Книга "Темные аллеи". Страница 35
музыка, звучно гремя печально-торжествующими тактами вальса
Еще свежий с мороза, в новеньком мундире и от этого не в меруизысканно, с излишней вежливостью пробираясь в толпе покрасному ковру лестницы, я поднялся на площадку, вошел вособенно густую и уже горячую толпу, стеснившуюся перед дверямизалы, и зачем-то стал пробираться дальше так настойчиво, чтоменя приняли, верно, за распорядителя, имеющего в заленеотложное дело. И я наконец пробрался, остановился на пороге,слушая разливы и раскаты оркестра над самой моей головой, глядяна сверкающую зыбь люстр и на десятки пар, разнообразномелькавших под ними в вальсе, -- и вдруг подался назад: из этойкружившейся толпы внезапно выделилась для меня одна пара,быстрыми и ловкими глиссадами летевшая среди всех прочих всеближе ко мне. Я отшатнулся, глядя как он, несколько сутулый ввальсировании, велик, дороден, весь черен блестящими чернымиволосами и фраком и легок той легкостью, которой удивляют втанцах некоторые грузные люди, и как высока она в бальнойвысокой прическе, в бальном белом платье и стройных золотыхтуфельках, кружившаяся несколько откинувшись, опустив глаза,положив на его плечо руку в белой перчатке до локтя такимизгибом, который делал руку похожей на шею лебедя. На мгновениечерные ресницы ее взмахнулись прямо на меня, чернота глазсверкнула совсем близко, но тут он, со старательностью грузногочеловека, ловко скользнув на лакированных носках, крутоповернул ее, губы ее приоткрылись вздохом на повороте,серебристо мелькнул подол платья, и они, удаляясь, пошлиглиссадами обратно. Я опять протиснулся в толпу на площадке,выбрался из толпы, постоял... В двери залы наискось противменя, еще совсем пустой и прохладной, видны были стоявшие впраздном ожидании за буфетом с шампанским две курсистки вмалороссийских нарядах, -- хорошенькая блондинка и сухая,темноликая красавица казачка, чуть не вдвое выше ее ростом. Явошел, с поклоном протянул сторублевую бумажку. Они,столкнувшись головами и засмеявшись, вытащили под стойкой изведра со льдом тяжелую бутылку и нерешительно переглянулись -откупоренных бутылок еще не было. Я зашел за стойку и черезминуту молодецки хлопнул пробкой. Потом весело предложил им побокалу -- Gaudeamus igitur!18 -- остальное допил бокал забокалом один. Они смотрели на меня сперва с удивлением, потом сжалостью:
-- Ой, но вы и так страшно бледный! Я допил и тотчасуехал. В гостинице спросил в номер бутылку кавказского коньякуи стал пить чайными чашками, в надежде, что у меня разорветсясердце...
И прошло еще полтора года. И однажды в конце мая, когда яопять приехал из Москвы домой, нарочный со станции привез еетелеграмму из Благодатного: "Сегодня утром Алексей Николаевичскоропостижно скончался от удара". Отец перекрестился и сказал:
-- Царство небесное. Какой ужас. Прости меня, Боже,никогда не любил я его, но все-таки это ужасно. Ведь ему еще исорока не было. И ее ужасно жаль -- вдова в такие годы, сребенком на руках... Никогда ее не видал, -- он был так мил,что даже ни разу не привез ее ко мне, -- но, говорят,очаровательна. Как же теперь быть? Ни я, ни мама ехать принашей старости за полтораста верст, конечно, не можем, надоехать тебе...
ОтказатьсрE1ыло нельзя, -- в силу чего я мог отказаться?Да я и не мог бы отказаться в том полубезумии, в котороевнезапно опять повергла меня эта неожиданная весть. Я однознал: я ее увижу! Предлог для встречи был страшный, нозаконный.
Мы послали ответную телеграмму, и на другой день, майскойвечерней зарею, лошади из Благодатного в полчаса доставили менясо станции в усадьбу. Подъезжая к ней по взгорью вдоль заливныхлугов, я еще издали увидал, что по западной стене дома,обращенной к еще светлому закату, все окна в зале закрытыставнями, и содрогнулся от страшной мысли: за ними лежал он ибыла она! Во дворе, густо заросшем молодой травой,погромыхивали бубенчиками возле каретного сарая чьи-то дветройки, но не было ни души, кроме кучеров на козлах, -- иприезжие и дворня уже стояли в доме на панихиде. Всюду былатишина деревенской майской зари, весенняя чистота, свежесть иновизна всего -- полевого и речного воздуха, этой молодойгустой травы во дворе, густого цветущего сада, надвинувшегосяна дом сзади и с южной стороны, а на низком парадном крыльце, унастежь раскрытых в сени дверей, стоймя прислонена была к стенебольшая желтая глазетовая крышка гроба. В тонком холодкевечернего воздуха сильно пахло сладким цветом груш, молочнобелевших своей белой густотой в юго-восточной части сада наровном и от этой млечности матовом небосклоне, где горел одинрозовый Юпитер. И молодость, красота всего этого, и мысль о еекрасоте и молодости, и о том, что она любила меня когда-то,вдруг так разорвали мне сердце скорбью, счастьем и потребностьюлюбви, что, выскочив у крыльца из коляски, я почувствовал себяточно перед пропастью -- как вступить в этот дом, вновь увидатьее лицом к лицу после трех лет разлуки и уже вдовой, матерью! Ивсе же я вошел в сумрак и ладан этой страшной залы, испещреннойжелтыми свечными огоньками, в черноту стоявших с этимиогоньками перед гробом, наискось возвышавшимся своим возглавиемв передний угол, озаренный сверху большой красной лампадойперед золотыми ризами икон, а внизу серебряным текучим блескомтрех высоких церковных свечей, -- вошел под возгласы и пениесвященнослужителей, с каждением и поклонами обходивших гроб, итотчас опустил голову, чтобы не видеть желтой парчи на гробе илица покойника, пуще же всего боясь увидеть ее. Кто-то подалмне зажженную свечу, я взял и стал держать ее, чувствуя, какона, дрожа, греет и освещает мне лицо, стянутое бледностью, и ступой покорностью слушая эти возгласы и бряцание кадила,исподлобья видя плывущий к потолку торжественно и приторнопахнущий дым, и вдруг, подняв лицо, все-таки увидал ее, -впереди всех, в трауре, со свечой в руке, озарявшей ее щеку изолотистость волос, -- и уже как от иконы не мог оторвать отнее глаз. Когда все смолкло, запахло потушенными свечами и всеосторожно задвигались и пошли целовать ее руку, я ждал, чтобыподойти последним. И, подойдя, с ужасом восторга взглянул наиноческую стройность ее черного платья, делавшего ее особеннонепорочной, на чистую, молодую красоту лица, ресниц и глаз, привиде меня опустившихся, низко, низко поклонился, целуя ее руку,сказал едва слышным голосом все, что должен был сказать, следуяприличию и родству, и попросил разрешения тотчас же уйти иночевать в саду, в той старинной ротонде, в которой я ночевалеще гимназистом, приезжая в Благодатное, -- там была спальняМещерского на жаркие летние ночи. Она ответила, не поднимаяглаз:
-- Я сейчас распоряжусь, чтобы вас проводили туда и подаливам ужин.
Утром, после отпевания и погребения, я немедля уехал
Прощаясь, мы опять обменялись только несколькими словами иопять не глядели друг другу в глаза
VII
Я кончил курс, потерял вскоре после того почтиодновременно отца и мать, поселился в деревне, хозяйствовал,сошелся с крестьянской сиротой Гашей, выросшей у нас в доме ислужившей в комнатах моей матери... Теперь она, вместе с ИваномЛукичом, нашим бывшим дворовым, седым до зелени стариком сбольшими лопатками, служила мне. Вид она имела еще полудетский-- маленькая, худенькая, черноволосая, с ничего не выражающимиглазами цвета сажи, загадочно молчаливая, будто ко всемубезучастная и настолько вся темная тонкой кожей, что отецкогда-то говорил: "Вот, верно, такая была Агарь". Мила она быламне бесконечно, я любил носить ее на руках, целуя; я думал:"Вот и все, что осталось мне в жизни!" И она, казалось,понимала, что я думаю. Когда она родила, -- маленького,черненького мальчика, -- и перестала служить, поселилась в моейпрежней детской, я хотел повенчаться с нею. Она ответила:
-- Нет, мне этого не нужно, мне только стыдно будет передвсеми, какая же я барыня! А вам зачем? Вы меня тогда еще скорееразлюбите. Вам надо поехать в Москву, а то вы совсемсоскучитесь со мной. А я теперь скучать не буду, -- сказалаона, глядя на ребенка, который на руках у нее сосал грудь. -Поезжайте, поживите в свое удовольствие, только одно помните:если влюбитесь в кого как следует и жениться задумаете, ниминутки не помедлю, утоплюсь вот вместе с ним.
Я посмотрел на нее -- ей не верить было невозможно. Ипоник головой: да, а мне ведь всего двадцать шесть лет..
Влюбиться, жениться -- этого я и представить себе не мог, нослова Гаши еще раз напомнили мне о моей конченой жизни.
Ранней весной я уехал за границу и провел там месяца
