Школьная библиотека

жареными цыплятами и малиной со сливками, за которым я втайнезамирал от присутствия Натали и от ожидания того часа, когдазатихнет весь дом на послеобеденное время и Соня (вышедшая кобеду с темно-красной бархатистой розой в волосах) тайкомприбежит ко мне, чтобы продолжить вчерашнее уже не наспех и некак-нибудь, я тотчас ушел в свою комнату и притворил сквозныеставни, стал ждать ее, лежа на турецком диване, слушая жаркуютишину усадьбы и уже томное, послеполуденное пение птиц в саду,из которого шел в ставни сладкий от цветов и трав воздух, ибезвыходно думал: как же мне теперь жить в этой двойственности-- в тайных свиданиях с Соней и рядом с Натали, одна мысль окоторой уже охватывает меня таким чистым любовным восторгом,страстной мечтой глядеть на нее только с тем радостнымобожанием, с которым я давеча глядел на ее тонкий склоненныйстан, на острые девичьи локти, которыми она, полустоя,опиралась на нагретый солнцем старый камень балюстрады? Соня,облокотясь рядом с ней и обняв ее за плечо, была в своембатистовом пеньюаре с оборками и похожа на только что вышедшуюзамуж молодую женщину, а она в холстинковой юбочке и вышитоймалороссийской сорочке, под которыми угадывалось все юноесовершенство ее сложения, казалась чуть не подростком. В том-тои была высшая радость, что я даже помыслить не смел овозможности поцеловать ее с теми же чувствами, с какими целовалвчера Соню! В легком и широком рукаве сорочки, вышитой поплечам красным и синим, была видна ее тонкая рука, ксухо-золотистой коже которой прилегали рыжеватые волоски, -- яглядел и думал: что испытал бы я, если бы посмел коснуться ихгубами! И, чувствуя мой взгляд, она вскинула на меня блестящуючерноту глаз и всю свою яркую головку, обвитую плетью довольнокрупной косы. Я отошел и поспешно опустил глаза, увидав ее ногисквозь просвечивающий на солнце подол юбки и тонкие, крепкие,породистые щиколотки в сером прозрачном чулке...

Соня, с розой в волосах, быстро отворила и затворила верь,тихо воскликнула: "Как, ты спал?" Я вскочил -- что ты, что ты,мог ли я спать! -- схватил ее руки. "Запри дверь на ключ..." Якинулся к двери, она села на диван, закрывая глаза, -- "Ну, идико мне", -- и мы сразу потеряли всякий стыд и рассудок. Мы непроронили почти ни слова за эти минуты, и она, во всей прелестисвоего жаркого тела, позволила целовать себя уже всюду -только целовать -- и все сумрачней закрывала глаза, все большеразгоралась лицом, и опять, уходя и поправляя волосы, шепотомпригрозила:

-- А что до Натали, то повторяю: берегись перейти запритворство. Характер у меня вовсе не такой милый, как можнодумать!

Роза валялась на полу. Я спрятал ее в стол, и к вечеру еетемно-красный бархат стал вялым и лиловым

III

Жизнь моя пошла внешне обыденно, но внутренне я не знал ниминуты покоя, все больше и больше привязываясь к Соне, ксладкой привычке изнурительно-страстных свиданий с ней поночам, -- она теперь приходила ко мне только поздно вечером,когда весь дом засыпал, -- и все мучительнее и восторженнееследя тайком за Натали, за каждым ее движением. Все шло обычнымлетним порядком: встречи утром, купанье перед обедом и обед,потом отдых по своим комнатам, потом сад, -- они что-нибудьвышивали, сидя в березовой аллее и заставляя меня читать вслухГончарова, или варили варенье на тенистой полянке под дубами,недалеко от дома, вправо от балкона; в пятом часу чай на другойтенистой поляне, влево, вечером прогулки или крокет на широкомдворе перед домом, -- я с Натали против Сони или Соня с Наталипротив меня, -- в сумерки ужин в столовой... После ужина улануходил спать, а мы еще долго сидели в темноте на балконе, мы сСоней шутя и куря, а Натали молча. Наконец Соня говорила: "Ну,спать!" -- и, простясь с ними, я шел к себе, с холодеющимируками ждал того заветногE часа, когда весь дом станет темен итак тих, что слышно, как непрерывно тикающей ниточкой бегуткарманные часы у моего изголовья под нагоревшей свечой, и вседивился, ужасался: за что так наказал меня Бог, за что далсразу две любви, такие разные и такие страстные, такуюмучительную красоту обожания Натали и такое телесное упоениеСоней. Я чувствовал, что вот-вот мы с ней не выдержим нашейнеполной близости и что я совсем сойду тогда с ума от ожиданиянаших ночных встреч и от ощущения их потом весь день, и все эторядом с Натали! Соня уже ревновала, грозно вспыхивала иногда, авместе с тем наедине говорила мне:

-- Боюсь, что мы с тобой за столом и при Натали недостаточно просты. Папа, мне кажется, начинает что-то замечать

Натали тоже, а нянька, конечно, уже уверена в нашем романе инебось наушничает папе. Сиди побольше в саду с Натали вдвоем,читай ей этот несносный "Обрыв", уводи ее иногда гулять повечерам... Это ужасно, я ведь замечаю, как идиотски ты пялишьна нее глаза, временами чувствую к тебе ненависть, готова, каккакая-нибудь Одарка, вцепиться при всех тебе в волосы, да чтоже мне делать?

Ужаснее всего было то, что, как мне казалось, начала не тострадать, не то негодовать, чувствовать, что что-то есть междумной и Соней тайное, Натали. Она, и без того молчаливая,становилась все молчаливее, играла в крокет или вышивалаизлишне пристально. Мы как будто привыкли друг к другу,сблизились, но вот я как-то пошутил, сидя с ней вдвоем вгостиной, где она перелистывала ноты, полулежа на диване:

-- А я слышал, Натали, что, может быть, мы с вамипороднимся.

Она резко взглянула на меня:

-- Как это?

-- Мой кузен, Алексей Николаич Мещерский...

Она не дала мне договорить:

-- Ах, вот что! Ваш кузен, этот, простите, упитанный, весьзаросший черными блестящими волосами, картавящий великан скрасным сочным ртом... И кто дал вам право на подобныеразговоры со мной?

Я испугался:

-- Натали, Натали, за что вы так строги ко мне1 Дажепошутить нельзя! Ну простите меня, -- сказал я, беря ее руку.

Она не отняла руки и сказала:

-- Я до сих пор не понимаю... не знаю вас... Но довольнооб этом...

Чтобы не видеть ее томительно влекущих к себе теннисныхбелых башмачков, вкось подобранных на диване, я встал и вышелна балкон. Заходила из-за сада туча, тускнел воздух, все шире иближе шел по саду мягкий летний шум, сладко дуло полевымдождевым ветром, и меня вдруг так сладко, молодо и вольноохватило какое-то беспричинное, на все согласное счастье, что якрикнул:

-- Натали, на минутку!

Она подошла к порогу:

-- Что?

-- Вздохните -- какой ветер! Какой радостью могло бы бытьвсе!

Она помолчала.

-- Да.

-- Натали, как вы неласковы со мной! Вы что-то имеетепротив меня?

Она гордо пожала плечом:

-- Что и почему я могу иметь против вас?

Вечером, лежа в темноте в плетеных креслах на балконе, мывсе трое молчали, -- звезды только кое-где мелькали в темныхоблаках, слабо тянуло со стороны реки вялым ветром, тамдремотно журчали лягушки.

-- К дождю, спать хочется, -- сказала Соня, подавляязевок. -- Нянька сказала, народился молодой месяц и теперь снеделю будет "обмываться". -- И, помолчав, добавила: -- Натали,что вы думаете о первой любви?

Натали откликнулась из темноты:

-- Я в одном убеждена: в страшном различии первой любвиюноши и девушки.

Соня подумала:

-- Ну, и девушки бывают разные... И решительно встала:

-- Нет, спать, спать!

-- А я еще подремлю тут, мне ночь нравится, -- сказалаНатали.

Я прошептал, слушая удаляющиеся шаги Сони:

-- Что-то нехорошо говорили мы нынче с вами!

Она ответила:

-- Да, да, мы нехорошо говорили...

На другой день мы встретились как будто спокойно. Ночьюшел тихий дождь, но утром погода разгулялась, после обеда стало