Книга "Анна Каренина". Страница 97
- Потому что Алексей, я говорю про Алексея Александровича (какаястранная, ужасная судьба, что оба Алексеи, не правда ли?), Алексей неотказал бы мне. Я бы забыла, он бы простил... Да что ж он не едет? Ондобр, он сам не знает, как он добр. Ах, боже мой, какая тоска! Дайте мнепоскорее, поскорее воды! Ах, это ей, девочке моей, будет вредно! Ну, хорошо, ну дайте ей кормилицу. Ну, я согласна, это даже лучше. Он приедет,ему больно будет видеть ее. Отдайте ее
- Анна Аркадьевна, он приехал. Вот он!- говорила акушерка, стараясьобратить на Алексея Александровича ее внимание
- Ах, какой вздор!- продолжала Анна, не видя мужа. - Да дайте мне ее,девочку, дайте! Он еще не приехал. Вы оттого говорите, что не простит,что вы не знаете его. Никто не знал. Одна я, и то мне тяжело стало. Егоглаза, надо знать, у Сережи точно такие же, и я их видеть не могу отэтого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы не забыл
Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с ним лечь
Вдруг она сжалась, затихла и с испугом, как будто ожидая удара, какбудто защищаясь, подняла руки к лицу. Она увидала мужа
- Нету нет, - заговорила она, - я не боюсь его, я боюсь смерти. Алексей, подойди сюда. Я тороплюсь оттого, что мне некогда, мне осталосьжить немного, сейчас начнется жар, и я ничего уж не пойму. Теперь я понимаю, и все понимаю, я все вижу
Сморщенное лицо Алексея Александровича приняло страдальческое выражение; он взял ее за руку и хотел что-то сказать, но никак не мог выговорить; нижняя губа его дрожала, но он все еще боролся с своим волнением итолько изредка взглядывал на нее. И каждый раз, как он взглядывал, онвидел глаза ее, которые смотрели на него с такою умиленною и восторженною нежностью, какой он никогда не видал в них
- Подожди, ты не знаешь... Постойте, постойте... - она остановилась,как бы собираясь с мыслями. - Да, начинала она. - Да, да, да. Вот что яхотела сказать. Не удивляйся на меня. Я все та же... Но во мне есть другая, я ее боюсь - она полюбила того, и я хотела возненавидеть тебя и немогла забыть про ту, которая была прежде. Та не я. Теперь я настоящая, явся. Я теперь умираю, я знаю, что умру, спроси у него. Я и теперьчувствую, вот они, пуды на руках, на ногах, на пальцах. Пальцы вот какие- огромные! Но это все скоро кончится... Одно мне нужно: ты прости меня,прости совсем! Я ужасна, но мне няня говорила: святая мученица - как еезвали? - она хуже была. И я поеду в Рим, там пустыня, и тогда я никомуне буду мешать, только Сережу возьму и девочку...Нет, ты не можешь простить! Я знаю, этого нельзя простить! Нет, нет, уйди, ты слишком хорош! Она держала одною горячею рукой его руку, другою отталкивала его
Душевное расстройство Алексея Александровича все усиливалось и дошлотеперь до такой степени, что он уже перестал бороться с ним; он вдругпочувствовал, что то, что он считал душевным расстройством, было, напротив, блаженное состояние души, давшее ему вдруг новое, никогда не испытанное им счастье. Он не думал, что тот христианский закон, которому онвсю жизнь свою хотел следовать, предписывал ему прощать и любить своихврагов; но радостное чувство любви и прощения к врагам наполняло его душу. Он стоял на коленах и, положив голову на сгиб ее руки, которая жглаего огнем через кофту, рыдал, как ребенок. Она обняла его плешивеющуюголову, подвинулась к нему и с вызывающею гордостью подняла кверху глаза
- Вот он, я знала! Теперь прощайте все, прощайте!.. Опять они пришли,отчего они не выходят?.. Да снимите же с меня эти шубы! Доктор отнял ее руки, осторожно положил ее на подушку и накрыл с плечами. Она покорно легла навзничь и смотрела пред собой сияющим взглядом
- Помни одно, что мне нужно было одно прощение, и ничего больше я нехочу... Отчего ж он не придет? - заговорила она, обращаясь в дверь кВронскому. - Подойди, подойди! Подай ему руку
Вронский подошел к краю кровати и, увидав ее, опять закрыл лицо руками
- Открой лицо, смотри на него. Он святой, - сказала она. - Да открой,открой лицо! - сердито заговорила она. - Алексей Александрович, откройему лицо! Я хочу его видеть
Алексей Александрович взял руки Вронского и отвел их от лица, ужасногопо выражению страдания и стыда, которые были на нем
- Подай ему руку. Прости его
Алексей Александрович подал ему руку, не удерживая слез, которые лились из его глаз
- Слава богу, слава богу, - заговорила она, - теперь все готово
Только немножко вытянуть ноги. Вот так, вот прекрасно. Как эти цветысделаны без вкуса, совсем не похоже на фиалку, - говорила она, указываяна обои. - Боже мой, боже мой! Когда это кончится? Дайте мне морфину
Доктор! дайте же морфину. Боже мой, боже мой! И она заметалась на постели
Доктор и доктора говорили, что это была родильная горячка, в которойиз ста было 99, что кончится смертью. Весь день был жар, бред и беспамятство. К полночи больная лежала без чувств и почти без пульса
Ждали конца каждую минуту
Вронский уехал домой, но утром он приехал узнать, и Алексей Александрович, встретив его в передней, сказал: - Оставайтесь, может быть, она спросит вас, - и сам провел его в кабинет жены
К утру опять началось волнение, живость, быстрота мысли и речи, иопять кончилось беспамятством. На третий день было то же, и доктора сказали, что есть надежда. В этот день Алексей Александрович вышел в кабинет, где сидел Вронский, и, заперев дверь, сел против него
- Алексей Александрович, - сказал Вронский, чувствуя, что приближаетсяобъяснение, - я не могу говорить, не могу понимать. Пощадите меня! Каквам ни тяжело, поверьте, что мне еще ужаснее
Он хотел встать. Но Алексей Александрович взял его руку и сказал: - Я прошу вас выслушать меня, это необходимо. Я должен вам объяснитьсвои чувства, те, которые руководили мной и будут руководить, чтобы выне заблуждались относительно меня. Вы знаете, что я решился на развод идаже начал это дело. Не скрою от вас, что, начиная дело, я был в нерешительности, я мучался; признаюсь вам, что желание мстить вам и ей преследовало меня. Когда я получил телеграмму, я поехал сюда с теми жечувствами, скажу больше: я желал ее смерти. Но... - он помолчал в раздумье, открыть ли, или не открыть ему свое чувство. - Но я увидел ее ипростил. И счастье прощения открыло мне мою обязанность. Я простил совершенно. Я хочу подставить другую щеку, я хочу отдать рубаху, когда уменя берут кафтан, и молю бога только о том, чтоб он не отнял у менясчастье прощения! - Слезы стояли в его глазах, и светлый, спокойныйвзгляд их поразил Вронского. - Вот мое положение. Вы можете затоптатьменя в грязь, сделать посмешищем света, я не покину ее и никогда словаупрека не скажу вам, - продолжал он. - Моя обязанность ясно начертанадля меня: я должен быть с ней и буду. Если она пожелает вас видеть, ядам вам знать, но теперь, я полагаю, вам лучше удалиться
Он встал, и рыданья прервали его речь. Вронский тоже поднялся и в нагнутом, невыпрямленном состоянии исподлобья глядел на него. Он не понималчувства Алексея Александровича. Но он чувствовал, что это было что-товысшее и даже недоступное ему в его мировоззрении
XVIII После разговора своего с Алексеем Александровичем Вронский вышел накрыльцо дома Карениных и остановился, с трудом вспоминая, где он и кудаему надо ндти или ехать. Он чувствовал себя пристыженным, униженным, виноватым и лишенным возможности смыть свое унижение. Он чувствовал себявыбитым из той колеи, по которой он так гордо и л3ко шел до сих пор
Все, казавшиеся столь твердыми, привычки и уставы его жизни вдруг оказались ложными и неприложимыми. Муж, обманутый муж, представлявшийся досих пор жалким существом, случайною и несколько комическою помехой егосчастью, вдруг ею же самой был вызван, вознесен на внушающую подобострастие высоту, и этот муж явился на этой высоте не злым, не фальшивым,не смешным, но добрым, простым и величественным. Этого не мог нечувствовать Вронский. Роли вдруг изменились. Вронский чувствовал его высоту и свое унижение, его правоту и свою неправду. Он почувствовал, чтомуж был великодушен и в своем горе, а он низок, мелочен в своем обмане
Но это сознание своей низости пред тем человеком, которого он несправедливо презирал, составляло только малую часть его горя. Он чувствовал себя невыразимо несчастным теперь оттого, что страсть его к Анне, котораяохлаждалась, ему казалось, в последнее время, теперь, когда он знал, чтонавсегда потерял ее, стала сильнее, чем была когда-нибудь. Он увидал еевсю во время ее болезни, узнал ее душу, и ему казалось, что он никогдадо тех пор не любил ее. И теперь-то, когда он узнал ее, полюбил, какдолжно было любить, он был унижен пред нею и потерял ее навсегда, оставив в ней о себе одно постыдное воспоминание. Ужаснее же всего было тосмешное, постыдное положение его, когда Алексей Александрович отдиралему руки от его пристыженного лица. Он стоял на крыльце дома Карениныхкак потерянный и не знал, что делать
- Извозчика прикажете? - спросил швейцар
- Да, извозчика
Вернувшись домой после трех бессонных ночей, Вронский, не раздеваясь,лег ничком на диван, сложив руки и положив на них голову. Голова его была тяжела. Представления, воспоминания и мысли самые странные с чрезвычайною быстротой и ясностью сменялись одна другою: то это было лекарство, которое он наливал больной и перелил через ложку, то белые рукиакушерки, то странное положение Алексея Александровича на полу пред кроватью
"Заснуть! Забыть!" - сказал он себе, со спокойною уверенностью здоро
