Школьная библиотека

-- Сейчас, сейчас! -- кричит она, и опять вспыхиваетспичка, потом зарница, и тьма еще гуще слепит теплой чернотой,в которой все кажется, что тележка катится назад. Наконец онауступает ему долгим поцелуем в губы, как вдруг, толчком мотнувих обоих, тележка точно натыкается на что-то -- малый крутоосаживает лошадей.

-- Волки! -- вскрикивает он.

В глаза бьет зарево пожара вдали направо. Тележка стоитпротив того леска, что открывался при зарницах. Лесок от заревастал теперь черным и весь зыбко дрожит, как дрожит и все полеперед ним в сумрачно-красном трепете от того жадно несущегося внебе пламени, которое, несмотря на даль, полыхает с бегущими внем тенями дыма точно в версте от тележки, разъяряется всежарче и грознее, охватывает горизонт все выше и шире, -кажется, что жар его уже доходит до лица, до рук, виден даженад чернотой земли красный переплет какой-то сгоревшей крыши. Апод стеной леса стоят, багрово серея, три больших волка, и вглазах у них мелькает то сквозной зеленый блеск, то красный, -прозрачный и яркий, как горячий сироп варенья из краснойсмородины. И лошади, шумно всхрапнув, вдруг диким галопомударяют вбок, влево, по пашне, малый, на вожжах, валится назад,а тележка, со стуком и треском, мотаясь, бьется по взметам...

Где-то над оврагом лошади еще раз взметнулись, но она,вскочив, успела вырвать вожжи из рук ошалевшего малого. Тут онас размаху полетела в козлы и рассекла щеку об что-то железное

Так и остался на всю жизнь легкий шрам в уголке ее губ, и,когда у ней спрашивали, отчего это, она с удовольствиемулыбалась:

-- Дела давно минувших дней! -- говорила она, вспоминая тодавнее лето, августовские сухие дни и темные ночи, молотьбу нагумне, ометы новой пахучей соломы и небритого гимназиста, скоторым она лежала в них вечерами, глядя на ярко-мгновенныедуги падающих звезд. -- Волки испугали, лошади понесли, -говорила она. -- А я была горячая, отчаянная, бросиласьостанавливать их...

Те, кого она еще не раз любила в жизни, говорили, что нетничего милее этого шрама, похожего на тонкую постоянную улыбку.

7 октября 1940

ВИЗИТНЫЕ КАРТОЧКИ

Было начало осени, бежал по опустевшей Волге пароход"Гончаров". Завернули ранние холода, туго и быстро дулнавстречу, по серым разливам ее азиатского простора, с еевосточных, уже порыжевших берегов, студеный ветер, трепавшийфлаг на корме, шляпы, картузы и одежды ходивших по палубе,морщивший им лица, бивший в рукава и полы. И бесцельно и скучнопровожала пароход единственная чайка -- то летела, выпуклокренясь на острых крыльях, за самой кормой, то косо смываласьвдаль, в сторону, точно не зная, что с собой делать в этойпустыне великой реки и осеннего серого неба.

И пароход был почти пуст, -- только артель мужиков нанижней палубе, а по верхней ходили взад и вперед, встречаясь ирасходясь, всего трое: те два из второго класса, что оба плыликуда-то в одно и то же место и были неразлучны, гуляли всегдавместе, все о чем-то деловито говоря, и были похожи друг надруга незаметностью, и пассажир первого класса, человек леттридцати, недавно прославившийся писатель, заметный своей не топечальной, не то сердитой серьезностью и отчасти наружностью:он был высок, крепок, -- даже слегка гнулся, как некоторыесильные люди, -- хорошо одет и в своем роде красив: брюнет тоговосточного типа, что встречается в Москве среди ее старинноготоргового люда; он и вышел из этого люда, хотя ничего общего сним уже не имел.

Он одиноко ходил твердой поступью, в дорогой и прочнойобуви, в черном шевиотовом пальто и клетчатой английскойкаскетке, шагал взад и вперед, то навстречу ветру, то подветер, дыша этим сильным воздухом осени и Волги. Он доходил докормы, стоял на ней, глядя на расстилавшуюся и бегущую серойзыбью сзади парп5ода реку и опять, резко повернувшись, шел кносу, на ветер, нагибая голову в надувавшейся каскетке и слушаямерный стук колесных плиц, с которых стеклянным холстомкатилась шумящая вода. Наконец он вдруг приостановился и хмуроулыбнулся: показалась поднимавшаяся из пролета лестницы, снижней палубы, из третьего класса, черная дешевенькая, шляпка ипод ней испитое, милое лицо той, с которой он случайнопознакомился вчера вечером. Он пошел к ней навстречу широкимишагами. Вся поднявшись на палубу, неловко пошла и она на него итоже с улыбкой, подгоняемая ветром, вся косясь от ветра,придерживая худой рукой шляпку, в легком пальтишке, под которымвидны были тонкие ноги.

-- Как изволили почивать? -- громко и мужественно сказалон на ходу.

-- Отлично! -- ответила она неумеренно весело. -- Я всегдасплю, как сурок...

Он задержал ее руку в своей большой руке и посмотрел ей вглаза. Она с радостным усилием встретила его взгляд.

-- Что ж вы так заспались, ангел мой, -- сказал онфамильярно. -- Добрые люди уже завтракают.

-- Все мечтала! -- ответила она бойко, совсемнесоответственно всему своему виду.

-- О чем же это?

-- Мало ли о чем?

-- Ой, смотрите! "Так тонут маленькие дети, купаясь летнеюпорой, чеченец ходит за рекой".

-- Вот чеченца-то я и жду! -- ответила она с той жевеселой бойкостью.

-- Пойдем лучше водку пить и уху есть, -- сказал он,думая: ей и завтракать-то, верно, не на что.

Она кокетливо затопала ногами:

-- Да, да, водки, водки! Чертов холод!

И они скорым шагом пошли в столовую первого класса, онавпереди, он за нею, уже с некоторой жадностью осматривая ее.

Он вспоминал о ней ночью. Вчера, случайно заговорив с нейи познакомившись у борта парохода, подходившего в сумерки ккакому-то черному высокому берегу, под которым уже рассыпаныбыли огни, он потом посидел с ней на палубе, на длинной лавке,идущей вдоль кают первого класса, под их окнами с белымисквозными ставнями, но посидел мало и ночью жалел об этом. Кудивлению своему, он ночью понял, что уже хотел ее. Почему? Попривычке дорожного влечения к случайным и неизвестнымспутницам? Теперь, сидя с ней в столовой, чокаясь рюмками подхолодную зернистую икру с горячим калачом, он уже знал, почемутак влечет его она, и нетерпеливо ждал доведения дела до конца

Оттого, что все это -- и водка и ее развязность -- было вудивительном противоречии с ней, он внутренне волновался всебольше.

-- Ну-с, еще по единой, и шабаш! -- говорит он.

-- И правда шабаш, -- отвечает она в тон ему. -- Азамечательная водка!

Конечно, она тронула его тем, что так растерялась вчера,когда он назвал ей свое имя, поражена была неожиданнымзнакомством с известным писателем, -- чувствовать и видеть этурастерянность было, как всегда, приятно, это всегда располагаетк женщине, если она не совсем дурна и глупа, сразу создаетнекоторую интимность между тобой и ею, дает смелость вобращении с нею и уже как бы некоторое право на нее. Но не одноэто возбуждало его: он, видимо, поразил ее и как мужчина, а онаего тронула именно всей своей бедностью и простосердечностью

Он уже усвоил себе бесцеремонность с поклонницами, легкий искорый переход от первых минут знакомства с ними к вольностиобращения, якобы артистического, и эту наигранную простотурасспросов: кто вы такая? откуда? замужняя или нет? Такрасспрашивал он и вчера -- глядел в сумрак вечера наразноцветные огни на бакенах, длинно отражавшиеся в темнеющейводе вокруг парохода на красно горевший костер на плотах,чувствовал гранах дымка оттуда, думая: "Это надо запомнить -- вэтом дымке тотчас чудится запах ухи", -- и расспрашивал:

-- Можно узнать, как зовут?

Она быстро сказала свое имя-отчество.

-- Возвращаетесь откуда-нибудь домой?

-- Была в Свияжске у сестры, у нее внезапно умер муж, иона, понимаете, осталась в ужасном положении...

Она сперва так смущалась, что все смотрела куда-то вдаль

Потом стала отвечать смелее.

-- А вы тоже замужем?

Она начала странно усмехаться:

-- Замужем. И, увы, уже не первый год...

-- Почему увы?

-- Выскочила по глупости чересчур рано. Не успеешь