Школьная библиотека

палку и бессознательно вышел из усадьбы на широкий шлях,пролегавший между усадьбой и хохлацкой деревней немного вышеее, на степном голом взгорье. Шлях вел в пустые вечерние поля

Всюду было холмисто, но просторно, далеко видно. Слева от менялежала речная низменность, за ней слегка поднимались кгоризонту тоже пустые поля, там только что село солнце, горелзакат. Справа краснел против него правильный ряд белыходинаковых хат точно вымершей деревни, и я с тоской смотрел тона закат, то на них. Когда повернул назад, навстречу тянуло тотеплым, то почти горячим ветром и уже светил в небе молодоймесяц, не суливший ничего доброго: блестела одна половина его,но как прозрачная паутина видна была и другая, а все вместенапоминало желудь.

За ужином -- ужинали на этот раз тоже в саду, в доме быложарко, -- я сказал улану:

-- Дядя, что вы думаете о погоде? Мне кажется, завтрабудет дождь.

-- Почему, мой друг?

-- Я только что ходил в поле, с грустью думал, что скоропокину вас...

-- Это почему?

Натали тоже вскинула на меня глаза:

-- Вы собираетесь уезжать?

Я притворно засмеялся:

-- Не могу же я...

Улан особенно энергично закачал головой, на этот разкстати:

-- Вздор, вздор! Папа и мама отлично могут потерпетьразлуку с тобой. Раньше двух недель я тебя не отпущу. Да вот иона не отпустит.

-- Я не имею никаких прав на Виталия Петровича, -- сказалаНатали.

Я жалобно воскликнул:

-- Дядя, запретите Натали называть меня так! Улан хлопнулладонью по столу:

-- Запрещаю. И довольно болтать о твоем отъезде. Вотнасчет дождя ты прав, вполне возможно, что погода опятьиспортится.

-- В поле было уже слишком чисто, ясно, -- сказал я. -- Имесяц очень чист наполовину и похож на желудь, и дуло с юга. Ивот, видите, уже находят облака...

Улан повернулся, посмотрел в сад, где то мерк, торазгорался лунный свет:

-- Из тебя, Виталий, выйдет второй Брюс...

В десятом часу она вышла на балкон, где я сидел, ожидаяее, в унынии думая: все это вздор, если у нее и есть какие-точувства ко мне, то совсем несерьезные, переменчивые,мимолетные... Молодой месяц, тоже чистый, без паутины, игралвсе выше и ярче в грудах все больше скоплявшихся облаков,дымчато-белых, величаво загромождавших небо, и когда выходилиз-за них своей белой половиной, похожей на человеческое лицо впрофиль, яркое и мертвенно-бледное, все озарялось, заливалосьфосфорическим светом. Вдруг я оглянулся, почувствовал что-то:Натали стояла на пороге, заложив руки за спину, молча глядя наменя. Я встал, она безразлично спросила:

-- Вы еще не спите?

-- Но вы же мне сказали...

-- Простите, я очень устала нынче. Пройдемтесь по аллее, ия пойду спать.

Я пошел за ней, она приостановилась на ступеньке балкона,глядя на вершины сада, из-за которых уже клубами туч подымалисьоблака, подергиваясь, сверкая беззвучными молниями. Потом вошлапод длинный прозрачный навес березовой аллеи, в пестроту, впятна света и тени. Равняясь с ней, я сказал, чтобы сказатьчто-нибудь:

-- Как волшебно блестят вдали березы. Нет ничего страннееи прекраснее внутренности леса в лунную ночь и этого белогошелкового блеска березовых стволов в его глубине...

Она остановиласC, в упор мне чернея в сумраке глазами:

-- Вы правда уезжаете?

-- Да, пора.

-- Но почему так сразу и скоро? Я не скрываюсь: вы менядавеча поразили, сказав, что уезжаете.

-- Натали, можно мне приехать представиться вашим, когдавы вернетесь домой?

Она промолчала. Я взял ее руки, поцеловал, весь замирая,правую.

-- Натали...

-- Да, да, я вас люблю, -- сказала она поспешно иневыразительно и пошла назад к дому. Я лунатически пошел заней.

-- Уезжайте завтра же, -- сказала она на ходу, необорачиваясь. -- Я вернусь домой через несколько дней

V

Войдя к себе, я, не зажигая свечи, сел на диван и застыл,оцепенел в том страшном и дивном, что так внезапно и нежданносовершилось в моей жизни. Я сидел, потеряв всякое представлениео месте и времени. Комната и сад уже потонули в темноте от туч,в саду, за открытыми окнами, все шумело, трепетало, и меня всечаще и ярче озаряло быстрым и в ту же секунду исчезающимзелено-голубым пламенем. Быстрота и сила этого безгромногосвета все увеличивались, потом комната озарилась вдруг донеправдоподобной видимости, на меня понесло свежим ветром итаким шумом сада, точно его охватил ужас: вот оно, загораетсяземля и небо! Я вскочил, с трудом затворил одно за другим окна,ловя их рамы, преодолевая трепавший меня ветер, и на цыпочкахпобежал по темным коридорам в столовую: мне, казалось бы, былов тот час не до раскрытых окон в столовой и гостиной, где бурямогла перебить стекла, но я все-таки побежал и даже с большойозабоченностью. Все окна в столовой и гостиной оказалисьзакрыты -- я увидал это при том зелено-голубом озарении, вцвете, яркости которого было поистине что-то неземное, сразураскрывавшееся всюду, точно быстрые глаза, и делавшее огромнымии видимыми до последнего переплета все оконные рамы, а затемтотчас же затоплявшееся густым мраком, на секунду оставлявшее вослепшем зрении след чего-то жестяного, красного. Когда же ябыстро, точно боясь, не случилось ли чего там без меня, вошел всвою комнату, из темноты послышался сердитый шепот:

-- Где ты был? Мне страшно, зажги скорей огонь...

Я чиркнул спичкой и увидел сидевшую на диване Соню в однойночной рубашке, в туфлях на босу ногу.

-- Или нет, нет, не надо, -- поспешно сказала она, -- идискорей ко мне, обними меня, я боюсь...

Я покорно сел и обнял ее за холодные плечи. Она зашептала:

-- Ну поцелуй же меня, поцелуй, возьми совсем, я целуюнеделю не была с тобой!

И с силой откинула меня и себя на подушки дивана. В ту жеминуту на пороге растворенной двери метнулась Натали в своейраспашонке, со свечой в руке. Она сразу увидала нас, новсе-таки бессознательно крикнула:

-- Соня, где ты? Я страшно боюсь...

И тотчас исчезла. Соня кинулась вслед за ней

VI

Через год она вышла за Мещерского. Венчали ее в егоБлагодатном при пустой церкви -- и мы и прочие родные изнакомые с его и с ее стороны не получили приглашения насвадьбу. И обычных после свадьбы визитов молодые не делали,тотчас уехали в Крым.

В январе следующего года, в Татьянин день, был балворонежских студентов в Благородном собрании в Воронеже. Я, ужемосковский студент, проводил Святки дома, в деревне, и приехалв тот вечер в Воронеж. Поезд пришел весь белый, дымящийсяснегом от вьюги, по дороге со станции в город, пока извозчичьисани несли меня в Дворянскую гостиницу, едва видны былимелькавшие сквозь вьюгу огни фонарей. Но после деревни этагородская вьюга и городские огни возбуждали, сулили близкоеудовольствие войти в теплый, слишком даже теплый номер старойгубернской гостиницы, спросить самовар и начать переодеваться,готовиться к долгой бальной ночи, студенческому пьянству дорассвета. За то время, что прошло с той страшной ночи уЧеркасовых, а потом с ее замужества, я постепенно оправился, -во всяком случае, привык к тому состоянию душевно больногочеловека, которым втайне был, и внешне жил, как все.

Когда я приехал, бал только что начался, но уже полны быливсе прибывающим народом парадная лестница и площадка на ней, аиз главной залы, с ее хор, все покрывала, заглушала полковая