Школьная библиотека

наслаждение. Есть, есть наслаждение в последней степени приниженности иничтожества! - продолжал я бредить. - Черт знает, может быть, оно есть и вкнуте, когда кнут ложится на спину и рвет в клочки мясо... Но я хочу, можетбыть, попытать и других наслаждений. Мне давеча генерал при вас за столомнаставление читал за семьсот рублей в год, которых я, может быть, еще и неполучу от него. Меня маркиз Де-Грие, поднявши брови, рассматривает и в тоже время не замечает. А я, с своей стороны, может быть, желаю страстновзять маркиза Де-Грие при вас за нос?

- Речи молокососа. При всяком положении можно поставить себя сдостоинством. Если тут борьба, то она еще возвысит, а не унизит

- Прямо из прописи! Вы только предположите, что я, может быть, не умеюпоставить себя с достоинством. То есть я, пожалуй, и достойный человек, апоставить себя с достоинством не умею. Вы понимаете, что так может быть? Давсе русские таковы, и знаете почему: потому что русские слишком богато имногосторонне одарены, чтоб скоро приискать себе приличную форму. Тут делов форме. Большею частью мы, русские, тааE1огато одарены, что для приличнойформы нам нужна гениальность. Ну, а гениальности-то всего чаще и не бывает,потому что она и вообще редко бывает. Это только у французов и, пожалуй, унекоторых других европейцев так хорошо определилась форма, что можноглядеть с чрезвычайным достоинством и быть самым недостойным человеком

Оттого так много форма у них и значит. Француз перенесет оскорбление,настоящее, сердечное оскорбление и не поморщится, но щелчка в нос ни за чтоне перенесет, потому что это есть нарушение принятой и увековеченной формыприличий. Оттого-то так и падки наши барышни до французов, что форма у ниххороша. По-моему, впрочем, никакой формы и нет, а один только петух, le coqgaulois11. Впрочем, этого я понимать не могу, я не женщина. Может быть,петухи и хороши. Да и вообще я заврался, а вы меня не останавливаете

Останавливайте меня чаще; когда я с вами говорю, мне хочется высказать все,все, все. Я теряю всякую форму. Я даже согласен, что я не только формы, нои достоинств никаких не имею. Объявляю вам об этом. Даже не забочусь ни окаких достоинствах. Теперь все во мне остановилось. Вы сами знаете отчего

У меня ни одной человеческой мысли нет в голове. Я давно уж не знаю, что насвете делается, ни в России, ни здесь. Я вот Дрезден проехал и не помню,какой такой Дрезден. Вы сами знаете, что меня поглотило. Так как я не имеюникакой надежды и в глазах ваших нуль, то и говорю прямо: я только васвезде вижу, а остальное мне все равно. За что и как я вас люблю - не знаю

Знаете ли, что, может быть, вы вовсе не хороши? Представьте себе, я даже незнаю, хороши ли вы или нет, даже лицом? Сердце, наверное, у вас нехорошее;ум неблагородный; это очень может быть

-------

11 - галльский петух(франц.)

- Может быть, вы потому и рассчитываете закупить меня деньгами, сказала она, - что не верите в мое благородство?

- Когда я рассчитывал купить вас деньгами? - вскричал я

- Вы зарапортовались и потеряли вашу нитку. Если не меня купить, томое уважение вы думаете купить деньгами

- Ну нет, это не совсем так. Я вам сказал, что мне трудно объясняться

Вы подавляете меня. Не сердитесь на мою болтовню. Вы понимаете, почему наменя нельзя сердиться: я просто сумасшедший. А, впрочем, мне все равно,хоть и сердитесь. Мне у себя наверху, в каморке, стоит вспомнить ивообразить только шум вашего платья, и я руки себе искусать готов. И за чтовы на меня сердитесь? За то, что я называю себя рабом? Пользуйтесь,пользуйтесь моим рабством, пользуйтесь! Знаете ли вы, что я когда-нибудьвас убью? Не потому убью, что разлюблю иль приревную, а - так, просто убью,потому что меня иногда тянет вас съесть. Вы смеетесь

- Совсем не смеюсь, - сказала она с гневом. - Я приказываю ваммолчать

Она остановилась, едва переводя дух от гнева. Ей-богу, я не знаю,хороша ли она была собой, но я всегда любил смотреть, когда она так предомною останавливалась, а потому и любил часто вызывать ее гнев. Может быть,она заметила это и нарочно сердилась. Я ей это высказал

- Какая грязь! - воскликнула она с отвращением

- Мне все равно, - продолжал я. - Знаете ли еще, что нам вдвоем ходитьопасно: меня много раз непреодолимо тянуло прибить вас, изуродовать,задушить. И что вы думаете, до этого не дойдет? Вы доведете меня догорячки. Уж не скандала ли я побоюсь? Гнева вашего? Да что мне ваш гнев? Ялюблю без надежды и знаю, что после этого в тысячу раз больше буду любитьвас. Если я вас когда-нибудь убью, то надо ведь и себя убить будет; ну так- я себя как можно дольше буду не убивать, чтоб эту нестерпимую боль безвас ощутить. Знаете ли вы невероятную вещь: я вас с каждым днем люблюбольше, а ведь это почти невозможно. И после этого мне не быть фаталистом?Помните, третьего дня, на Шлангенберге, я прошептал вам, вызванный вами:скажите слово, и я соскочу в эту бездну. Если б вы сказали это слово, я бытогда соскочил. Неужели вы не верите, что я бы соскочил?

- Какая глупая болтовня! - вскричала она

- Мне никакого дела нет до того, глупа ли она иль умна, - вскричал я

- Я знаю, что при вас мне надо говорить, говорить, говорить - и я говорю. Явсе самолюбие при вас теряю, и мне все равно

- К чему мне заставлять вас прыгать с Шлангенберга? - сказала она сухои как-то особенно обидно. - Это совершенно для меня бесполезно

- Великолепно! - вскричал я, - вы нарочно сказали это великолепное"бесполезно", чтоб меня придавить. Я вас насквозь вижу. Бесполезно,говорите вы? Но ведь удовольствие всегда полезно, а дикая, беспредельнаявласть - хоть над мухой - ведь это тоже своего рода наслаждение. Человек деспот от природы и любит быть мучителем. Вы ужасно любите

Помню, она рассматривала меня с каким-то особенно пристальнымвниманием. Должно быть, лицо мое выражало тогда все мои бестолковые инелепые ощущения. Я припоминаю теперь, что и действительно у нас почтислово в слово так шел тогда разговор, как я здесь описал. Глаза моиналились кровью. На окраинах губ запекалась пена. А что касаетсяШлангенберга, то клянусь честью, даже и теперь: если б она тогда приказаламне броситься вниз, я бы бросился! Если б для шутки одной сказала, если б спрезрением, с плевком на меня сказала, - я бы и тогда соскочил!

- Нет, почему ж, я вам верю, - произнесла она, но так, как она толькоумеет иногда выговорить, с таким презрением и ехидством, с такимвысокомерием, что, ей-богу, я мог убить ее в эту минуту. Она рисковала. Проэто я тоже не солгал, говоря ей

- Вы не трус? - опросила она меня вдруг

- Не знаю, может быть, и трус. Не знаю... я об этом давно не думал

- Если б я сказала вам: убейте этого человека, вы бы убили его?

- Кого?

- Кого я захочу

- Француза?

- Не спрашивайте, а отвечайте, - кого я укажу. Я хочу знать, серьезноли вы сейчас говорили? - Она так серьезно и нетерпеливо ждала ответа, чтомне как-то странно стало

- Да скажете ли вы мне, наконец, что такое здесь происходит! вскричал я. - Что вы, боитесь, что ли, меня? Я сам вижу все здешниебеспорядки. Вы падчерица разорившегося и сумасшедшего человека, зараженногострастью к этому дьяволу - Blanche; потом тут - этот француз, с своимтаинственным влиянием на вас и - вот теперь вы мне так серьезно задаете..

такой вопрос. По крайней мере чтоб я знал; иначе я здесь помешаюсь ичто-нибудь сделаю. Или вы стыдитесь удостоить меня откровенности? Да развевам можно стыдиться меня?

- Я с вами вовсе не о том говорю. Я вас спросила и жду ответа

- Разумеется, убью, - вскричал я, - кого вы мне только прикажете, норазве вы можете... разве вы это прикажете?

- А что вы думаете, вас пожалею? Прикажу, а сама в стороне останусь

Перенесете вы это? Да нет, где вам! Вы, пожалуй, и убьете по приказу, апотом и меня придете убить за то, что я смела вас посылать

Мне как бы что-то в голову ударило при этих словах. Конечно, я и тогдасчитал ее вопрос наполовину за шутку, за вызов; но все-таки она слишком