Школьная библиотека

их негодование, потом уговоры, крики, слезы, проклятия, лишениенаследства -- все для меня ничто ради вас...

Сбегая с лестницы к тете и дяде, -- их покои были внизу,-- он думал:

"Какой, однако, вздор лезет мне в голову! Остаться тут подкаким-нибудь предлогом, разумеется, можно... можно начатьнезаметно ухаживать, прикинуться безумно влюбленным... Нодобьешься ли чего-нибудь? А если и добьешься, что дальше? Какразвязаться с этой историей? Правда, что ли, жениться?"

С час он сидел с тетей и дядей в его огромном кабинете согромным письменным столом, с огромной тахтой, покрытойтуркестанскими тканями, с ковром на стене над ней,крест-накрест увешанным восточным оружием, с инкрустированнымистоликами для курения, а на камине с большим фотографическимпортретом в палисандровой рамке под золотой коронкой, накотором был собственноручный вольный росчерк: Александр.

-- Как я рад, дядя и тетя, что я опять с вами, -- сказалон под конец, думая о сестре. -- И как тут чудесно у вас!Ужасно будет жаль уезжать.

-- А кто ж тебя гонит? -- ответил дядя. -- Куда тебеспешить? Живи себе, покуда не наскучит.

-- Разумеется, -- сказала тетя рассеянно.

Сидя и беседуя, он непрестанно ждал: вот-вот войдет она -объявит горничная, что готов чай в столовой, и она придеткатить дядю. Но чай подали в кабинет -- вкатили стол ссеребряным чайником на спиртовке, и тетя разливала сама. Потомон все надеялся, что она принесет какое-нибудь лекарстводяде... Но она так и не пришла.

-- Ну и черт с ней, -- подумал он, выходя из кабинета,вошел в столовую, где прислуга спускала шторы на высокихсолнечных окнах, заглянул зачем-то направо, в двери зала, где впредвечернем свете отсвечивали в паркете стеклянные стаканчикина ножках рояля, потом прошел налево, в гостиную, за которойбыла диванная; из гостиной вышел на балкон, спустился кразноцветнояркому цветнику, обошел его и побрел по высокойтенистой аллее... На солнце было еще жарко, и до обедаоставалось еще два часа.

В семь с половиной в вестибюле завыл гонг. Он первый вошелв празднично сверкающую люстрой столовую, где уже стояли возлестолика у стены жирный бритый повар во всем белом иподкрахмаленном, худощекий лакей во фраке и белых вязаныхперчатках и маленькая горничная, по-французски субтильная

Через минуту молочно-седой королевой, покачиваясь, вошла тетя впалевом шелковом платье с кремовыми кружевами, с наплывами нащиколках, над тесными шелковыми туфлями, и наконец-то она. Но,подкатив дядю к столу, она тотчас, не оборачиваясь, плавновышла, -- студент успел только заметить странность ее глаз: онине моргали. Дядя покрестил грудь светло-серой генеральскойтужурки мелкими крестиками, тетя и студент истовоперекрестились стоя, потом именинно сели, развернули блестящиесалфетки. Размытый, бледный, с причесанными мокрыми жидкимиволосами, дядя особенно явно показывал свою безнадежнуюболезнь, но говорил и ел много и со вкусом, пожимал плечами,говоря о войне, -- это было время русско-японской войны: закоим чертом мы затеяли ее! Лакей служилоскорбительно-безучастно, горничная, помогая ему, семенилаизящными ножками, повар отпускал блюда с важностью истукана

Ели горячую, как огонь, налимью уху, кровавый ростбиф, молодойкартофель, посыпанный укропом. Пили белое и красное вино князяГолицына, старого друга дяди. Студент говорил, отвечал,поддакивал с веселыми улыбками, но, как попугай, с тем вздоромв голове, с которым давеча переодевался, думал: а где жеобедает она, неужели с прислугой? и ждал минуты, когда онаопять придет, увезет дядю и потом где-нибудь встретится с ним,и он перекинется с ней хоть несколькими словами. Но она пришла,укатила кресло и опять где-то скрылась.

Ночью осторожно и старательно пели в парке соловьи,входила в открытые окна спальни свежесть воздуха, росы иполитых на клумбам цветов, холодило постельное бельеголландского полотна. Студент полежал в темноте и уже решилперевернуться к стене и заснуть, но вдруг поднял голову,привстал: раздеваясь, он увидал в стене у изголовья кроватинебольшую дверь, из любопытства повернул в ней ключ и нашел заней вторую, попробовал ее, но оказалось, что она запертаснаружи; теперь за этими дверями кто-то мягко ходил, что-тотаинственно делал; и он затаил дыхание, соскользнул с кровати,отворил первую дверь, прислушался: что-то тихо зазвенело наполу за второй дверью... Он похолодел: неужели это ее комната!Он приник к замочной скважине, -- ключа в ней, к счастью, небыло, -- увидал свет, край туалетного женского стола, потомчто-то белое, вдруг вставшее и все закрывшее... Былонесомненно, что это ее комната, -- чья же иначе? Не поместят жетут горничную, а Марья Ильинишна, старая горничная тети, спитвнизу возле тетиной спальни. И он точно заболел сразу ее ночнойблизостью вот тут, за стеною, и ее недоступностью. Он долго неспал, проснулся поздно и тотчас опять почувствовал, мысленноувидал, представил себе ее ночную прозрачную сорочку, босыеноги в туфлях...

"Впору нынче же уехать!" -- подумал он, закуривая. Утромпили кофе каждый у себя. Он пил, сидя в широкой ночной рубахедяди, в его шелковом халате, и с грустью бесполезностирассматривал себя, распахнув халат.

За завтраком в столовой было сумрачно и скучно. Онзавтракал только с тетей, погода была плохая, -- за окнамимотались от ветра деревья, над ними сгущались облака и тучи...

-- Ну, милый, я тебя покидаю, -- сказала тетя, вставая икрестясь. -- Развлекайся, как можешь, а меня и дядю уж извинипо нашим немощам, мы до чаю сидим по своим углам. Верно, дождьбудет, а то бы ты мог прокатиться верхом...

Он бодро ответил:

-- Не беспокойтесь, тетя, я займусь чтением...

И пошел в диванную, где все стены были в полках с книгами.

Пройдя туда по гостиной, он подумал, что, может быть,все-таки следует приказать оседлать лошадь. Но в окна быливидны разнообразные дождевые облака и неприятная металлическаялазурь среди лиловатых туч над качающимися вершинами деревьев

Он вошел в уютную, пахнущую сигарным дымом диванную, где подполками с книгами кожаные диваны занимали целых три стены,посмотрел некоторые корешки чудесно переплетенных книг -- ибеспомощно сел, утонул в диване. Да, адова скука. Хоть быпросто так увидать ее, поболтать с ней... узнать, какой у нейголос, какой характер, глупа ли она или, напротив, очень себена уме, скромно ведет свою роль до какой-нибудь благоприятнойпоры. Вероятно, очень блюдущая себя и знающая себе цену стерва

И скорее всего глупа... Но до чего хороша! И опять ночеватьрядом с ней! -- Он встал, отворил стеклянную дверь на каменныеступени в парк, услыхал щелканье соловьев за его шумом, но туттак понесло прохладным ветром по каким-то молодым деревьямвлево, что он вскочил в комнату. Комната потемнела, ветер летелпо этим деревьям, пригнув их свежую зелень, и стекла двери иокон заискрились острыми брызгами мелкого дождя.

-- А им все нипочем! -- громко сказал он, слушаядолетающее со всех сторон из-за ветра, то отдаленное, тоблизкое, щелканье соловьев. И в ту же минуту услыхал ровныйголос:

-- Добыли день.

Он взглFнул и оторопел: в комнате стояла она.

-- Пришла обменять книгу, -- сказала она с приветливымбесстрастием. -- Только и радости, что книги, -- прибавила онас легкой улыбкой и подошла к полкам.

Он пробормотал:

-- Добрый день. Я и не слыхал, как вы вошли...

-- Очень мягкие ковры, -- ответила она и, обернувшись, ужедлительно посмотрела на него своими неморгающими серымиглазами.

-- А что вы любите читать? -- спросил он, немного смелеевстречая ее взгляд.

-- Сейчас читаю Мопассана, Октава Мирбо...

-- Ну да, это понятно. Мопассан всем женщинам нравится. Унего все о любви.

-- А что же может быть лучше любви?

Голос ее был скромен, глаза тихо улыбались.

-- Любовь, любовь! -- сказал он, вздыхая. -- Бываютудивительные встречи, но... Ваше имя-отчество, сестра?

-- Катерина Николаевна. А ваше?

-- Зовите меня просто Павлик, -- ответил он, все большесмелея.

-- Вы думаете, что я вам тоже в тети гожусь?

-- Дорого бы я дал иметь такую тетю! Пока я только вашнесчастный сосед