Школьная библиотека

нему какой-то офицер, высокий и красивый малый, пред которым господинГолядкин почувствовал себя настоящей букашкой.

- Эти два стула, поручик, назначены: один для Клары Олсуфьевны, адругой для танцующей здесь же княжны Чевчехановой; я их, поручик, теперьдля них берегу, - задыхаясь, проговорил господин Голядкин, обращаяумоляющий взор на господина поручика. Поручик молча и с убийственнойулыбкой отворотился. Осекшись в одном месте, герой наш попробовал былопопытать счастье где-нибудь с другой стороны и обратился прямо к одномуважному советнику, с значительным крестом на шее. Но советник обмерил еготаким холодным взглядом, что господин Голядкин ясно почувствовал, что еговдруг окатили целым ушатом холодной воды. Господин Голядкин затих. Онрешился лучше смолчать, не заговаривать, показать, что он так себе, что онтоже так, как и все, и что положение его, сколько ему кажется, по крайнеймере, тоже приличное. С этой целью он приковал свой взгляд к обшлагамсвоего вицмундира, потом поднял глаза и остановил их на одном весьмапочтенной наружности господине. "На этом господине парик, - подумалгосподин Голядкин, - а если снять этот парик, так будет голая голова,точь-в-точь как ладонь моя голая".Сделав такое важное открытие, господинГолядкин вспомнил и о арабских эмирах, у которых, если снять с головызеленую чалму, которую они носят в знак родства своего с пророкомМухамедом, то останется тоже голая, безволосая голова. Потом, и, вероятно,по особенному столкновению идей относительно турков в голове своей,господин Голядкин дошел до туфлей турецких и тут же кстати вспомнил, чтоАндрей Филиппович носит сапоги, похожие больше на туфли, чем на сапоги

Заметно было, что господин Голядкин отчасти освоился с своим положением,"Вот если б эта люстра, - мелькнуло в голове господина Голядкина, - вотесли б эта люстра сорвалась теперь с места и упала на общество, то я бытотчас бросился спасать Клару Олсуфьевну. Спасши ее, сказал бы ей: "Небеспокойтесь, сударыня; это ничего-с, а спаситель ваш я". Потом..." Тутгосподин Голядкин повернул глаза в сторону, отыскивая Клару Олсуфьевну, иувидел Герасимыча, старого камердинера Олсуфия Ивановича. Герасимыч с самыхзаботливым, с самым официально-торжественным видом пробирался прямо к нему

Господин Голядкин вздрогнул и поморщился от какого-то безотчетного и вместес тем самого неприятного ощущения. Машинально осмотрелся кругом: ему пришлобыло на мысль как-нибудь, этак под рукой, бочком, втихомолку улизнуть отгреха, этак взять - да и стушеваться, то есть сделать так, как будто бы онни в одном глазу, как будто бы вовсе не в нем было и дело. Однако, преждечем наш герой успел решиться на что-нибудь, Герасимыч уже стоял перед ним.

- Видите ли, Герасимыч, - сказал наш герой, с улыбочкой обращаясь кГерасимычу, - вы возьмите да и прикажите, - вот видите, свечка там вканделябре, Герасимыч, - она сейчас упадет: так вы, знаете ли, прикажитепоправить ее; она, право, сейчас упадет, Герасимыч...

- Свечка-с? нет-с, свечка прямо стоит-с; а вот вас кто-то тамспрашивает-с.

- Кто же это там меня спрашивает, Герасимыч?

- А уж, право, не знаю-с, кто именно-с. Человек от каких-то-с. Здесь,дескать, находится Яков Петрович Голядкин? Так вызовите, говорят, его повесьма нужному и спешному делу... вот как-с.

- Нет, Герасимыч, вы ошибаетесь; в этом вы, Герасимыч, ошибаетесь.

- Сумнительно-с.

- Нет, Герасимыч, не сумнительно; тут, Герасимыч, ничего нетсумнительного. Никто меня не спрашивает, Герасимыч, меня некому спрашивать,а я здесь у себя, то есть на своем месте, Герасимыч.

Господин Голядкин перевел дух и осмотрелся кругом. Так и есть! Все,что ни было в зале, все так и устремились на него взором и слухом вкаком-то торжественном ожидании. Мужчины толпились поближе иприслушивались. Подальше тревожно перешептывались дамы. Сам хозяин явился ввесьма недальнем расстоянии от господина Голядкина, и хотя по виду егонельзя было заметить, что он тоже в свою очередь принимает прямое инепосредственное участие в обстоятельствах господина Голядкина, потому чтовсе это делалось на деликатную ногу, но тем не менее все это дало яснопочувствовать герою повести нашей, что минута для него настала решительная

Господин Голядкин ясно видел, что настало время удара смелого, времяпосрамления врагов его. Господин Голядкин был в волнении. Господин Голядкинпочувствовал какое-то вдохновение и дрожащим, торжественным голосом началснова, обращаясь к ожидавшему Герасимычу:

- Нет, мой друг, меня никто не зовет. Ты ошибаешься. Скажу более, тыошибался и утром сегодня, уверяя меня... осмеливаясь уверять меня, говорю я(господин Голядкин возвысил голос), что Олсуфий Иванович, благодетель мой снезапамятных лет, заменивший мне в некотором смысле отца, закажет для менядверь свою в минуту семейной и торжественнейшей радости для его сердцародительского. (Господин Голядкин самодовольно, но с глубоким чувствомосмотрелся кругом. На ресницах его навернулись слезы). Повторяю, мой друг,- заключил наш герой, - ты ошибался, ты жестоко, непростительно ошибался...

Минута была торжественная. Господин Голядкин чувствовал, что эффектбыл вернейший. Господин Голядкин стоял, скромно потупив глаза и ожидаяобъятий Олсуфия Ивановича. В гостях заметно было волнение и недоумение;даже сам непоколебимый и ужасный Герасимыч заикнулся на слове"сумнительно-с"... как вдруг беспощадный оркестр ни с того ни с сего грянулпольку. Все пропало, все на ветер пошло. Господин Голядкин вздрогнул,Герасимыч отшатнулся назад, все, что ни было в зале, заволновалось, какморе, и Владимир Семенович уже несся в первой паре с Кларой Олсуфьевной, акрасивый поручик с княжной Чевчехановой. Зрители с любопытством и восторгомтеснились взглянуть на танцующих польку - танец интересный, новый, модный,круживший всем головы. Господин Голядкин был на время забыт. Но вдруг всезаволновалось, замешалось, засуетилось; музыка умолкла... случилосьстранное происшествие. Утомленная танцем, Клара Олсуфьевна, едва переводядух от усталости, с пылающими щеками и глубоко волнующеюся грудью упала,наконец, в изнеможении сил в кресла. Все сердца устремились к прелестнойочаровательнице, все спешили наперерыв приветствовать ее и благодарить заоказанное удовольствие, - вдруг перед нею очутился господин Голядкин

Господин Голядкин был бледен, крайне расстроен; казалось, он тоже был вкаком-то изнеможении, он едва двигался. Он отчего-то улыбался, онпросительно протягивал руку. Клара Олсуфьевна в изумлении не успелаодернуть руки своей и машинально встала на приглашение господина Голядкина

Господин Голядкин покачнулся вперед, сперва один раз, потом другой, потомподнял ножку, потом как-то пришаркнул, потом как-то притопнул, потомспоткнулся... он тоже хотел танцевать с Кларой Олсуфьевной. КлараОлсуфьевна вскрикнула; все бросились освобождать ее руку из руки господинаГолядкина, и разом герой наш был оттеснен толпою едва ли не на десять шаговрасстояния. Вокруг него сгруппировался тоже кружок. Послышался визг и крикдвух старух, которых господин Голядкин едва не опрокинул в ретираде

Смятение было ужасное; все спрашивало, все кричало, все рассуждало. Оркеструмолк. Герой наш вертелся в кружке своем и машинально, отчасти улыбался,что-то бормотал про себя, что, "дескать, отчего ж и нет, и что, дескать,полька, сколько ему по крайней мере кажется, танец новый и весьмаинтересный, созданный для утешения дам...но что если так дело пошло, то он,пожалуй, готов согласиться". Но согласия господина Голядкина, кажется,никто и не спрашивал. Герой наш почувствовал, что вдруг чья-то рука упалана его руку, что другая рука немного оперлась на спину его, что его скакою-то особенною заботливостью направляют в какую-то сторону. Наконец, онзаметил, что идет прямо к дверям. Господин Голядкин хотел было что-тосказать, что-то сделать... Но нет, он уже ничего не хотел. Он толькомашинально отсмеивался. Наконец, он почувствовал, что на него надеваютшинель, что ему нахлобучили на глаза шляпу; что, наконец, он почувствовалсебя в сенях, в темноте и на холоде, наконец и на лестнице. Наконец, онспоткнулся, ему казалось, что он падает в бездну; он хотел было вскрикнуть- и вдруг очутился на дворе. Свежий воздух пахнул на него, он на минуткуприостановился; в самое это мгновение до него доBетели звуки вновьгрянувшего оркестра. Господин Голядкин вдруг вспомнил все; казалось, всеопавшие силы его возвратились к нему опять. Он сорвался с места, на которомдоселе стоял, как прикованный, и стремглав бросился вон, куда-нибудь, навоздух, на волю, куда глаза глядят..

ГЛАВА V

На всех петербургских башнях, показывающих и бьющих часы, пробилоровно полночь, когда господин Голядкин, вне себя, выбежал на набережнуюФонтанки, близ самого Измайловского моста, спасаясь от врагов, отпреследований, от града щелчков, на него занесенных, от крика встревоженныхстарух, от оханья и аханья женщин и от убийственных взглядов АндреяФилипповича. Господин Голядкин был убит, - убит вполне, в полном смыслеслова, и если сохранил в настоящую минуту способность бежать, тоединственно по какому-то чуду, по чуду, которому он сам, наконец, веритьотказывался. Ночь была ужасная, ноябрьская, - мокрая, туманная, дождливая,снежливая, чреватая флюсами, насморками, лихорадками, жабами, горячкамивсех возможных родов и сортов - одним словом, всеми дарами петербургскогоноября. Ветер выл в опустелых улицах, вздымая выше колец черную водуФонтанки и задорно потрогивая тощие фонари набережной, которые в своюочередь вторили его завываниям тоненьким, пронзительным скрипом, чтосоставляло бесконечный, пискливый, дребезжащий концерт, весьма знакомыйкаждому петербургскому жителю. Шел дождь и снег разом. Прорываемые ветромструи дождевой воды прыскали чуть-чуть не горизонтально, словно из пожарнойтрубы, и кололи и секли лицо несчастного господина Голядкина, как тысячибулавок и шпилек. Среди ночного безмолвия, прерываемого лишь отдаленнымгулом карет, воем ветра и скрипом фонарей, уныло слышались хл°ст и журчаниеводы, стекавшей со всех крыш, крылечек, желобов и карнизов на гранитныйпомост тротуара. Ни души не было ни вблизи, ни вдали, да казалось, что ибыть не могло в такую пору и в такую погоду. Итак, один только господинГолядкин, один со своим отчаянием, труси'л в это время по тротуару Фонтанки