Школьная библиотека

- все разом, с напряженною силою, доходившею даже до энтузиазма, обратилось вдруг к другой, совсем неожиданной деятельности, и я сама, не заметив того, вся перенеслась в новый мир; мне некогда было обернуться, осмотреться, одуматься; я могла погибнуть, даже чувствовала это; но соблазн был сильнее страха, и я пошла наудачу, закрывши глаза. И надолгоотвлеклась я от той действительности, которая так начинала тяготить меняи в которой я так жадно и бесполезно искала выхода. Вот что такое этобыло и вот как оно случилось

Из столовой было три выхода: один в большие комнаты, другой в мою и вдетские, а третий вел в библиотеку. Из библиотеки был еще другой ход,отделявшийся от моей комнаты только одним рабочим кабинетом, в которомобыкновенно помещался помощник Петра Александровича в делах, его переписчик, его сподручник, бывший в одно и то же время его секретарем ифактором. Ключ от шкафов и библиотеки хранился у него. Однажды, послеобеда, когда его не было дома, а нашла этот ключ на полу. Меня взяло любопытство, и, вооружась своей находкой, я вошла в библиотекр Это быладовольно большая комната, очень светлая, уставленная кругом восемьюбольшими шкафами, полными книг. Книг было очень много, и из них большаячасть досталась Петру Александровичу как-то по наследству. Другая частькниг собрана была Александрой Михайловной, которая покупала их беспрестанно. До сих пор мне давали читать с большою осмотрительностию, так чтоя без труда догадалась, что мне многое запрещают и что многое для менятайна. Вот почему я с неудержимым любопытством, в припадке страха и радости и какого-то особенного, безотчетного чувства, отворила первый шкафи вынула первую книгу. В этом шкафе были романы. Я взяла один из них,затворила шкаф и унесла к себе книгу с таким странным ощущением, с такимбиением и замиранием сердца, как будто я предчувствовала, что в моейжизни совершается большой переворот. Войдя к себе в комнату, я заперласьи раскрыла роман. Но читать я не могла; у меня была другая забота: мнесначала нужно было уладить прочно и окончательно свое обладание библиотекой, так чтоб никто того не знал и чтоб возможность иметь всякую книгуво всякое время осталась при мне. И потому я отложила свое наслаждениедо более удобной минуты, книгу отнесла назад, а ключ утаила у себя. Яутаила его, и это был первый дурной поступок в моей жизни. Я ждала последствий; они уладились чрезвычайно благоприятно: секретарь и помощникПетра Александровича, проискав ключа целый вечер и часть ночи со свечоюна полу, решился наутро призвать слесаря, который из связки принесенныхим ключей прибрал новый. Тем дело и кончилось, а о пропаже ключа никтоболее ничего не слыхал; я же повела дело так осторожно и хитро, что пошла в библиотеку только чрез неделю, совершенно уверившись в полной безопасности насчет всех подозрений. Сначала я выбирала время, когда секретаря не было дома; потом же стала заходить из столовой, потому чтописьмоводитель Петра Александровича имел у себя только ключ в кармане, ав дальнейшие сношения с книгами никогда не вступал и потому даже не входил в комнату, в которой они находились

Я начала читать с жадностью, и скоро чтение увлекло меня совершенно

Все новые потребности мои, все недавние стремления, все еще неясные порывы моего отроческого возраста, так беспокойно и мятежно восставшие было в душе моей, нетерпеливо вызванные моим слишком ранним развитием, все это вдруг уклонилось в другой, неожиданно представший исход надолго,как будто вполне удовлетворившись новою пищею, как будто найдя себе правильный путь. Скоро сердце и голова моя были так очарованы, скоро фантазия моя развилась так широко, что я как будто забыла весь мир, которыйдоселе окружал меня. Казалось, сама судьба остановила меня на пороге вновую жизнь, в которую я так порывалась, о которой гадала день и ночь,и, прежде чем пустить меня в неведомый путь, взвела меня на высоту, показав мне будущее в волшебной панораме, в заманчивой, блестящей перспективе. Мне суждено было пережить всю эту будущность, вычитав ее сначалаиз книг, пережить в мечтах, в надеждах, в страстных порывах, в сладостном волнении юного духа. Я начала чтение без разбора, с первой попавшейся мне под руку книги, но судьба хранила меня: то, что я узнала и выжиладо сих пор, было так благородно, так строго, что теперь меня не моглауже соблазнить какая-нибудь лукавая, нечистая страница. Меня хранил мойдетский инстинкт, мой ранний возраст и все мое прошедшее. Теперь же сознание как будто вдруг осветило для меня всю прошлую жизнь мою. Действительно, почти каждая страница, прочитанная мною, была мне уж как будтознакома, как будто уже давно прожита; как будто все эти страсти, вся этажизнь, представшая передо мною в таких неожиданных формах, в таких волшебных картинах, уже была мною испытана. И как не завлечься было мне дозабвения настоящего, почти до отчуждения от действительности, когда передо мной в каждой книге, прочитанной мною, воплощались законы той жесудьбы, тот же дух приключений, который царил над жизнию человека, ноистекая из какого-то главного закона жизни человеческой, который был условием спасения, охранения и счастия. Этот-то закон, подозреваемый мною,я и старалась угадать всеми силами, всеми своими инстинктами, возбужденными во мне почти каким-то чувством самосохранения. Меня как будто предуведомляли вперед, как будто предостерегал кто-нибудь. Как будто что-топророчески теснилось мне в душу, и с каждым днем все более и более крепла надежда в душе моей, хотя вместе с тем все сильнее и сильнее были моипорывы в эту будущность, в эту жизнь, которая каждодневно поражала меняв прочитанном мною со всей силой, свойственной искусству, со всемиобольщениями поэзии. Но, как я уже сказала, фантазия моя слишком владычествовала над моим нетерпением, и я, по правде, была смела лишь в мечтах, а на деле инстинктивно робела перед будущим. И потому, будто предварительно согласясь с собой, я бессознательно положила довольствоватьсяпокуда миром фантазии, миром мечтательности, в котором уже я одна былавладычицей, в котором были только одни обольщения, одни радости, и самоенесчастье, если и было допускаемо, то играло роль пассивную, роль переходную, роль необходимую для сладких контрастов и для внезапного поворота судьбы к счастливой развязке моих головных восторженных романов. Такпонимаю я теперь тогдашнее мое настроение

И такая жизнь, жизнь фантазии, жизнь резкого отчуждения от всего меняокружавшего, могла продолжаться целые три года!

Эта жизнь была моя тайна, и после целых трех лет я еще не знала, бояться ли мне ее внезапного оглашения, или нет. То, что я пережила в этитри года, было слишком мне родное, близкое. Во всех этих фантазиях слишком сильно отразилась я сама, до того, что, наконец, могла смутиться ииспугаться чужого взгляда, чей бы он ни был, который бы неосторожно заглянул в мою душу. К тому же мы все, весь дом наш, жили так уединенно,так вне общества, в такой монастырской тиши, что невольно в каждом изнас должна была развиться сосредоточенность в себе самом, какая-то потребность самозаключения. То же и со мною случилось. В эти три года кругом меня ничего не преобразилось, все осталось по-прежнему. По-прежнемуцарило между нами унылое однообразие, которое, - как теперь думаю, еслиб я не была увлечена своей тайной, скрытной деятельностью, - истерзалобы мою душу и бросило бы меня в неизвестный мятежный исход из этого вялого, тоскливого круга, в исход, может быть, гибельный. Мадам Леотарпостарела и почти совсем заключилась в своей комнате; дети были ещеслишком малы; Б. был слишком однообразен, а муж Александры Михайловны такой же суровый, такой же недоступный, такой же заключенный в себя, каки прежде. Между ним и женой по-прежнему была та же таинственность отношений, которая мне начала представляться все более и более в грозном,суровом виде, я все более и более пугалась за Александру Михайловну

Жизнь ее, безотрадная, бесцветная, видимо гасла в глазах моих. Здоровьеее становилось почти с каждым днем все хуже и хуже. Как будто какое-тоотчаяние вступило, наконец, в ее душу; она, видимо, была под гнетом чего-то неведомого, неопределенного, в чем и сама она не могла дать отчета, чего-то ужасного и вместе с тем ей самой непонятного, но которое онаприняла как неизбежный крест своей осужденной жизни. Сердце ее ожесточалось, наконец, в этой глухой муке; даже ум ее принял другое направление,темное, грустное. Особенно поразило меня одно наблюдение: мне казалось,что чем более я входила в лета, тем более она как бы удалялась от меня,так что скрытность ее со мной обращалась даже в какую-то нетерпеливуюдосаду. Казалось, она даже не любила меня в иные минуты; как будто я еймешала. Я сказала, что стала нарочно удаляться ее и удалившись раз, какбудто заразилась таинственностью ее же характера. Вот почему все, что япрожила в эти три года, все, что сформировалось в душе моей, в мечтах, впознаниях, в надеждах и в страстных восторгах, - все это упрямо осталосьпри мне. Раз затаившись друг от друга, мы уже потом никогда не сошлись,хотя, кажется мне, я любила ее с каждым днем еще более прежнего. Безслез не могу вспомнить теперь о том, до какой степени она была привязанако мне, до какой степени она обязалась в своем сердце расточать на менявсе сокровище любви, которое в нем заключалось, и исполнить обет свой доконца - быть мне матерью. Правда, собственное горе иногда надолго отвлекало ее от меня, она как будто забывала обо мне, тем более что и я старалась не напоминать ей о себе, так что мои шестнадцать лет подошли, какбудто никто того не заметил. Но в минуты сознания и более ясного взглядакругом Александра Михайловна как бы вдруг начинала обо мне тревожиться;она с нетерпением вызывала меня к себе из моей комнаты, из-за моих уроков и занятий, закидывала меня вопросами, как будто испытывая, разузнавая меня, не разлучалась со мной по целым дням, угадывала все побуждениямои, все желания, очевидно заботясь о моем возрасте, о моей настоящейминуте, о будущности, и с неистощимою любовью, с каким-то благоговениемготовила мне свою помощь. Но она уже очень отвыкла от меня и потому поступала иногда слишком наивно, так что все это было мне слишком понятно изаметно. Например, и это случилось, когда уже мне был шестнадцатый год,