Книга "ДВОЙНИК". Страница 27
Яков Петрович, вы не поверите... Дайте мне это письмо, чтоб разорвать его,в ваших же глазах, Яков Петрович, или если уж этого никак невозможно, тоумоляю вас читать его наоборот, - совсем наоборот, то есть нарочно снамерением дружеским, давая обратный смысл всем словам письма моего. Язаблуждался. Простите меня, Яков Петрович, я совсем... я горестнозаблуждался, Яков Петрович.
- Вы говорите? - довольно рассеянно и равнодушно спросил вероломныйдруг господина Голядкина-старшего.
- Я говорю, что я совсем заблуждался, Яков Петрович, и что с моейстороны я совершенно без ложного стыда...
- А, ну, хорошо ! Это очень хорошо, что вы заблуждались, - грубоотвечал господин Голядкин-младший.
- У меня, Яков Петрович, даже идея была, - прибавил благороднымобразом откровенный герой наш, совершенно не замечая ужасного вероломствасвоего ложного друга, - у меня даже идея была, что, дескать, вот, создалисьдва совершенно подобные...
- А! это ваша идея!..
Тут известный своею бесполезностью господин Голядкин-младший встал исхватился за шляпу. Все еще не замечая обмана, встал и господинГолядкин-старший, простодушно и благородно улыбаясь своему лжеприятелю,стараясь в невинности своей, его приласкать, ободрить и завязать с ним,таким образом, новую дружбу...
- Прощайте, ваше превосходительство! - вскрикнул вдруг господинГолядкин-младший. Герой наш вздрогнул, заметив в лице врага своего что-тодаже вакхическое, и, единственно чтоб только отвязаться, сунул в простертуюему руку безнравственного два пальца своей руки; но тут... тут бесстыдствогосподина Голядкина-младшего превзошло все ступени. Схватив два пальца рукигосподина Голядкина-старшего и сначала пожав их, недостойный тут же, вглазах же господина Голядкина, решился повторить свою утреннюю бесстыднуюшутку. Мера человеческого терпения была истощена...
Он уже прятал платок, которым обтер свои пальцы, в карман, когдагосподин Голядкин-старший опомнился и ринулся вслед за ним в соседнююкомнату, куда, по скверной привычке своей, тотчас же поспешил улизнутьнепримиримый враг его. Как будто ни в одном глазу, он стоял у прилавка, елпирожки и преспокойно, как добродетельный человек, любезничал снемкой-кондитершей. "При дамах нельзя", - подумал герой наш и подошел тожек прилавку, не помня себя от волнения.
- А ведь действительно бабенка-то недурна! Как вы думаете? - снованачал свои неприличные выходки господин Голядкин-младший, вероятнорассчитывая на бесконечное терпение господина Голядкина. Толстая же немка,с своей стороны, смотрела на обоих своих посетителейоловянно-бессмысленными глазами, очевидно не понимая русского языка иприветливо улыбаясь. Герой наш вспыхнул как огонь от слов не знающего стыдагосподина Голядкина-младшего и, не в силах владеть собою, бросился наконецна него с очевидным намерением растерзать его и повершить с ним, такимобразом, окончательно; но господин Голядкин-младший, по подлому обыкновениюсвоему, уже был далеко; он дал тягу, он уже был на крыльце. Само собойразумеется, что после первого мгновенного столбняка, естественно нашедшегона господина Голядкина-старшего, он опомнился и бросился со всех ног заобидчиком, который уже садился на поджидавшего его и, очевидно, во всемсогласившегося с ним ваньку. Но в это самое мгновенье толстая немка, видябегство двух посетителей, взвизгнула и позвонила что было силы в свойколокольчик. Герой наш почти на лету обернулся назад, бросил ей деньги засебя и за незаплатившего бесстыдного человека, не требуя сдачи, и, несмотряна то что промешкал, все-таки успел, хотя и опять на лету только,подхватить своего неприятеля. Уцепившись за крыло дрожек всеми данными емуприродою средствами, герой наш несся некоторое время по улице, карабкаясь вэкипаж, отстаиваемый из всех сил господином Голядкиным-м0дшим. Извозчикмежду тем и кнутом, и вожжой, и ногой, и словами понукал свою разбитуюклячу, которая совсем неожиданно понеслась вскачь, закусив удила и лягаясь,по скверной привычке своей, задними ногами на каждом третьем шагу. Наконецнаш герой успел-таки взмоститься на дрожки, лицом к своему неприятелю,спиной упираясь в извозчика, коленками в коленки бесстыдного, а правойрукой своей всеми средствами вцепившись в весьма скверный меховой воротникшинели развратного и ожесточеннейшего своего неприятеля...
Враги неслись и некоторое время молчали. Герой наш едва переводил дух;дорога была прескверная, и он подскакивал на каждом шагу с опасностиюсломить себе шею. Сверх того, ожесточенный неприятель его все еще несоглашался признать себя побежденным и старался спихнуть в грязь своегопротивника. К довершению всех неприятностей погода была ужаснейшая. Снегвалил хлопьями и всячески старался, с своей стороны, каким-нибудь образомзалезть под распахнувшуюся шинель настоящего господина Голядкина. Кругомбыло мутно и не видно ни зги. Трудно было отличить, куда и по каким улицамнесутся они... Господину Голядкину показалось, что сбывается с ним что-тознакомое. Одно мгновение он старался припомнить, не предчувствовал ли ончего-нибудь вчера... во сне, например... Наконец тоска его доросла допоследней степени своей агонии. Налегши на беспощадного противника своего,он начал было кричать. Но крик его замирал у него на губах... Была минута,когда господин Голядкин все позабыл и решил, что все это совсем ничего, ичто это так только, как-нибудь, необъяснимым образом делается, ипротестовать по этому случаю было бы лишним и совершенно потеряннымделом... Но вдруг, и почти в то самое мгновение, как герой наш заключал этовсе, какой-то неосторожный толчок переменил весь смысл дела. ГосподинГолядкин, как куль муки, свалился с дрожек и покатился куда-то, совершенносправедливо сознаваясь в минуту падения, что действительно и весьманекстати погорячился. Вскочив наконец, он увидел, что куда-то приехали:дрожки стояли среди чьего-то двора, и герой наш с первого взгляда заметил,что это двор того самого дома, в котором квартирует Олсуфий Иванович. В тоже самое мгновение заметил он, что приятель его пробирается уже на крыльцои, вероятно, к Олсуфью Ивановичу. В неописанной тоске своей бросился былоон догонять своего неприятеля, но, к счастию своему, благоразумно одумалсявовремя. Не забыв расплатиться с извозчиком, бросился господин Голядкин наулицу и побежал что есть мочи куда глаза глядят. Снег валил по-прежнемухлопьями; по-прежнему было мутно, мокро и темно. Герой наш не шел, а летел,опрокидывая всех на дороге, - мужиков и баб, и детей, и сам в свою очередьотскакивая от баб, мужиков и детей. Кругом и вслед ему слышался пугливыйговор, визг, крик... Но господин Голядкин, казалось, был без памяти ивнимания ни на что не хотел обратить... Опомнился он, впрочем, уже уСеменовского моста, да и то по тому только случаю, что успел как-то неловкозадеть и опрокинуть двух баб с их каким-то походным товаром, а вместе с теми сам повалиться. "Это ничего, - подумал господин Голядкин, - все ещевесьма может устроиться к лучшему", - и тут же полез в свой карман, желаяотделаться рублем серебра за просыпанные пряники, яблоки, горох и разныеразности. Вдруг новым светом озарило господина Голядкина; в кармане ощупалон письмо, переданное ему утром писарем. Вспомнив, между прочим, что есть унего недалеко знакомый трактир, забежал он в трактир, не медля ни минутыпристроился к столику, освещенному сальною свечкою, и, не обращая ни на чтовнимания, не слушая полового, явившегося за приказаниями, сломал печать иначал читать нижеследующее, окончательно его поразившее:
"Благородный, за меня страдающий
и навеки милый сердцу моему человек!
Я страдаю, я погибаю, - спаси меня! Клеветник, интригант и известныйбесполезностью своего направления человек опутал меня сетями своими, и япогибла! Я пала! Но он мне противен, а ты!.. Нас разлучали, мои письма ктебе перехватывали, - и все это сделал безнравственный, воспользовавшисьодним своим лучшим качеством, - сходством с тобою. Во всяком же случаеможно быть дурным собою, но пленять умом, сильным чувством и приятнымиманерами... Я погибаю! Меня отдают насильно, и всего более интригует здесьродитель, благодетель мой и статский советник Олсуфий Иванович, вероятножелая занять мое место и мои отношения в обществе высокого тона... Но ярешилась и протестую всеми данными мне природою средствами. Жди меня скаретой своей сегодня, ровно в девять часов, у окон квартиры ОлсуфияИвановича. У нас опять бал и будет красивый поручик. Я выйду, и мы полетим
К тому же есть и другие служебные места, где еще можно приносить пользуотечеству. Во всяком случае вспомни, мой друг, что невинность сильна ужесвоею невинностью. Прощай. Жди с каретой у подъезда. Брошусь под защитуобъятий твоих ровно в два часа пополуночи
Твоя до гроба
Клара Олсуфьевна"
Прочтя письмо, герой наш остался на несколько минут как бы пораженный
В страшной тоске, в страшном волнении, бледный как платок, с письмом вруках, прошелся он несколько раз по комнате; к довершению бедствия своегоположения, герой наш не заметил, что был в настоящую минуту предметомисключительного внимания всех находившихся в комнате. Вероятно, беспорядоккостюма его, несдерживаемое волнение, ходьба или, лучше сказать, беготня,жестикуляция обеими руками, может быть, несколько загадочных слов,сказанных на ветер и в забывчивости, - вероятно, все это весьма плохозарекомендовало господина Голядкина в мнении всех посетителей; и даже самполовой начинал поглядывать на него подозрительно. Очнувшись, герой нашзаметил, что стоит посреди комнаты и почти неприличным, невежливым образомсмотрит на одного весьма почтенной наружности старичка, который, пообедав ипомолясь перед образом богу, уселся опять и, с своей стороны, тоже несводил глаз с господина Голядкина. Смутно оглянулся кругом наш герой изаметил, что все, решительно все смотрят на него с видом самым зловещим иподозрительным. Вдруг один отставной военный, с красным воротником, громкопотребовал "Полицейские ведомости". Господин Голядкин вздрогнул и
