совершенно неизвестной даме, прямо нашляпку...

- На Шан-Зелизе?!

- Подумаешь! Там это просто! А у ней одна шляпка три тысячифранков! Ну конечно, господин какой-то его палкой по роже..

Скандалище жуткий!

Тут хлопнуло в углу, и желтое абрау засветилось передо мною вузком бокале... Помнится, пили за здоровье ИзмаилаАлександровича.

И опять я слушал про Париж

- Он, не смущаясь, говоритему: "Сколько?" А тот... ж-жулик! (Измаил Александрович дажезажмурился.) "Восемь, говорит, тысяч!" А тот ему в ответ: "Получите!"И вынимает руку и тут же показывает ему шиш!

- В Гранд-Опер<а?!

- Подумаешь! Плевал он на Гранд-Опер<а! Тут двоеминистров во втором ряду.

- Ну, а тот? Тот-то что? - хохоча, спрашивалкто-то.

- По матери, конечно!

- Батюшки!

- Ну, вывели обоих, там это просто...

Пир пошел шире. Уже плыл над столом, наслаивался дым. Уже подногой я ощутил что-то мягкое и скользкое и, наклонившись, увидел, чтоэто кусок лососины, и как он попал под ноги - неизвестно. Хохотзаглушал слова Измаила Александровича, и поразительные дальнейшиепарижские рассAазы мне остались неизвестными.

Я не успел как следует задуматься над странностямизаграничной жизни, как звонок возвестил прибытие Егора Агап>енова. Тутуж было сумбурновато. Из соседней комнаты слышалось пианино, тихокто-то наигрывал фокстрот, и я видел, как топтался мой молодойчеловек, держа, прижав к себе, даму.

Егор Агап>енов вошел бодро, вошел размашисто, и следом за нимвошел китаец, маленький, сухой, желтоватый, в очках с черным ободком

За китайцем дама в желтом платье и крепкий бородатый мужчина по имениВасилий Петрович.

- Измашь тут? - воскликнул Егор и устремился к ИзмаилуАлександровичу.

Тот затрясся от радостного смеха,воскликнул:

- Га! Егор! - и погрузил свою бороду в плечо Агап>енова. Китаецласково улыбался всем, но никакого звука не произносил, как и вдальнейшем не произнес.

- Познакомьтесь с моим другом китайцем! - кричал Егор,отцеловавшись с Измаилом Александровичем.

Но дальше стало шумно, путано. Помнится, танцевали в комнатена ковре, отчего было неудобно. Кофе в чашке стояло на письменном