Книга "Тень птицы". Страница 9
полу среди сцены стояло ярко-зеленое дерево, а под деревом - араб в пышной старинной одежде и громадном тюрбане. Страстно завыл и загудел оркестр, и араб, приложив одну руку к сердцу, а другую, дрожащую, вытянув,разразился такими гнусавыми воплями, что весь партер затрепетал от рукоплесканий. Араб жаловался на несчастную любовь и прозакладывал кому-тодушу, лишь бы увидеть свою милую. Затем он смолк, закрыл лицо руками изатрясся от беззвучных рыданий. А наплакавшись, глубоко вздохнул, снялтемный широчайший халат, положил его подушкой под деревом и, оставшись вдругом, бледно-розовом, лег спать. Музыка под сурдинку запиликала что-тоосторожное, хитрое. И тогда из-за кулис бесшумно выпорхнули черти вкрасных балахонах, с белыми изображениями черепов на груди. Радостноподвывая и взвизгивая, они закружились над своей добычей. И вдруг ухнулбарабан - и, подхватив спящего, черти бросились за кулисы..
Домой я вернулся за полночь. Каир затихал. Съедаемый москитами, я безсна лежал на широкой постели в жарком номере. Перед рассветом взошел месяц, озарил теплым зоBотистым светом верхушки пальм во дворе отеля ипротивоположные балконы, и в окна потянуло свежестью. Я стал забываться
Но тут воздух внезапно дрогнул от мощного трубного рева. Рев загремелпобедно, оглушающе - и, внезапно сорвавшись, разразился страшным, захлебывающимся скрипом. Рыдал в соседнем дворе осел - и рыдал бесконечнодолго!
Утро в Каире восхитительно. Чистые широкие проспекты еще в тени ипусты. Снова полита зелень в цветниках, палисадниках и скверах, нежно исвежо пахнущих. Верхушки пальм розовеют, небо легко и жемчужно-бирюзово
Экипаж быстро катится по гладким мостовым. Едем к пирамидам. Вот мост сбронзовыми львами через Нил. Свет утреннего солнца ослепительно блещетнад розово-голубым морем пара, в котором тонут и острова, и вся долинаНила. "Привет тебе, Амон-Ра-Гормахис, сам себя производящий! Привет тебе, священный ястреб со сверкающими крыльями, многоцветный феникс! Привет тебе, дитя, ежедневно рождающееся, старец, проплывающий вечность!"
Нил под мостом дымится, и в дыму медленно идут серые паруса барок
Вереницы ослов и верблюдов, нагруженных овощами, зеленью, молоком, птицей, тянутся на базары и несут в город простоту деревни, здоровье полей
Переезжаем остров, потом рукав Нила, едем мимо зоологического парка, - ивпереди открывается низменность, равнина зреющих ячменей и пшеницы: стоит время Шаму, как называли египтяне жатву. И прямая, как стрела, аллеяакаций до самой пустыни прорезывает эту равнину. Там, в самом конце аллеи, как деревенские риги, стоят на обрыве скалисто-песчаного плоскогорья три каменных треугольника цвета старой соломы
Когда мы подъезжаем к этому обрыву, резко желтеет его песок и мягко ичетко возносятся над ним в прозрачный воздух зубчатые грани каменнойгромады ржаво-соломенного цвета: Великая пирамида Хуфу!
От нее - один из самых дивных видов в мире. Целая страна, чуть не всянизменность Дельты, теряется на севере, радуя вечной молодостью природы:молоды кажутся отсюда, из пустыни, с древнейшего на земле кладбища, этинивы, пальмы, селения! На юге тонет в солнечном тумане долина Нила. Впереди чуть виден мутно-аспидный Каир и призраки Аравийских гор. А самапирамида, стоящая сзади меня, восходит до ярких небес великой ребристойгорой
Обойдя ее, я вижу, что северный бок ее высоко занесен песком. Вдали,в сторону Ливийской пустыни, - второй треугольник, пирамида Хафри. Еегромада, почти равная первой и тоже утонувшая в слоистых песках, снизуободрана, доисторически груба и проста, как и Хуфу, но вверху блеститрозовым гранитом. В чистом воздухе она кажется необыкновенно близкой. Ноеще более четки на сини небосклона грани третьей - "красной" пирамидыМенкери, еще сплошь покрытой сиенитом. Она гораздо меньше и острее двухпервых. А к горизонту, там, где пустыня, поднимаясь волнистыми буграми,ярко подчеркивает сине-лиловое небо, теряется за песками еще несколькомаленьких конусов... Вот она, ясность красок, нагота и радость пустыни!
Вход в Великую пирамиду передо мною. Пески засыпали ее скат как раздо того места, где нашли когда-то отверстие в "самое таинственное святилище мира". Я знаю, что это отверстие падает вниз по скользкому склону втриста футов, в удушающий мрак, в тесноту. Там теперь нет ничего, крометьмы, летучих мышей и огромной гробницы без крышки... Где же кости того,кто вот уже шесть тысяч лет изумляет землю? Они, говорят, покоились надне шахты, - под пирамидой, а не в ней. Шахта будто бы соединялась подземным ходом с Нилом... с подземным капищем Изиды, которой посвящена пирамида... с ходом под Сфинкс... Но не все ли равно? Вот я стою и касаюськамней, может быть, самых древних из тех, что вытесали люди! С тех пор,как их клали в такое же знойное утро, как и нынче, тысячи раз изменялосьлицо земли. Только через двадцать веков после этого утра родился Моисей
Через сорок - пришел на берег Тивериадского моря Иисус... Но исчезаютвека, тысячелетия, - и вот, братски соединяется моя рука с сизой рукойаравийского пленника, клавшего эти камни..
К Сфинксу иду по указаниям самого Хуфу: "Гор живой, царь Египта Хуфу,нашел храм Изиды, покровительницы пирамиды, рядом с храмом Сфинкса, ксеверо-западу от храма Озириса, господина гробницы, и построил себе пирамиду рядом с храмом этой богини... Место Сфинкса - к югу от храма Изиды, покровительницы пирамиды, и к северу от храма Озириса..."
По песчаным шелковистым буграм цвета львиной шкуры я спускаюсь от пирамиды в котловину, где лежит каменное стоаршинное чудовище, каменнаягряда с тринадцатиаршинной головой. И вступаю в святая святых Египта
Это уже последняя ступень истории!
Вокруг меня мертвое, жаркое море дюн и долин, полузасыпанных пескамискал и могильников. Все блестит, как атлас, отделяясь от шелковистой лазури. Всюду гробовая тишина и бездна пламенного света. Вот страшная извилистая полоса на песке, - здесь протащила свой жгут змея, может быть,сама Фи, знаменитая в священных писаниях Египта, вся желто-бурая, вся вбурых поперечных лентах, с маленькими вертикальными глазками, от всехгадов отличная рожками. Ноги мои вязнут, солнце жжет тело сквозь тонкуюбелую одежду. Пробковый шлем внутри весь мокрый. Но я иду и не свожуглаз со Сфинкса
Туловище его высечено из гранита целиком, - приставлены только головаи плечи. Грудь обита, плоска, слоиста. Лапы обезображены. И весь он,грубый, дикий, сказочно-громадный, носит следы жуткой древности и тойборьбы, что с незапамятных времен суждена ему, как защитнику "СтраныСолнца", Страны Жизни, от Сета, бога Смерти. Он весь в трещинах и кажется покосившимся от песков наискось засыпающих его. Но как спокойно, спокойно глядит он куда-то на восток, на далекую солнечно-мглистую долинуНила! Его женственная голова, его пятиаршинное безносое лицо вызывают вмоем сердце почти такое же благоговение, какое было в сердцах подданныхХуфу:
"Честь тебе, старец, многоликий владыка, испускающий лучи, разгоняющий мрак!"
И, спустившись к лапам Сфинкса, я заглядываю в полузасыпанную шахтумежду ними и несмело поднимаю глаза на красноватый исполинский ликего..
Есть "Свет Зодиака". Он встает серебристым пирамидальным сиянием натемном небе жарких стран долго спустя по закате. Он еще не разгадан. Нобожественная наука о небе называет его свечением первобытного светоносного вещества, из которого склубилось солнце. Я еще помню отблеск закатившегося Солнца Греции. Теперь, возле Сфинкса, в катакомбах мира, зодиакальный свет первобытной веры встает передо мною во всем своем страшномвеличии
IV
От света, от блеска песков и неба я был пьян всю дорогу до Каира
Жаркая сквозная тень бесконечной аллеи кружевом бежала по лошадям, поспине извозчика, по моим коленям. Разливы спелых хлебов дремали полуденной дремотой. Полуденным сном и солнцем был отягчен зоологический парк
Жутко и пышно было в нем в этот час! Я остановил коляску и вошел
До земли висели ветви мимоз. Высоко возносились в пламенный воздух, впыльно-серебристое небо пальмы. Накалялись цветники. На горячих дорожкахмлели, цепенели огромные, сказочно разноцветные бабочки сказочно богатыхрисунков. В загоне под какими-то высокими зонтичными деревьями стоял покатый жираф, древнеегипетские изображения которого считались когда-тобаснословной смесью всех животных, и, поводя змеиной шеей, тянулся рогатой головкой к листьям макушек; и нельзя было понять, льются ли это узоры светотени или блестит и переливается его песочно-пантеровая шкура. Вдругих загонах, закрыв ясные девичьи глазки, истомленные душной тенью,лежали палевые газели и антилопы. Дальше снова шли открытые солнцу прудыи поляны. Неподвижно, на одной ноге, как на блестящей трости, стояли втеплой грязной воде прудов розовые фламинго, надутые пеликаны, хохлатыетонкие цапли. Неподвижно, бронзово-зелеными маслянистыми бревнами, лежали среди плавучих островов допотопные хампсы Египта - свиноглазые крокодилы, до половины высунувшись на горячую илистую отмель. И бессильно,плоско растягивались на песке и пестрых камнях, за частой сеткой клеток,плетевидные гады, большеротые, остроглазые, с самоцветными головками
Иные сверкали всем великолепием палитры в свежих красках, иные - иероглифами точек, решеток, полос. Медленно ползла серая, в черных чешуйках,"кошачья змея" и, как всякий ползучий гад, казалась длинной-длинной
"Ночные" змеи дремали. Они так втирались в песок и так сливались с ним,что лишь случайно наталкивался я на их неподвижно-стеклянные глаза свертикально-хищными зрачками. Самоцветными камнями сверкали, скользя,ящерицы. Искрились тысячи золотисто-купоросных мух. Пряно пахли нагретыетравы. Животной теплой вонью несло из загона, где бродили голенастыестраусы, нося на своих лошадиных ногах кургузые туловища в атласно-белоснежных курчавых перьях и с глупым удивлением вытягивая лысые головки
