Школьная библиотека

она, перерыв мои книги, расспросив о том, что я читаю, и найдя, что я невышла еще из детских сочинении для двенадцатилетнего возраста, как будтовдруг испугалась. Я догадалась, в чем дело, и следила за нею внимательно. Целые две недели она как будто приготовляла меня, испытывала меня, разузнавала степень моего развития и степень моих потребностей. Наконец она решилась начать, и на столе нашем явился "Ивангое" ВальтераСкотта, которого я уже давно прочитала, и по крайней мере раза три. Сначала она с робким ожиданием следила за моими впечатлениями, как будтовзвешивала их, словно боялась за них; наконец эта натянутость между нами, которая была мне слишком приметна, исчезла; мы воспламенились обе, ия так рада, так рада была, что могла уже перед ней не скрываться! Когдамы кончали роман, она была от меня в восторге. Каждое замечание мое вовремя нашего чтения было верно, каждое впечатление правильно. В глазахее я уже развилась слишком далеко. Пораженная этим, в восторге от меня,она радостно принялась было опять следить за моим воспитанием, - она ужболее не хотела разлучаться со мной; но это было не в ее воле. Судьбаскоро опять разлучила нас и помешала нашему сближению. Для этого достаточно было первого припадка болезни, припадка ее всегдашнего горя, а затем опять отчуждения, тайны, недоверчивости и, может быть, даже ожесточения

Но и в такое время иногда минута была вне нашей власти. Чтение, несколько симпатичных слов, перемолвленных между нами, музыка - и мы забывались, высказывались, высказывались иногда через меру, и после того намстановилось тяжело друг перед другом. Одумавшись, мы смотрели друг надруга как испуганные, с подозрительным любопытством и с недоверчивостью

У каждой из нас был свой предел, до которого могло идти наше сближение;за него мы переступить не смели, хотя бы и хотели

Однажды вечером, перед сумерками, я рассеянно читала книгу в кабинетеАлександры Михайловны. Она сидела за фортепьяно, импровизируя на темуодного любимейшего ею мотива итальянской музыки. Когда она перешла наконец в чистую мелодию арии, я, увлекшись музыкою, которая проникла мне всердце, начала робко, вполголоса, напевать этот мотив про себя. Скороувлекшись совсем, я встала с места и подошла к фортепьяно; АлександраМихайловна, как бы угадав меня, перешла в аккомпанемент и с любовью следила за каждой нотой моего голоса. Казалось, она была поражена богатством его. До сих пор я никогда при ней не пела, да и сама едва знала, есть ли у меня какие-нибудь средства. Теперь мы вдруг одушевилисьобе. Я все более и более возвышала голос; во мне возбуждалась энергия,страсть, разжигаемая еще более радостным изумлением Александры Михайловны, которое я угадывала в каждом такте ее аккомпанемента. Наконец пениекончилось так удачно, с таким одушевлением, с такою силою, что она ввосторге схватила мои руки и радостно взглянула на меня

- Аннета! да у тебя чудный голос, - сказала она. - Боже мой! Как жеэто я не заметила!

- Я сама только сейчас заметила, - отвечала я вне себя от радости

- Да благословит же тебя бог, мое милое, бесценное дитя! Благодариего за этот дар. Кто знает... Ах, боже мой, боже мой!

Она была так растрогана неожиданностью, в таком исступлении от радости, что не знала, ч2о мне сказать, как приголубить меня. Это была однаиз тех минут откровения, взаимной симпатии, сближения, которых уже давноне было с нами. Через час как будто праздник настал в доме. Немедленнопослали за Б. В ожидании его мы наудачу раскрыли другую музыку, котораямне была знакомее, и начали новую арию. В этот раз я дрожала от робости

Мне не хотелось неудачей разрушить первое впечатление. Но скоро мой жеголос ободрил и поддержал меня. Я сама все более за и более изумляласьего силе, и в этот вторичный опыт рассеяно было всякое сомнение. В припадке своей нетерпеливой радости Александра Михайловна послала задетьми, даже за няней детей своих и, наконец, увлекшись совсем, пошла кмужу и вызвала его из кабинета, о чем в другое время едва бы помыслитьосмелилась. Петр Александрович выслушал новость благосклонно, поздравилменя и сам первый объявил, что нужно меня учить. Александра Михайловна,счастливая от благодарности, как будто бог знает что для нее было сделано, бросилась целовать его руки. Наконец явился Б. Старик был обрадован

Он меня очень любил, вспомнил о моем отце, о прошедшем, и когда я спелаперед ним два-три раза, он с серьезным, с озабоченным видом, даже с какою-то таинственностью, объявил, что средства есть несомненные, можетбыть даже и талант, и что не учить меня невозможно. Потом тут же, как быодумавшись, они оба положили с Александрой Михайловной, что опасно слишком захваливать меня в самом начале, и я заметила, как тут же они перемигнулись и сговорились украдкой, так что весь их заговор против менявышел очень наивен и неловок. Я смеялась про себя целый вечер, видя, какпотом, после нового пения, они старались удерживаться и даже нарочно замечать вслух мои недостатки. Но они крепились недолго, и первый же изменил себе Б., снова расчувствовавшись от радости. Я никогда не подозревала, чтоб он так любил меня. Во весь вечер шел самый дружеский, самыйтеплый разговор. Б. рассказал несколько биографий известных певцов и артистов, и рассказывал с восторгом художника, с благоговением, растроганный. Затем, коснувшись отца моего, разговор перешел на меня, на моедетство, на князя, на все семейство князя, о котором я так мало слыхалас самой разлуки. Но Александра Михайловна и сама не много знала о нем

Всего более знал Б., потому что не раз ездил в Москву. Но здесь разговорпринял какое-то таинственное, загадочное для меня направление, и два-триобстоятельства, в особенности касавшиеся князя, были для меня совсем непонятны. Александра Михайловна заговорила о Кате, но Б. ничего не могсказать о ней особенного и тоже как будто с намерением желал умолчать оней. Это поразило меня. Я не только не позабыла Кати, не только не замолкла во мне моя прежняя любовь к ней, но даже напротив: я и не подумала ни разу, что в Кате могла быть какая-нибудь перемена. От внимания моего ускользнули доселе и разлука, и эти долгие годы, прожитые розно, вкоторые мы не подали друг другу никакой вести о себе, и разность воспитания, и разность характеров наших. Наконец, Катя мысленно никогда непокидала меня: она как будто все еще жила со мною; особенно во всех моихмечтах, во всех моих романах и фантастических приключениях мы всегда шливместе с ней рука в руку. Вообразив себя героиней каждого прочитанногомною романа, я тотчас же помещала возле себя свою подругу-княжну и раздвоивала роман на две части, из которых одна, конечно, была создана мною,хотя я обкрадывала беспощадно моих любимых авторов. Наконец в нашем семейном совете положено было пригласить мне учителя пения. Б. рекомендовал известнейшего и наилучшего. На другой же день к нам приехалитальянец Д., выслушал меня, повторил мнение Б., своего приятеля, но тутже объявил, что мне будет гораздо более пользы ходить учиться к нему,вместе с другими его ученицами, что тут помогут развитию моего голоса исоревнование, и переимчивость, и богатство всех средств, которые будут уменя под руками. Александра Михайловна согласилась; и с этих пор я ровнопо три раза в неделю отправлялась по утрам, в восемь часов, в сопровождении служанки в консерваторию

Теперь я расскажу одно странное приключение, имевшее на меня слишкомсильное влияние и резким переломом начавшее во мне новый возраст. Мнеминуло тогда шестнадцать лет, и, вместе с тем, в душе моей вдруг насталакакая-то непонятная апатия; какое-то нестерпимое, тоскливое затишье, непонятное мне самой, посетило меня. Все мои грезы, все мои порывы вдругумолкли, даже самая мечтательность исчезла как бы от бессилия. Холодноеравнодушие заменило место прежнего неопытного душевного жара. Даже дарование мое, принятое всеми, кого я любила с таким восторгом, лишилось моей симпатии, и я бесчувственно пренебрегала им. Ничто не развлекало меня, до того, что даже к Александре Михайловне я чувствовала какое-то холодное равнодушие, в котором сама себя обвиняла, потому что не могла несознаться в том. Моя апатия прерывалась безотчетною грустью, внезапнымислезами. Я искала уединения. В эту странную минуту странный случай потряс до основания всю мою душу и обратил это затишье в настоящую бурю

Сердце мое было уязвлено... Вот как это случилось

VII

Я вошла в библиотеку (это будет навсегда памятная для меня минута) ивзяла роман Вальтера Скотта "Сен-Ронанские воды", единственный, которыйеще не прочитала. Помню, что язвительная, беспредметная тоска терзаламеня как будто каким-то предчувствием. Мне хотелось плакать. В комнатебыло ярко-светло от последних, косых лучей заходящего солнца, которыегусто лились в высокие окна на сверкающий паркет пола; было тихо; кругом, в соседних комнатах, тоже не было ни души. Петра Александровича небыло дома, а Александра Михайловна была больна и лежала в постели. Ядействительно плакала и, раскрыв вторую часть, беспредметно перелистывала ее, стараясь отыскать какой-нибудь смысл в отрывочных фразах,мелькавших у меня перед глазами. Я как будто гадала, как гадают, раскрывая книгу наудачу. Бывают такие минуты, когда все умственные и душевныесилы, болезненно напрягаясь, как бы вдруг вспыхнут ярким пламенем сознания, и в это мгновение что-то пророческое снится потрясенной душе, какбы томящейся предчувствием будущего, предвкушающей его, И так хочетсяжить, так просится жить весь ваш состав, и, воспламеняясь самой горячей,самой слепой надеждой, сердце как будто вызывает будущее, со всей еготайной, со всей неизвестностью, хотя бы с бурями, с грозами, но толькобы с жизнию. Моя минута именно была такова