Книга "БЕСЫ". Страница 24
- Так что же вы? Да ведь и я с вами! - всполохнулся Липутин, вскочил ипобежал вслед за Алексеем Нилычем
VII
Степан Трофимович постоял с минуту в раздумьи, как-то не глядя посмотрел наменя, взял свою шляпу, палку и тихо пошел из комнаты. Я опять за ним, как идавеча. Выходя из ворот, он, заметив, что я провожаю его, сказал:- Ах да, вы можете служить свидетелем... de l'accident. Vous m'accompanerezn'est-ce pas?- Степан Трофимович, неужели вы опять туда? Подумайте, что может выйти?С жалкою и потерянною улыбкой, - улыбкой стыда и совершенного отчаяния, и вто же время какого-то странного восторга, прошептал он мне, на мигприостанавливаясь:- Не могу же я жениться на "чужих грехах"!Я только и ждал этого слова. Наконец-то это заветное, скрываемое от менясловцо было произнесено после целой недели виляний и ужимок. Я решительновышел из себя:- И такая грязная, такая... низкая мысль могла появиться у вас, у СтепанаВерховенского, в вашем светлом уме, в вашем добром сердце и... еще доЛипутина!Он посмотрел на меня, не ответил и пошел тою же дорогой. Я не хотелотставать. Я хотел свидетельствовать пред Варварой Петровной. Я бы простилему, если б он поверил только Липутину, по бабьему малодушию своему, нотеперь уже ясно было, что он сам вс¬ выдумал еще гораздо прежде Липутина, аЛипутин только теперь подтвердил его подозрения и подлил масла в огонь. Онне задумался заподозрить девушку с самого первого дня, еще не имея никакихоснований, даже Липутинских. Деспотические действия Варвары Петровны онобъяснил себе только отчаянным желанием ее поскорее замазать свадьбой спочтенным человеком дворянские грешки ее бесценного Nicolas! Мне непременнохотелось, чтоб он был наказан за это
- O! Dieu qui est si grand et si bon! О, кто меня успокоит! - воскликнулон, пройдя еще шагов сотню и вдруг остановившись
- Пойдемте сейчас домой, и я вам вс¬ объясню! - вскричал я, силойповорачивая его к дому
- Это он! Степан Трофимович, это вы? Вы? - раздался свежий, резвый, юныйголос, как какая-то музыка подле нас
Мы ничего не видали, а подле нас вдруг появилась наездница, ЛизаветаНиколаевна, со своим всегдашним провожатым. Она остановила коня
- Идите, идите же скорее! - звала она громко и весело, - я двенадцать летне видала его и узнала, а он... Неужто не узнаете меня?Степан Трофимович схватил ее руку, протянутую к нему, и благоговейнопоцеловал ее. Он глядел на нее как бы с молитвой и не мог выговорить слова
- Узнал и рад! Маврикий Николаевич, он в восторге, что видит меня! Что жевы не шли все две недели? Т¬тя убеждала, что вы больны, и что вас нельзяпотревожить; но ведь я знаю, т¬тя лжет. Я вс¬ топала ногами и вас бранила,но я непременно, непременно хотела, чтобы вы сами первый пришли, потому ине посылала. Боже, да он нисколько не переменился! - рассматривала она его,наклоняясь с седла, - он до смешного не переменился! Ах нет, есть морщинки,много морщинок у глаз и на щеках, и седые волосы есть, но глаза те же! А япеременилась? Переменилась? Но что же вы вс¬ молчите?Мне вспомнился в это мгновение рассказ о том, что она была чуть не больна,когда ее увезли одиннадцати лет в Петербург; в болезни будто бы плакала испрашивала Степана Трофимовича
- Вы... я... - лепетал он теперь обрывавшимся от радости голосом, - ясейчас вскричал: "кто успокоит меня!" и раздался ваш голос... Я считаю эточудом et je commence а croire
- En Dieu? En Dieu, qui est lа-haut et qui est si grand et si bon? Видите,я все ваши лекции наизусть помню. Маврикий Николаевич, какую он мне тогдаверу преподавал en Dieu, qui est si grand et si bon! А помните ваширассказы о том, как Колумб открывал Америку, и как все закричали: земля,земля! Няня Алена Фроловна говорит, что я после того ночью бредила и во снекричала: земля, земля! А помните, как вы мне историю принца Гамлетарассказывали? А помните, как вы мне описывали, как из Европы в Америкубедных эмигрантов перевозят? И вс¬-то неправда, я потом вс¬ узнала, какперевозят, но как он мне хорошо лгал тогда, Маврикий Николаевич, почтилучше правды! Чего вы так смотрите на Маврикия Николаевича? Это самыйлучший и самый верный человек на всем земном шаре, и вы его непременнодолжны полюбить как меня! Il fait tout се que je veux. Но, голубчик СтепанТрофимович, стало быть, вы опять несчастны, коли среди улицы кричите о том,кто вас успокоит? Несчастны, ведь так? Так?- Теперь счастлив..
- Т¬тя обижает? - продолжала она не слушая, - вс¬ та же злая,несправедливая и вечно нам бесценная т¬тя! А помните, как вы бросались комне в объятия в саду, а я вас утешала и плакала, - да не бойтесь жеМаврикия Николаевича; он про вас вс¬, вс¬ знает, давно, вы можете плакатьна его плече сколько угодно, и он сколько угодно будет стоять!.
Приподнимите шляпу, снимите совсем на минутку, протяните голову, станьте нацыпочки, я вас сейчас поцелую в лоб, как в последний раз поцеловала, когдамы прощались. Видите, та барышня из окна на нас любуется... Ну ближе,ближе. Боже, как он поседел!И она, принагнувшись в седле, поцеловала его в лоб
- Ну, теперь к вам домой! Я знаю, где вы живете. Я сейчас, сию минуту будуу вас. Я вам, упрямцу, сделаю первый визит и потом на целый день вас к себезатащу. Ступайте же, приготовьтесь встречать меня
И она ускакала с своим кавалером. Мы воротились. Степан Трофимович сел надиван и заплакал
- Dieu! Dieu! - восклицал он, - enfin une minute de bonheur!He более как через десять минут она явилась по обещанию, в сопровождениисвоего Маврикия Николаевича
- Vous et le bonheur, vous arrivez en m[ECIRC]me temps! - поднялся он ейнавстречу
- Вот вам букет; сейчас ездила к m-me Шевалье, у ней всю зиму для именинницбукеты будут. Вот вам и Маврикий Николаевич, прошу познакомиться. Яхотела-было пирог вместо букета, но Маврикий Николаевич уверяет, что это нев русском духе
Этот Маврикий Николаевич был артиллерийский капитан, лет тридцати трех,высокого росту господин, красивый и безукоризненно порядочной наружности, свнушительною и на первый взгляд даже строгою физиономией, несмотря на егоудивительную и деликатнейшую доброту, о которой всякий получал понятие чутьне с первой минуты своего с ним знакомства. Он, впрочем, был молчалив,казался очень хладнокровен и на дружбу не напрашивался. Говорили потом унас многие, что он недалек; это было не совсем справедливо
Я не стану описывать красоту Лизаветы Николаевны. Весь город уже кричал обее красоте, хотя некоторые наши дамы и девицы с негодованием не соглашалисьс кричавшими. Были из них и такие, которые уже возненавидели ЛизаветуНиколаевну, и во-первых, за гордостC: Дроздовы почти еще не начинали делатьвизитов, что оскорбляло, хотя виной задержки действительно было болезненноесостояние Прасковьи Ивановны. Во-вторых, ненавидели ее за то, что онародственница губернаторши; в-третьих, за то, что она ежедневнопрогуливается верхом. У нас до сих пор никогда еще не бывало амазонок;естественно, что появление Лизаветы Николаевны, прогуливавшейся верхом иеще не сделавшей визитов, должно было оскорблять общество. Впрочем, все ужезнали, что она ездит верхом по приказанию докторов, и при этом едкоговорили об ее болезненности. Она действительно была больна. Что выдавалосьв ней с первого взгляда - это ее болезненное, нервное, беспрерывноебеспокойство. Увы! бедняжка очень страдала, и вс¬ объяснилось впоследствии
Теперь, вспоминая прошедшее, я уже не скажу, что она была красавица, какоюказалась мне тогда. Может быть, она была даже и совсем нехороша собой
Высокая, тоненькая, но гибкая и сильная, она даже поражала неправильностьюлиний своего лица. Глаза ее были поставлены как-то по-калмыцки, криво; былабледна, скулиста, смугла и худа лицом; но было же нечто в этом лице
