Книга "Темные аллеи". Страница 13
-- Неужели это несчастие?
-- Я слышал вас нынче ночью. Ваша комната, оказывается,рядом с моей.
Она безразлично засмеялась:
-- И я вас слышала. Нехорошо подслушивать и подсматривать.
-- Как вы непозволительно красивы! -- сказал он, в упоррассматривая серую пестроту ее глаз, матовую белизну лица илоск темных волос под белой косынкой.
-- Вы находите? И хотите не позволить мне быть такой?
-- Да. Одни ваши руки могут с ума свести...
И он с веселой дерзостью схватил левой рукой ее правуюруку. Она, стоя спиной к полкам, взглянула через его плечо вгостиную и не отняла руки, глядя на него со странной усмешкой,точно ожидая: ну, а дальше что? Он, не выпуская ее руки, крепкосжал ее, оттягивая книзу, правой рукой охватил ее поясницу. Онаопять взглянула через его плечо и слегка откинула голову, какбы защищая лицо от поцелуя, но прижалась к нему выгнутымстаном. Он, с трудом переводя дыхание, потянулся к ееполураскрытым губам и двинул ее к дивану. Она, нахмурясь,закачала головой, шепча: "Нет, нет, нельзя, лежа мы ничего неувидим и не услышим..." -- и с потускневшими глазами медленнораздвинула ноги... Через минуту он упал лицом к ее плечу. Онаеще постояла, стиснув зубы, потом тихо освободилась от него истройно пошла по гостиной, громко и безразлично говоря под шумдождя:
-- О, какой дождь! А наверху все окна открыты...
На другое утро он проснулся в ее постели -- онаповернулась в нагретом за ночь, сбитом постельном белье наспину, закинув голую руку за голову. Он открыл глаза и радостновстретил ее неморгающий взгляд, с обморочным головокружениемпочувствовал терпкий запах ее подмышки...
В дверь кто-то торопливо постучался.
-- Кто там? -- спокойно спросила она, не отстраняя его. -Это вы, Марья Ильинишна?
-- Я, Катерина Николаевна.
-- В чем дело?
-- Позвольте войти, боюсь, кто-нибудь меня услышит,побежит и напугает генеральшу...
Когда он выскочил в свою комнату, она не спеша повернулаключ в замке.
-- Его превосходительству что-то нехорошо, надо, думаю,пикюр сделать, -- зашептала, входя, Марья Ильинишна, -- славаБогу, генеральша еще спит, идите скорее...
Глаза Марьи Ильинишны уже круглились, как у змеи: говоря,она вдруг увидала возле кровати мужские туфли, -- студентубежал босиком. И она тоже увидала туфли и глаза МарьиИльинишны.
Перед завтраком она пошла к генеральше и сказала, чтодолжна внезапно уехать: стала спокойно врать, что получилаписьмо от отца, -- известие, что ее брат тяжело ранен вМаньчжурии, что отец, по своему вдовству, совсем один в такомгоре...
-- Ах, как я понимаю вас! -- сказала генеральша, уже всезнавшая от Марьи Ильинишны. -- Ну что ж делать, поезжайте
Только пошлите со станции депешу доктору Кривцову, чтобы оннемедленно приехал и побыл у нас, пока мы найдем другуюсестру...
Потом она постучалась к студенту и сунула ему записочку:"Все пропало, я уезжаю. Старуха увидала возле кровати вашитуфли. Не поминайте лихом".
За завтраком тетя была только немного печальна, ноговорила с ним как ни в чем не бывало.
-- Ты слышал? Сестра уезжает к отцу, он один, брат еестрашно ранен...
-- Слышал, тетя. Вот несчастье эта война, сколько горяповсюду. А что все-таки быE с дядей?
-- Ах, слава Богу, ничего серьезного. Он ужасно мнителен
Сердце будто, но все это от желудка...
В три часа Антигону увезли на тройке на станцию. Он, неподнимая глаз, простился с ней на перроне, будто случайновыбежав, чтобы велеть оседлать лошадь. Он готов был кричать ототчаяния. Она помахала ему из коляски перчаткой, сидя уже не вкосынке, а в хорошенькой шляпке.
2 октября 1940
СМАРАГД
Ночная синяя чернота неба в тихо плывущих облаках, вездебелых, а возле высокой луны голубых. Приглядишься -- не облакаплывут -- луна плывет, и близ нее, вместе с ней, льется золотаяслеза звезды: луна плавно уходит в высоту, которой нет дна, иуносит с собой все выше и выше звезду.
Она боком сидит на подоконнике раскрытого окна и, отклонивголову, смотрит вверх -- голова у нее немного кружится отдвижения неба. Он стоит у ее колен.
-- Какой это цвет? Не могу определить! А вы, Толя, можете?
-- Цвет чего, Киса?
-- Не зовите меня так, я уж тысячу раз говорила вам...
-- Слушаю-с, Ксения Андреевна.
-- Я говорю про это небо среди облаков. Какой дивный цвет!И страшный и дивный. Вот уже правда небесный, на земле такихнет. Смарагд какой-то.
-- Раз он в небе, так, конечно, небесный. Только почемусмарагд? И что такое смарагд? Я его в жизни никогда не видал
Вам просто это слово нравится.
-- Да. Ну, я не знаю, -- может, не смарагд, а яхонт..
Только такой, что, верно, только в раю бывает. И когда вот таксмотришь на все это, как же не верить, что есть рай, ангелы
Божий престол...
-- И золотые груши на вербе...
-- Какой вы испорченный. Толя. Правду говорит МарьяСергеевна, что самая дурная девушка все-таки лучше всякогомолодого человека.
-- Сама истина глаголет ее устами. Киса.
Платьице на ней ситцевое, рябенькое, башмаки дешевые; икрыи колени полные, девичьи, круглая головка с небольшой косойвокруг нее так мило откинута назад... Он кладет руку на ееколено, другой обнимает ее за плечи и полушутя целует вприоткрытые губы. Она тихо освобождается, снимает его руку сколена.
-- Что такое? Мы обиделись?
Она прижимается затылком к косяку окна, и он видит, чтоона, прикусив губу, удерживает слезы.
-- Да в чем дело?
-- Ах, оставьте меня...
-- Да что случилось?
Она шепчет:
-- Ничего...
И, соскочив с подоконника, убегает.
Он пожимает плечами:
-- Глупа до святости!
3 октября 1940
ВОЛКИ
Тьма теплой августовской ночи, еле видны тусклые звезды,кое-где мерцающие в облачном небе. Мягкая, неслышная отглубокой пыли дорога в поле, по которой катится тележка с двумямолодыми седоками -- мелкопоместной барышней и юношейгимназистом. Пасмурные зарницы освещают иногда пару ровнобегущих рабочих лошадей со спутанными гривами, в простойупряжи, и картуз и плечи малого в замашной рубахе на козлах, намгновение открывают впереди поля, опустевшие после рабочейпоры, и дальний печальный лесок. Вчера вечером на деревне былшум, крик, трусливый лай и визг собак: с удивительнойдерзостью, когда по избам уже ужинали, волк зарезал в одномдворе овцу и едва не унес ее -- вовремя выскочили на собачийгам мужики с дубинами и отбили ее, уже околевшую, с разорваннымбоком. Теперь барышня нервно хохочет, зажигает и бросает в
-- Волков боюсь!
Спички освещают удлиненное, грубоватое лицо юноши и еевозбужденное широкоскулое личико. Она кругло, по-малорусски,повязана красным платочком, свободный вырез красного ситцевогоплатья открывает ее круглую, крепкую шею. Качаясь на бегутележки, она жжет и бросает в темноту спички, будто не замечая,что гимназист обнимает ее и целует то в шею, то в щеку, ищет еегубы. Она отодвигает его локтем, он намерение громко и просто,имея в виду малого на козлах, говорит ей:
-- Отдайте спички. Мне закурить нечем будет
