Школьная библиотека

Съездив еще раз в "Бюро", я убедился, что никакого бюро тамуже нет, а есть кафе со столиками, покрытымиклеенкой.

Нет, вы объясните мне, куда девались несколько сот книжек?Где они?

Такого загадочного случая, как с этим романом и Рудольфи,никогда в моей жизни не было

Глава 7

Самым разумным в таких странных обстоятельствах представлялосьпросто все это забыть и перестать думать о Рудольфи, и обисчезновении вместе с ним и номера журнала. Я так ипоступил.

Однако это не избавляло меня от жестокой необходимости житьдальше. Я проверил свое прошлое.

- Итак, - говорил я самому себе, во время мартовской вьюгисидя у керосинки, - я побывал в следующихмирах.

Мир первый: университетская лаборатория, в коей я помнювытяжной шкаф и колбы на штативах. Этот мир я покинул во времягражданской войны. Не станем спорить о том, поступил ли ялегкомысленно или нет. После невероятных приключений (хотя, впрочем,почему невероятных? - кто же не переживал невероятных приключений вовремя гражданской войны?), словом, после этого я оказался в"Пароходстве". В силу какой причины? Не будем таиться. Я лелеял мысльстать писателем. Ну и что же? Я покинул и мир "Пароходства". И,собственно говоря,открылся передо мною мир, в который я стремился, и вот такая оказия,что он мне показался сразу же нестерпимым. Как представлю себе Париж,так какая-то судорога проходит во мне и не могу влезть в дверь. А всеэтот чертов Василий Петрович! И сидел бы в Тетюшах! И как ниталантлив Измаил Александрович, но уж очень противно в Париже. Так,стало быть, остался я в какой-то пустоте? Именно так.

Ну что же, сиди и сочиняй второй роман, раз ты взялся за этодело, а на вечеринки можешь и не ходить. Дело не в вечеринках, а втом-то вся и соль, что я решительно не знал, об чем этот второй романдолжен был быть? Что поведать человечеству? Вот в чем всябеда.

Кстати, о романе. Глянем правде в глаза. Его никто не читал

Не мог читать, ибо исчез Рудольфи, явно не успев распространитькнижку. А мой друг, которому я презентовал экзепляр, и он не читал

Уверяю вас.

Да, кстати: я уверен, что, прочитав эти строки, многиеназовут меня интеллигентом и неврастеником. Насчет первого не спорю,а насчет второго предупреждаю серьезным образом, что это заблуждение

У меня и тени неврастении нет. И вообще, раньше чем этим словомшвырятья, надо бы узнать поточнее, что такое неврастения, да рассказыИзмаила Александровича послушать. Но это в сторону. Нужно было преждевсего жить, а для этого нужно было деньгизарабатывать.

Итак, прекратив мартовскую болтовню, я пошел на заработки

Тут меня жизнь взяла за шиворот и опять привела в "Пароходство", какблудного сына. Я сказал секретарю, что роман написал. Его это нетронуло. Одним словом, я условился, что буду писать четыре очерка вмесяц. Получая соответствующее законам вознаграждение за это. Такимобразом, некоторая материальная база намечалась. План заключался втом, чтобы сваливать как можно скорее с плеч эти очерки и по ночамопять-таки писать.

Первая часть была мною выполнена, а со второй получилось чертзнает что. Прежде всего я отправился в книжные магазины и купилпроизведения современников. Мне хотелось узнать, о чем они пишут, какони пишут, в чем волшебный секрет этогорем1ла.

При покупке я не щадил своих средств, покупая все самоелучшее, что только оказалось на рынке. В первую голову я приобрелпроизведения Измаила Александровича, книжку Агап>енова, два романаЛесосекова, два сборника рассказов Флавиана Фиалкова и многое еще

Первым долгом я,конечно, бросился на Измаила Александровича. Неприятное предчувствиекольнуло меня, лишь только я глянул на обложку. Книжка называлась"Парижские кусочки". Все они мне оказались знакомыми от первогокусочка до последнего. Я узнал и проклятого Кондюкова, которогостошнило на автомобильной выставке, и тех двух, которые подрались наШан-Зелизе (один был, оказывается, Помадкин, другой Шерстяников), искандалиста, показавшего кукиш в Гранд-Опер<а. ИзмаилАлександрович писал с необыкновенным блеском, надо отдать емусправедливость, и поселил у меня чувство какого-то ужаса в отношенииПарижа.

Агап>енов, оказывается, успел выпустить книжку рассказов завремя, которое прошло после вечеринки, - "Тетюшанская гомоза". Нетруднобыло догадаться, что Василия Петровича не удалось устроить ночеватьнигде, ночевал он у Агап>енова, тому самому пришлось использоватьистории бездомного деверя. Все было понятно, за исключениемсовершенно непонятного слова "гомоза".

Дважды я принимался читать роман Лесосекова "Лебеди", двараза дочитывал до сорок пятой страницы и начинал читать с начала,потому что забывал, что было в начале. Это меня серьезно испугало

Что-то неладное творилось у меня в голове - я перестал или еще неумел понимать серьезные вещи. И я, отложив Лесосекова, принялся заФлавиана и даже Ликоспастова и в последнем налетел на сюрприз

Именно, читая рассказ, в котором был описан некий журналист (рассказназывался "Жилец по ордеру"), я узнал продранный диван с выскочившейнаружу пружиной, промокашку на столе... Иначе говоря, в рассказе былописан... я!

Брюки те же самые, втянутая в плечи голова и волчьи глаза..

Ну, я, одним словом! Но, клянусь всем, что было у меня дорогого вжизни, я описан несправедливо. Я вовсе не хитрый, не жадный, нелукавый, не лживый, не карьерист и чепухи такой, как в этом рассказе,никогда не произносил! Невыразима была моя грусть по прочтенииликоспастовского рассказа, и решил я все же взглянуть со стороны насебя построже, и за это решение очень обязанЛикоспастову.

Однако грусть и размышления мои по поводу моегонесовершенства ничего, собственно, не стоили, по сравнению с ужаснымсознанием, что я ничего не извлек из книжек самых наилучшихписателей, путей, так сказать, не обнаружил, огней впереди не увидел,и все мне опостылело

И, как червь, начала сосать мнесердце прескверная мысль, что никакого, собственно, писателя из меняне выйдет. И тут же столкнулся с еще более ужасной мыслью о том,что... а ну, как выйдет такой, как Ликоспастов? Осмелев, скажу ибольше: а вдруг даже такой, как Агап>енов? Гомоза? Что такое гомоза? Изачем кафры? Все это чепуха, уверяю вас!

Вне очерков я много проводил времени на диване, читая разныекнижки, которые, по мере приобретения, укладывал на хромоногойэтажерке и на столе и попросту в углу. Со своим собственнымпроизведением я поступил так: уложил оставшиеся девять экземпляров ирукопись в ящики стола, запер их на ключ и решил никогда, никогда вжизни к ним не возвращаться.

Вьюга разбудила меня однажды. Вьюжный был март и бушевал,хотя и шел уже к концу. И опять, как тогда, я проснулся в слезах!Какая слабость, ах, какая слабость! И опять те же люди, и опятьдальний город, и бок рояля, и выстрелы, и еще какой-то поверженный наснегу.

Родились эти люди в снах, вышли из снов и прочнейшим образомобосновались в моей келье. Ясно было, что с ними так не разойтись. Ночто же делать с ними?

Первое время я просто беседовал с ними, и все-таки книжкуромана мне пришлось извлечь из ящика. Тут мне начало казаться повечерам, что из белой страницы выступает что-то цветное

Присматриваясь, щурясь, я убедился в том, что это картинка. И болеетого, что картинка эта не плоская, а трехмерная. Как бы коробочка, ив ней сквозь строчки видно: горит свет и движутся в ней те самыефигурки, что описаны в романе. Ах, какая это была увлекательная игра,и не раз я жалел, что кошки уже нет на свете и некому показать, какна странице в маленькой комнатке шевелятся люди. Я уверен, что зверьвытянул бы лапу и стал бы скрести страницу. Воображаю, какоелюбопытство горело бы в кошачьем глазу, как лапа царапала быбуквы!

С течением времени камера в книжке зазвучала. Я отчетливослышал звуки рояля. Правда, если бы кому-нибудь я сказал бы об этом,надо полагать, мне посоветовали бы обратиться к врачу. Сказали бы,что играют внизу под полом, и даже сказали бы, возможно, что именноиграют. Но я не обратил бы внимания на эти слова. Нет, нет! Играют нарояле у меня на столе, здесь происходит тихий перезвон клавишей. Ноэтого мало. Когда затихает дом и внизу ровно ни на чем не играют, яслышу, как сквозьвьюгу прорывается