Школьная библиотека

цов газет, сладкие тенора греческих кондитеров, хлопают бичами худыечерномазые извозчики в фесках и пыльных пиджаках. И по всем лицам и разноцветным одеждам то и дело легкими гигантскими взмахами проходят светлые столпы прожекторов: один за другим бегут шумные колесные пакеботы,переполненные народом, с загородных гуляний..

IV

Ночь я провожу в одном из афонских подворий, близ набережной Галаты

Поздним вечером покидаю я набережную и вхожу в узкие проходы междувысокими домами

Окна верхних этажей еще светят, но лавки и склады нижних давно заперты, и в проходах мрак: только бродят кое-где, низко над мостовою, фонарики нищих, выбирающих из уличного сора корки хлеба, окурки, жестянки,бутылки из-под оливкового масла. Поминутно натыкаюсь на спящих собак, насторожей, звонко бьющих на ходу железными дубинками в мостовую, наогоньки сигар, на разговоры мелькающих мимо матросов и других ночных гуляк. Из освещенных окон тоже слышится говор и смех или прыгающие звукишарманок с позвонками... Но дом подворья тих и темен

Привратник, спящий в прохладных сенях, за тяжелыми полукруглыми дверями, не спеша отворяет - и, вместе с темнотою, меня охватывает запахплесени, сырости

Тот же запах и в гулких каменных коридорах, по которым, со свечой вруке, бежит впереди меня молодой монах в мужицких сапогах, в черном подряснике и черной вязаной шапке, рябой, с бирюзовыми живыми глазами, сторопливо-услужливыми движениями

В высоком номере, крашенном масляной краской, очень чисто, кроватьпокрыта грубым, но свежим бельем. Быстро раздеваюсь, тушу свечу и засыпаю среди криков, несущихся с улицы, стука сторожей, говора проходящихпод окнами и нескладной, страстно-радостной и в то же время страстно-скорбной восточной музыки, прыгающей в лад с позвонками

Утром вскакиваю очень рано от свежести, плывущей в окно с моря, отзвона колокола в верхнем этаже подворья. И, одеваясь, вижу в окно вымпела за домами, а внизу - узкую улицу, еще влажную, в прохладной тени, ноуже полную деревенскими бараньими шапками погонщиков и целыми стадамиослов, на которых качаются корзины дров, овощей и сыра... Слава богу,день солнечный - я опять увижу Ая-Софию в солнечное весеннее утро!

Герасим стоит возле подворья и рассеянно болтает с монахами, поминутно пожимая, по южному обычаю, плечом. Сегодня он в старом картузике спуговкой, но зонт, который никогда не раскрывается, опять с ним

Обмениваемся улыбками и пускаемся в путь

Из окон тянет вонью оливкового масла, в котором шкварят рыбу, летятна улицу помои и слышится бранчивая скороговорка гречанок. Дурачок влохмотьях и в двух рваных шляпах, криво надетых одна на другую, со всехног бросается мимо меня в стаю соловых шелудивых собак и, отбив у нихтухлое яйцо, с жадностью выпивает его, дико косясь на проходящих бельмомкрасного глаза. Сплошная волнующаяся масса черных баранов, мелко перебирающих копытцами, теснится под азартные крики чабана, а среди них, нахуденькой лошадке, на деревянном седле, опутанном веревками, пробираетсястарик-турок, лопоухий, лилово-бурый от загара, в тюрбане и бараньейкуртке, с седыми курчавыми волосами на раскрытой груди. За ним бежит ина бегу орет диким голосом босоногий водонос с мокрым сизым бурдюком наспине. Дальше идут длинноухие, задумчивые ослики под корзинами с мусороми кирпичами, тяжело и быстро семенит носильщик-армянин, согнувшийся втри погибели под огромным зеркальным шкапом, от которого по домаммелькают веселые блики солнца. Ковыляют на французских каблучках дветолстеньких турчанки, с головой закутанные в фередже цвета засушеннойрозы

"Лица их, - думаю я словами Корана, - похожи на яйца страуса, сохраненные в песке"

Но приподнялось как будто случайно покрывало - и я убеждаюсь, чтоправ Саади:

"Не всякая раковина беременна жемчугом"

Зато сколько красивых, умных и энергичных мужских лиц, особенно средитурок из простонародья, из провинций, с берегов моря! Сколько гордых иприветливых глаз!

Переулки между этими высокими домами возле набережной похожи на переулки в порту Генуи, Марселя. "Сюда, сюда!" - говорит Герасим, в десятыйраз поворачивая за угол. И вот опять пахнуло ванилью, рогожами, арбузнойсвежестью зелено-голубой воды, - и в глаза глянули ослепительное солнце,голубой простор рейда, крылья белых рыбалок, мачты барок, черные с разноцветными полосами трубы, белая башня Леандра у берегов Скутари..

Опять хлопают бичами извозчики, опять в быстро текущей толпе кричат газетчики, водоносы с кувшинами розовых напитков, продавцы бубликов и приторно-сладких греческих печений, насквозь пропитанных ореховым маслом..

И не успеваю я сесть на крохотный табуретик возле кофейни, жарко нагретый солнцем, как лиловый арабчонок в одной синей женской рубахе уже тянет мой сапог на скамеечку, расцвеченную фольгой, жестью, медными гвоздиками

- Pyx! - говорю я сердито

Но в это время надо мной раздается оглушительный бас:

- Газо-ос! - орет он, удаляясь

И мой сосед справа, миловидный турецкий офицер в малиновой феске, всинем мундире с иголочки и с блестящим медным полумесяцем на груди,скромно улыбается, а сосед слева, черный старик в белом халате и белойчалме, в больших желто-зеленых очках, без носа, с голой верхней губой влиловых швах, важно поднимает свою мертвую голову, булькая кальяном

И я покоряюсь арабчонку

В это жаркое солнечное утро все хорошо: и блеск сапога, и новенькиймундир офицера, и стакан воды с розой, который быстро ставит передо мноюмолодой кафеджи

Потом мы покупаем каких-то желтых сладко-пахучих цветов у ласковоготурка, сидящего на корточках возле своей корзины, поставленной прямо намостовую, и по дрожащим от топота копыт бревнам моста Валидэ спешим вгустой толпе в Стамбул

Уже становится жарко, запылились наши расчищенные сапоги, яркой бирюзой сквозит вода в щели моста, ярко и нежно зеленеют на горе Стамбуласады, с горячим шумом отходят от моста пакеботы, обдавая бегущую толпутеплым белым дымом... Опять маскарад, но еще более пестрый и праздничный, чем вчера! И дружно мешает этот маскарад венские сюртуки с рыжимиверблюжьими куртками, панамы с бараньими папахами, светлоглазого англичанина с сизыми бедуинами, гиганта-черногорца в белом шерстяном наряде,шитом золотом и обремененном оружием, с худосочным польским евреем, коричневую рясу францисканца с негром, сестру-кармелитку с китайцем с неподвижной головой, с черной косой до пят и в лиловой кофте... Все этольется от Султан-Валидэ к самому людному месту Галаты - к углу набережной, к бирже и столикам уличных менял, и от биржи - к Султан-Валидэ, гдеостанавливаются вагоны конки, где вечная теснота фиакров, разносчиков,цветочников, нищих, полуголых прокаженных, сидящих на мостовой, и теснота базаров, заваленных коврами, оружием, медной посудой, сырами, зеленью, шафраном, сбруей, фруктами и туфлями - сотнями связок лиловых,канареечных, черных и оливковых туфель, висящих на стенах подобно сушеной рыбе на шнурках

Здесь, на маленькой площади, всегда тень и влажная прохлада под стенами мечети, где, у фонтана возле портала, проходящие, сидя на корточках, торопливо и таинственно совершают омовения среди солово-грязных короткошерстых собак. Дальше, возле кофеен и за старыми стенами, ярко зеленеют деревья. Чем дальше мы поднимаемся по улице, идущей слегка в гору, влево, тем все тише и безлюднее становится вокруг. И уже совершенноебезлюдье царит у высоких ворот Старого Сераля, при входе в его запущенные сады и широкие дворы, заросшие травою и белеющие обломками греческихколонн, статуй и надгробных плит

Герасим косится и мистически шепчет:

- Смотри, смотри, с крестом!

За внутренними стенами Сераля, охраняющими покои, недоступные для европейца, расцветают под надзором евнухов те редкие цветы девичьей красоты, которые ежегодно дарит, по древнему обычаю, Турция своему повелителю. И весенней прелестью веет незримое присутствие этих юных затворниц всадах Сераля, где зеленая трава пробивается из древней земли, красныймак светит среди обломков мрамора и белым и розовым цветом цветут чащидеревьев в оврагах возле Старого Музея, облицованного лазурными фаянсами, пригретого жарким солнцем под бальзамически благоухающими кипарисами. В мире, в котором я существую, нынче весеннее утро, здесь - тишина,узорчатые тени, пение птиц и незримое присутствие девушек за стенамимертвых дворцов. Я заглядываю в их ворота, в аллею платанов за воротами,выходя на горячий солнечный свет, на зеленый Двор Янычар. Древний дуплистый Платан Янычар дремлет на припеке возле тысячелетней св. Ирины,давно обветшалой и обращенной в склады старого оружия. Но когда мы выходим мимо Ирины в другие ворота Сераля, к обрыву мыса, нас охватываетсвежесть моря - и снега: в блеске солнца, в золотисто-голубой дымке тонет зыбкий простор Пропонтиды, миражем означаются силуэты Принцевых островов и заступивших горизонт Малоазийских гор - там смутно рисуется внебе что-то мертвенное, некое подобие неподвижного облака

- Олимп! - говорит Герасим

Я навожу морской бинокль - и различаю блестящие пустыни снежных полейОлимпа, его теснины, полные утренних фиолетовых теней, и мне кажется,что на меня тянет оттуда зимним холодом

А когда я оборачиваюсь, я вижу на яркой густой синеве бледно-желтую скрасными полосами громаду Ая-Софии: громаду неуклюжую, выходящую из цик