Школьная библиотека

лопических каменных подпорок и пристроек, над которыми, в каменномкольце окон, царит одно из чудес земли - древне-приземистый, первобытно-простой, огромный и единственный на земле по легкости полушар-купол

И четыре стража этой грубой громады, скрывающей в недрах своих сокровищаискусства и роскоши, четыре белых минарета исполинскими копьями возносятся по углам ее в синюю глубину неба

- Где вход? - говорю я

Я опять не сразу нашел бы его, но Герасим уже идет в какой-тоузенький переулок, где на солнце пахнет сухими нечистотами, потом поворачивает в другой и по отлогому спуску, мощенному камнем, мы подходим кбоковому порталу, завешенному тяжкой завесой из буйволовьк кож

Дико это, первобытно, но как хорошо! Нравится мне и обычай надевать,входя, туфли: так когда-то у входа в святилище оставляли пыльные сандалии..

Сумрак, холод и величавая громадность капища охватывают меня в тройном портале. А когда я вступаю в храм, пигмеями кажутся среди его необъятного простора и необъятной высоты фигурки молящихся - сидящих наогромной площади ухабистого от землетрясений мраморного пола, сплошьпокрытого золотистыми скользкими циновками из тростника. Шестьдесят оконпробили купол, и никогда мне не забыть радостного солнечного света, который столпами озаряет из этой опрокинутой чаши всю середину храма! Исветлая, безмятежная тишина, чуждая всему миру, царит кругом, тишина,нарушаемая только плеском и свистом голубиных крыльев в куполе, да певучими, печально-задумчивыми возгласами молящихся, гулко и музыкально замирающими среди высоты и простора, среди древних стен, в которых немалоскрыто пустых амфор-голосников. Первобытны эти милые голуби, их известковый помет, падающий с высоты на циновки. Первобытно-просты огромныежелезные люстры, низко висящие над циновками на железных цепях. Величаваи сумрачна окраска исполинских стен, шершаво полинявшее золото сводов

Капищем веет от колонн, мутно-красных, мутно-малахитовых и голубовато-желтых. Таинственностью капища исполнены и призраки мертвых византийских мозаик, просвечивающих сквозь белила, которыми покрыли их турки

Жутки чуть видные лики апокалиптических шестикрылых серафимов в углахбоковых сводов. Строги фигуры святых в выгибах алтарной стены. И почтистрашен возвышающийся среди них образ Спасителя, этот тысячелетний хозяин храма, по преданию, ежегодно проступающий сквозь ежегодную закраску..

Чувствуя и себя пигмеем, тихо брожу я среди этой высоты и простора

Надо мной - светоносный купол, горячее солнце золотистым потоком льетсяна меня сверху. А налево и направо - два яруса хор. По отлогим каменнымвсходам туда могли въезжать из пропилеи две колесницы. Две колесницымогли разъехаться и на тяжких хорах, мраморные плиты которых покосилисьот землетрясении. И как легко держат эту тяжесть два яруса аркад и колонн!

Не знаю путешественника, не укорившего турок за то, что они оголилихрам, лишили его изваяний, картин, мозаик. Но турецкая простота, наготаСофии возвращает меня к началу Ислама, рожденного в пустыне. И с первобытной простотой, босыми входят сюда молящиеся, - входят когда комувздумается, ибо всегда и для всех открыты двери мечети. С древней доверчивостью, с подпFтым к небу лицом и с поднятыми открытыми ладонями обращают они свои мольбы к Богу в этом светоносном и тихом храме:

Во имя Бога, милосердого и милостивого!

Хвала ему, властителю вселенной!

Владыке Дня Суда и Воздаяния!

Но велик и непостижим Владыка - и вот покорно падают руки вдоль тела,а голова на грудь. И еще покорнее отдаются эти руки в узы его, соединясьпосле падения под грудью, и быстро и бесшумно начинает вслед за этим падать человек на колени и касаться челом праха. И тайные мольбы и славословия падающего ниц человека со всех концов мира несутся всегда к единому месту: к святому городу, к ветхозаветному камню в пустыне Измаила иАгари..

Медленно подвигаемся мы в боковых проходах за колоннами, шмыгая туфлями по скользким циновкам. Потом шмыгаем по еще более скользкому мрамору пропилеи, где девять огромных и тяжких бронзовых дверей - все в одинряд - еще хранят рельефы византийских крестов. Потом поднимаемся по широким отлогим всходам на хоры, и с высоты я еще раз наслаждаюсь головокружительной бездной этого капища и маленькими фигурками сидящих глубокоподо мною, на полу, в широком столпе света, падающего из купола. А издревней амбразуры открытого окна снова тянет на меня теплом солнечногосвета и свежестью снега. Я подхожу - и ласковый ветер ударяет мне в лицо, розовая голубка срывается с подоконника в простор весеннего воздуха... И опять развертывается предо мною зыбкая синева Мраморного моря,блеск солнца, лилово-пепельные силуэты горных вершин и мертвенно-белоеоблако Малоазийского Олимпа..

V

На мраморной паперти Софии, когда мы покидаем ее, лежит деревенскийнищий в лохмотьях овчины, темный, как мумия, с большими оттопыреннымиушами и потухшими глазами

- Бакшиш! - жалобно говорит он старческим отдаленным голосом, и правая рука его несмело касается сердца, губ и лба

Но в его левой руке деревянная мисочка с вареным рисом - и просьба омилостыне звучит безжизненно: Бог уже послал ему дневное пропитание, востальном он не нуждается

Со двора выходим на Атмейдан, славный когда-то по всему миру ИпподромВизантии. Слева Атмейдан замыкается одной из великолепнейших султанскихмечетей - колоссальной белой мечетью Ахмедиэ, окруженной платанами ишестью исполинскими минаретами. Но, боже, чем замыкается площадь с других сторон! Ветхие бревенчатые хибарки под черепицей, старозаветные кофейни, полузасохшие акации. Ипподром теперь пуст и пылен, и печальностоят на нем в ямах, обнесенных решетками, три памятника великой древности: обелиск розового гранита, когда-то стороживший вход в храм Солнцав Гелиополе, грубая каменная колонна Константина Багрянородного и бронзовая, позеленевшая Змеиная колонна - три перевившихся и вставших нахвосты змеи: "слава Дельфийского капища"

Большая улица Стамбула, по которой мы возвращаемся в Галату, вид имеет милый, южный: много солнца, акаций, турецких таверн, где всегда таквесело от чистоты мраморных столиков, цветов на них и приветливости хозяина в белом фартуке и феске... Весел даже надгробный павильон султанаМахмута - большой киоск под вековыми деревьями, за высокой решеткой, отделяющей его от тротуара

- Султану везде хорошо! - улыбается и вздыхает Герасим

Густая толпа в перепутанных вонючих переулочках, в которые мы вступаем затем, кажется еще пестрее и крикливей от зноя и духоты. Хорошо еще,что на пути Голубиная мечеть Баязета и крытые ряды Чарши, Большого базара!

Двор мечети пленителен своей патриархальностью. Ограждает его сквозная мавританская аркада, посреди его - фонтан, платаны, отдыхающиестранники, нищие, тысячи голубей, а кругом - целый базар четок, которыми, сидя на коврах, торгуют старые-престарые обезьяны в тюрбанах. Прохожие покупают тут и пшено, кидают его в воздух - и тогда весь двор превращается на минуту в живой, свистящий, дрожащий несметными крыльями, дети начинают прыгать и на все лады вопить:

- Бакшиш! Бакшиш!

В полутемном крытом лабиринте Чарши тоже вопят - по-турецки, по-армянски, по-гречески, по-французски - и хватают за руки, завлекая в лавки; но отрадная прохлада спокон веку царит в этих сводчатых коридорах,пряно пахучих и вместивших в себя, кажется, все, что есть на базарахВостока

Все же шумней и пестрей Галаты нет ничего на свете!

Улица, ведущая в гору, к Пере, полита, но политая и уже согревшаясяпыль только увеличивает духоту. Ярки белые маркизы над окнами магазинов,ярки красные лоскуты - вывески с полумесяцем и арабскими письменами... Иослепительно ярка синяя лента неба над толпой и коридором домов... Воимя Бога милостивого, хоть бы здесь-то, по улице, ведущей в европейскуюПеру, не пускали верблюдов! Но нет, араб-полицейский, в коротком синеммундире и в феске, совершенно равнодушно смотрит на эту горбатую груду,шагающую среди толпы за босоногим проводником

Зато как прохладно в жерле башни Христа!

Сладок среди вони и плесени базарных улиц, среди чада простонародныхтаверн и пекарен, свежий запах овощей и лимонов, но еще слаще после галатской духоты чистый морской воздух. Медленно поднимаемся мы по темнымлестницам возле стен башни, достигаем ее круглой вышки - и выходим накаменный покатый балкон, кольцом охватывающий вышку и огражденный железными перилами. Легкое головокружение туманит меня при взгляде в безднуподо мною, раскрывается в ней целая необозримая страна, занятая городами, морями и таинственными хребтами Малоазийских гор - страна, на которую пала "тень Птицы Хумай"

Кто знает, что такое птица Хумай? О ней говорит Саади:

"Нет жаждущих приюта под тенью совы, хотя бы птица Хумай и не существовала на свете!"

И комментаторы Саади поясняют, что это - легендарная птица и что теньее приносит всему, на что она падает, царственность и бессмертие

Песнью Песней, чудом чудес, столицей земли называли город Константинагреческие летописцы. Молва всего мира объясняла его происхождение Божественным вмешательством. Одна легенда говорит, что на месте Византииорел Зевса уронил сердце жертвенного быка. Другая - что основателю еебыло повелено основать город знамением креста, явившимся в облаках над