Книга "БЕСЫ". Страница 71
- Ну уж, разумеется, не подпишут. Разным слогом? Разных рук?- Разным слогом и разных рук
- И шутовские были, как это?- Да, шутовские, и знаете... очень гадкие
- Ну коли уж были, так наверно и теперь то же самое
- А главное потому, что так глупо. Потому что те люди образованные инаверно так глупо не напишут
- Ну да, ну да
- А что, если это и в самом деле кто-нибудь хочет действительно донести?- Невероятно, - сухо отрезал Петр Степанович. - Что значит телеграмма изтретьего отделения и пенсион? Пашквиль очевидный
- Да, да, - устыдился Лембке
- Знаете что, оставьте-ка это у меня. Я вам наверно разыщу. Раньше чем техразыщу
- Возьмите, - согласился фон-Лембке, с некоторым впрочем колебанием
- Вы кому-нибудь показывали?- Нет, как можно, никому
- То-есть Юлии Михайловне?- Ах, боже сохрани, и ради бога не показывайте ей сами! - вскричал Лембке виспуге. - Она будет так потрясена... и рассердится на меня ужасно
- Да, вам же первому и достанется, скажет, что сами заслужили, коли вам такпишут. Знаем мы женскую логику. Ну, прощайте. Я вам, может, даже дня черезтри этого сочинителя представлю. Главное уговор!IV
Петр Степанович был человек может быть и неглупый, но Федька Каторжныйверно выразился о нем, что он "человека сам сочинит, да с ним и живет"
Ушел он от фон-Лембке вполне уверенный, что по крайней мере на шесть днейтого успокоил, а срок этот был ему до крайности нужен. Но идея была ложная,и вс¬ основано было только на том, что он сочинил себе Андрея Антоновича, ссамого начала, и раз навсегда, совершеннейшим простачком
Как и каждый страдальчески-мнительный человек, Андрей Антонович всякий разбывал чрезвычайно и радостно доверчив в первую минуту выхода изнеизвестности. Новый оборот вещей представился ему сначала в довольноприятном виде, несмотря на некоторые вновь наступавшие хлопотливыесложности. По крайней мере старые сомнения падали в прах. К тому же он такустал за последние дни, чувствовал себя таким измученным и беспомощным, чтодуша его поневоле жаждала покоя. Но увы, он уже опять был неспокоен. Долгоежитье в Петербурге оставило в душе его следы неизгладимые. Официальная идаже секретная история "нового поколения" ему была довольно известна, человек был любопытный и прокламации собирал, - но никогда не понимал он вней самого первого слова. Теперь же был как в лесу: он всеми инстинктамисвоими предчувствовал, что в словах Петра Степановича заключалось нечтосовершенно несообразное, вне всяких форм и условий, - "хотя ведь чортзнает, что может случиться в этом "новом поколении" и чорт знает, как это уних там совершается!" раздумывал он, теряясь в соображениях
А тут как нарочно снова просунул к нему голову Блюм. Вс¬ время посещенияПетра Степановича он выжидал недалеко. Блюм этот приходился дажеродственником Андрею Антоновичу, дальним, но всю жизнь тщательно и боязливоскрываемым. Прошу прощения у читателя в том, что этому ничтожному лицуотделю здесь хоть несколько слов. Блюм был из странного рода "несчастных"немцев - и вовсе не по крайней своей бездарности, а именно неизвестнопочему. "Несчастные" немцы не миф, а действительно существуют, даже вРоссии, и имеют свой собственный тип. Андрей Антонович всю жизнь питал кнему самое трогательное сочувствие, и вез4е, где только мог, по мересобственных своих успехов по службе, выдвигал его на подчиненное,подведомственное ему местечко; но тому нигде не везло. То место оставлялосьза штатом, то переменялось начальство, то чуть не упекли его однажды сдругими под суд. Был он аккуратен, но как-то слишком без нужды и во вредсебе мрачен; рыжий, высокий, сгорбленный, унылый, даже чувствительный и,при всей своей приниженности, упрямый и настойчивый как вол, хотя всегданевпопад. К Андрею Антоновичу питал он с женой и с многочисленными детьмимноголетнюю и благоговейную привязанность. Кроме Андрея Антоновича никтоникогда не любил его. Юлия Михайловича сразу его забраковала, но одолетьупорство своего супруга не могла. Это была их первая супружеская ссора, ислучилась она тотчас после свадьбы, в самые первые медовые дни, когда вдругобнаружился пред нею Блюм, до тех пор тщательно от нее припрятанный, собидною тайной своего к ней родства. Андрей Антонович умолял сложа руки,чувствительно рассказал всю историю Блюма и их дружбы с самого детства, ноЮлия Михайловна считала себя опозоренною навеки и даже пустила в ходобмороки. Фон-Лембке не уступил ей ни шагу и объявил, что не покинет Блюмани за что на свете и не отдалит от себя, так что она наконец удивилась ипринуждена была позволить Блюма. Решено было только, что родство будетскрываемо еще тщательнее, чем до сих пор, если только это возможно, и чтодаже имя и отчество Блюма будут изменены, потому что его тоже почему-тозвали Андреем Антоновичем. Блюм у нас ни с кем не познакомился, кромеодного только немца-аптекаря, никому не сделал визитов и, по обычаю своему,зажил скупо и уединенно. Ему давно уже были известны и литературные грешкиАндрея Антоновича. Он преимущественно призывался выслушивать его роман всекретных чтениях наедине, просиживал по шести часов сряду столбом; потел,напрягал все свои силы, чтобы не заснуть и улыбаться; придя домой, стеналвместе с длинноногою и сухопарою женой о несчастной слабости их благодетеляк русской литературе
Андрей Антонович со страданием посмотрел на вошедшего Блюма
- Я прошу тебя, Блюм, оставить меня в покое, - начал он тревожноюскороговоркой, очевидно желая отклонить возобновление давешнего разговора,прерванного приходом Петра Степановича
- И однако ж это может быть устроено деликатнейше, совершенно негласно; выже имеете все полномочия, - почтительно, но упорно настаивал на чем-тоБлюм, сгорбив спину и придвигаясь вс¬ ближе и ближе мелкими шагами к АндреюАнтоновичу
- Блюм, ты до такой степени предан мне и услужлив, что я всякий раз смотрюна тебя вне себя от страха
- Вы всегда говорите острые вещи и в удовольствии от сказанного засыпаетеспокойно, но тем самым себе повреждаете
- Блюм, я сейчас убедился, что это вовсе не то, вовсе не то
- Не из слов ли этого фальшивого, порочного молодого человека, которого высами подозреваете? Он вас победил льстивыми похвалами вашему таланту влитературе
- Блюм, ты не смыслишь ничего; твой проект нелепость, говорю тебе. Мы ненайдем ничего, а крик подымется страшный, затем смех, а затем ЮлияМихайловна..
- Мы несомненно найдем вс¬, чего ищем, - твердо шагнул к нему Блюм,приставляя к сердцу правую руку; - мы сделаем осмотр внезапно, рано поутру,соблюдая всю деликатность к лицу и всю предписанную строгость форм закона
Молодые люди, Лямшин и Телятников, слишком уверяют, что мы найдем вс¬желаемое. Они посещали там многократно. К господину Верховенскому никтовнимательно не расположен. Генеральша Ставрогина явно отказала ему в своихблагодеяниях, и всякий честный человек, если только есть таковой в этомгрубом городе, убежден, что там всегда укрывался источник безверия исоциального учения. У него хранятся все запрещенные книги, "Думы" Рылеева,все сочинения Герцена... Я на всякий случай имею приблизительный каталог..
- О боже, эти книги есть у всякого; как ты прост, мой бедный Блюм!- И многие прокламации, - продолжал Блюм, не слушая замечаний. - Мы кончимтем, что непременно нападем на след настоящих здешних прокламаций. Этотмолодой Верховенский мне весьма и весьма подозрителен
- Но ты смешиваешь отца с сыном. Они не в ладах; сын смеется над отцомявно
