Школьная библиотека

сухо и жарко. Перед чаем в пятом часу, когда Соня делалакакие-то хозяйственные подсчеты в кабинете улана, мы сидели вберезовой аллее и пытались продолжать чтение вслух "Обрыва"

Она, наклонясь, что-то шила, мелькая правой рукой, я читал и отвремени до времени с сладкой тоской взглядывал на ее левуюруку, видную в рукаве, на рыжеватые волоски, прилегавшие к нейвыше кисти и на такие же там, где шея сзади переходила в плечо,и читал все оживленнее, не понимая ни слова. Наконец сказал:

-- Ну теперь почитайте вы...

Она разогнулась, под тонкой блузкой обозначились точки еегрудей, отложила шитье и, опять наклонись, низко опустив своюстранную и чудесную голову и показывая мне затылок и началоплеча, положила книгу на колени, стала читать скорым и невернымголосом. Я глядел на ее руки, на колени под книгой, изнемогаяот неистовой любви к ним и звуку ее голоса. В разных местахпредвечернего сада вскрикивали на лету иволги, против насвысоко висел, прижавшись к стволу сосны, одиноко росшей в аллеесреди берез, красновато-серый дятел...

-- Натали, 0кой удивительный цвет волос у вас! А косанемного темнее, цвета спелой кукурузы...

Она продолжала читать.

-- Натали, дятел, посмотрите!

Она взглянула вверх:

-- Да, да, я его уже видела, и нынче видела, и вчеравидела... Не мешайте читать.

Я помолчал, потом снова:

-- Посмотрите, как это похоже на засохших серых червячков.

-- Что, где?

Я указал ей на скамью между нами, на засохший птичийизвестковый помет:

-- Правда?

И взял и сжал ее руку, бормоча и смеясь от счастья:

-- Натали, Натали!

Она тихо и долго поглядела на меня, потом выговорила:

-- Но вы же любите Соню!

Я покраснел, как пойманный мошенник, но с такой горячейпоспешностью отрекся от Сони, что она даже слегка раскрылагубы:

-- Это неправда?

-- Неправда, неправда! Я ее очень люблю, но как сестру,ведь мы знаем друг друга с детства!

IV

На другой день она не вышла ни утром, ни к обеду.

-- Соня, что с Натали? -- спросил улан, и Соня ответила,нехорошо засмеявшись:

-- Лежит все утро в распашонке, нечесаная, по лицу видно,что ревела, принесли ей кофе -- не допила... Что такое? "Головаболит". Уж не влюбилась ли!

-- Очень просто, -- сказал улан бодро, с одобрительнымнамеком глянув на меня, но отрицая головой.

Вышла Натали только к вечернему чаю, но вошла на балконлегко и живо, улыбнулась мне приветливо и как будто чутьвиновато, удивив меня этой живостью, улыбкой и некоторой новойнарядностью: волосы убраны туго, спереди немного подвиты,волнисто тронуты щипцами, платье другое, из чего-то зеленого,цельное, очень простое и очень ловкое, особенно в перехвате наталии, туфельки черные, на высоких каблучках, -- я внутреннеахнул от нового восторга. Я, сидя на балконе, просматривал"Исторический вестник", несколько книг которого дал мне улан,когда она вдруг вошла с этой живостью и несколько смущеннойприветливостью:

-- Добрый вечер. Идем чай пить. Сегодня за самоваром я

Соня нездорова.

-- Как? То вы, то она?

-- У меня просто болела голова с утра. Стыдно сказать,только сейчас привела себя в порядок...

-- До чего удивительно это зеленое при ваших глазах иволосах! -- сказал я. И вдруг спросил, краснея: -- Вы вчера мнеповерили?

Она тоже покраснела -- тонко и ало -- и отвернулась:

-- Не сразу, не совсем. Потом вдруг сообразила, что неимею основания не верить вам... и что, в сущности, какое же мнедело до ваших с Соней чувств? Но идем..

К ужину вышла и Соня и улучила минуту сказать мне:

-- Я заболела. У меня это проходит всегда очень тяжело,дней пять лежу. Нынче еще могла выйти, а завтра уж нет. Ведисебя умно без меня. Я тебя страшно люблю и ужасно ревную.

-- Неужто даже не заглянешь нынче ко мне?

-- Ты глуп!

Это было и счастье и несчастье: пять дней полной свободы сНатали и пять дней не видать по ночам у себя Сони!

С неделю правила домом, всем распоряжалась, ходила в беломпередничке через двор в поварскую Натали -- я никогда еще невидал ее такой деловитой, видно было, что роль заместительницыСони и заботливой хозяйки доставляет ей большое удовольствие ичто она как будто отдыхает от тайной внимательности к тому, какмы с Соней говорим, переглядываемся. Все эти дни, пережив заобедом сперва тревогу, все ли хорошо, а потом довольство, чтовсе хорошо и старик-повар и Христя, хохлушка-горничная,приносили и подавали вовремя, не раздражая улана, она послеобеда уходила к Соне, куда меня не пускали, и оставалась у нейдо вечернего чая, а после ужина весь вечер. Бывать со мнойнаедине она, очевидно, избегала, и я недоумевал, скучал истрадал в одиночестве. Почему стала ласкова, а избегает? БоитсяСони или себя, своего чувства ко мне? И страстно хотелосьверить, что себя, и я упивался все крепнущей мечтой: не навекже я связан с Соней, не век же мне -- да и Натали -- гоститьтут, через неделю-другую я все равно должен буду уехать -- итогда конец моим мучениям... найду предлог поехатьпознакомиться со Станкевичами, как только Натали вернетсядомой... Уехать от Сони, да еще с обманом, с этой тайной мечтойо Натали, с надеждой на ее любовь и руку, будет, конечно, оченьбольно, -- разве только с одной страстью целую я Соню, разве яне люблю и ее? -- но что же делать, этого, рано или поздно, всеравно не избежишь... И непрестанно думая так, в непрестанномдушевном волнении, в ожидании чего-то, я старался вести себяпри встречах с Натали как можно сдержаннее, милее -- терпеть,терпеть до поры до времени. Я страдал, скучал, -- как нарочно,дня три шел дождь, мерно бежал, стучал тысячами лапок по крыше,в доме было сумрачно, на потолке и на лампе в столовой спалимухи, -- но крепился, по часам сидел иногда в кабинете улана,слушая его всякие рассказы...

Соня начала выходить сперва в халатике, на час, на два, стомной улыбкой к своей слабости, ложилась на балконе вполотняное кресло и, к моему ужасу, говорила со мной капризно ине в меру нежно, не стесняясь присутствием Натали:

-- Посиди возле меня, Витик, мне больно, мне грустно,расскажи что-нибудь смешное... Месяц-то и правда обмывался, дауж обмылся, кажется; распогодилось и как сладко пахнетцветами...

Я, втайне раздражаясь, отвечал:

-- Раз цветы сильно пахнут, будет опять обмываться.

Она била меня по руке:

-- Не смей возражать больной!

Наконец стала выходить и к обеду, и к вечернему чаю,только еще бледная и приказывая подавать себе кресло. Но кужину и на балкон после ужина еще не выходила. И раз Наталисказала мне после вечернего чая, когда она ушла к себе и Христяпонесла со стола самовар в поварскую:

-- Соня сердится, что я все сижу возле нее, что вы всеодин и один. Она еще не совсем поправилась, а вы без неескучаете.

-- Я скучаю только без вас, -- ответил я. -- Когда васнет...

Она изменилась в лице, но справилась, с усилиемулыбнулась:

-- Но мы же условились не ссориться больше... Послушайтелучше вот что: вы засиделись дома, пойдите погуляйте до ужина,а потом я посижу с вами в саду, предсказания насчет месяца,слава Богу, не сбылись, ночь будет прекрасная...

-- Соне меня жаль, а вам? Нисколько?

-- Страшно жаль, -- ответила она и неловко засмеялась,ставя на поднос чайную посуду. -- Но, слава Богу, Соня ужездорова, скоро не будете скучать...

При словах "а вечером я посижу с вами" сердце у менясжалось сладко и таинственно, но я тотчас подумал: да нет! этопросто только ласковое слово! Я пошел к себе и долго лежал,глядя в потолок. Наконец встал, взял в прихожей картуз и чью-то