Школьная библиотека

Истеричка, должно быть.

-- Возможно. Тем более, что лицом была похожа на мать, амать, родом какая-то княжна с восточной кровью, страдала чем-товроде черной меланхолии. Выходила только к столу. Выйдет, сядети молчит, покашливает, не поднимая глаз, и все перекладывает тонож, то вилку. Если же вдруг заговорит, то так неожиданно игромко, что вздрогнешь.

-- А отец?

-- Тоже молчаливый и сухой, высокий; отставной военный

Прост и мил был только их мальчик, которого я репетировал.

Проводник вышел из купе, сказал, что постели готовы, ипожелал покойной ночи.

-- А как ее звали?

-- Руся.

-- Это что же за имя?

-- Очень простое -- Маруся.

-- Ну и что же, ты был очень влюблен в нее?

-- Конечно, казалось, что ужасно,

-- А она?

Он помолчал и сухо ответил:

-- Вероятно, и ей так казалось. Но пойдем спать. Я ужасноустал за день.

-- Очень мило! Только даром заинтересовал. Ну, расскажихоть в двух словах, чем и как ваш роман кончился.

-- Да ничем. Уехал, и делу конец.

-- Почему же ты не женился на ней?

-- Очевидно, предчувствовал, что встречу тебя.

-- Нет, серьезно?

-- Ну, потому, что я застрелился, а она закололаськинжалом...

И, умывшись и почистив зубы, они затворились вобразовавшейся тесноте купе, разделись и с дорожной отрадойлегли под свежее глянцевитое полотно простынь и на такие жеподушки, все скользившие с приподнятого изголовья.

Сине-лиловый глазок над дверью тихо глядел в темноту. Онаскоро заснула, он не спал, лежал, курил и мысленно смотрел в толето...

На теле у нее тоже было много маленьких темных родинок -эта особенность была прелестна. Оттого, что она ходила в мягкойобуви, без каблуков, все тело ее волновалось под желтымсарафаном. Сарафан был широкий, легкий, и в нем так свободнобыло ее долгому девичьему телу. Однажды она промочила в дождьноги, вбежала из сада в гостиную, и он кинулся разувать ицеловать ее мокрые узкие ступни -- подобного счастья не было вовсей его жизни. Свежий, пахучий дождь шумел все быстрее и гущеза открытыми на балкон дверями, в потемневшем доме все спалипосле обеда -- и как страшно испугал его и ее какой-то черный сметаллически-зеленым отливом петух в большой огненной короне,вдруг тоже вбежавший из сада со стуком коготков по полу в тусамую горячую минуту, когда они забыли всякую осторожность

Увидав, как они вскочили с дивана, он торопливо и согнувшись,точно из деликатности, побежал назад под дождь с опущеннымблестящим хвостом...

Первое время она все приглядывалась к нему; когда онзаговаривал с ней, темно краснела и отвечала насмешливымбормотанием; за столом часто задевала его, громко обращаясь котцу:

-- Не угощайте его, папа, напрасно. Он вареников не любит

Впрочем, он и окрошки не любит, и лапши не любит, и простоквашупрезирает, и творог ненавидит.

По утрам он был занят с мальчиком, она по хозяйству -весь дом был на ней. Обедали в час, и после обеда она уходила ксебе в мезонин или, если не было дождя, в сад, где стоял подберезой ее мольберт, и, отмахиваясь от комаров, писала снатуры. Потом стала выходить на балкон, где он после обедасидел с книгой в косом камышовом кресле, стояла, заложив рукиза спину, и посматривала о0 него с неопределенной усмешкой:

-- Можно узнать, какие премудрости вы изволитештудировать?

-- Историю французской революции.

-- Ах, бог мой! Я и не знала, что у нас в доме оказалсяреволюционер!

-- А что ж вы свою живопись забросили?

-- Вот-вот и совсем заброшу. Убедилась в своейбездарности

-- А вы покажите мне что-нибудь из ваших писаний.

-- А вы думаете, что вы что-нибудь смыслите в живописи?

-- Вы страшно самолюбивы.

-- Есть тот грех...

Наконец предложила ему однажды покататься по озеру, вдругрешительно сказала:

-- Кажется, дождливый период наших тропических месткончился. Давайте развлекаться. Душегубка наша, правда,довольно гнилая и с дырявым дном, но мы с Петей все дыры забиликугой...

День был жаркий, парило, прибрежные травы, испещренныежелтыми цветочками куриной слепоты, были душно нагреты влажнымтеплом, и над ними низко вились несметные бледно-зеленыемотыльки.

Он усвоил себе ее постоянный насмешливый тон и, подходя клодке, сказал:

-- Наконец-то вы снизошли до меня!

-- Наконец-то вы собрались с мыслями ответить мне! -бойко ответила она и прыгнула на нос лодки, распугав лягушек,со всех сторон зашлепавших в воду, но вдруг дико взвизгнула иподхватила сарафан до самых колен, топая ногами:

-- Уж! Уж!

Он мельком увидал блестящую смуглость ее голых ног,схватил с носа весло, стукнул им извивавшегося по дну лодки ужаи, поддев его, далеко отбросил в воду.

Она была бледна какой-то индусской бледностью, родинки наее лице стали темней, чернота волос и глаз как будто ещечернее. Она облегченно передохнула:

-- Ох, какая гадость. Недаром слово ужас происходит отужа. Они у нас тут повсюду, и в саду, и под домом... И Петя,представьте, берет их в руки!

Впервые заговорила она с ним просто, и впервые взглянулиони друг другу в глаза прямо.

-- Но какой вы молодец! Как вы его здорово стукнули!

Она совсем пришла в себя, улыбнулась и, перебежав с носана корму, весело села. В своем испуге она поразила егокрасотой, сейчас он с нежностью подумал: да, она совсем ещедевчонка! Но, сделав равнодушный вид, озабоченно перешагнул влодку, и, упирая веслом в студенистое дно, повернул ее впередносом и потянул по спутанной гуще подводных трав на зеленыещетки куги и цветущие кувшинки, все впереди покрывавшиесплошным слоем своей толстой, круглой листвы, вывел ее на водуи сел на лавочку посередине, гребя направо и налево.

-- Правда, хорошо? -- крикнула она.

-- Очень! -- ответил он, снимая картуз, и обернулся к ней:-- Будьте добры кинуть возле себя, а то я смахну его в этокорыто, которое, извините, все-таки протекает и полно пьявок.

Она положила картуз к себе на колени.

-- Да не беспокойтесь, киньте куда попало.

Она прижала картуз к груди:

-- Нет, я его буду беречь!

У него опять нежно дрогнуло сердце, но он опять отвернулсяи стал усиленно запускать весло в блестевшую среди куги икувшинок воду.

К лицу и рукам липли комары, кругом все слепило теплымсеребром: парной воздух, зыбкий солнечный свет, курчаваябелизна облаков, мягко сиявших в небе и в прогалинах воды средиостровов из куги и кувшинок; везде было так мелко, что виднобыло дно с подводными травами, но оно как-то не мешало тойбездонной глубине, в которую уходило отраженное небо соблаками. Вдруг она опять взвизгнула -- и лодка повалилась набок: она сунула с кормы руку в воду и, поймав стебель кувшинки,так рванула его к себе, что завалилась вместе с лодкой -- онедва успел вскочить и поймать ее подмышки. Она захохотала и,упав на корму спиной, брызнула с мокрой руки прямо ему в глаза

Тогда он опять схватил ее и, не понимая, что делает, поцеловалв хохочущие губы. Она быстро обняла его за шею и неловкопоцеловала в щеку...

С тех пор они стали плавать по ночам. На другой день онавызвала его после обеда в сад и спросила:

-- Ты меня любишь?

Он горячо ответил, помня вчерашние поцелуи в лодке:

-- С первого дня нашей встречи!

-- И я, -- сказала она. -- Нет, сначала ненавидела -- мнеказалось, что ты совсем не замечаешь меня. Но, слава богу, все