Школьная библиотека

небритый и неумытый. На лице его выразилось удивление

- Что ты? - закричал он, осматривая с ног до головы вошедшеготоварища; затем помолчал и присвистнул

- Неужели уж так плохо? Да ты, брат, нашего брата перещеголял, прибавил он, глядя на лохмотья Раскольникова. - Да садись же, устал небось!- и когда тот повалился на клеенчатый турецкий диван, который был еще хужеего собственного, Разумихин разглядел вдруг, что гость его болен

- Да ты серьезно болен, знаешь ты это? - Он стал щупать его пульс;Раскольников вырвал руку

- Не надо, - сказал он, - я пришел... вот что: у меня уроковникаких... я хотел было... впрочем, мне совсем не надо уроков..

- А знаешь что? Ведь ты бредишь! - заметил наблюдавший его пристальноРазумихин

- Нет, не брежу... - Раскольников встал с дивана. Подымаясь кРазумихину, он не подумал о том, что с ним, стало быть, лицом к лицусойтись должен. Теперь же, в одно мгновение, догадался он, уже на опыте,что всего менее расположен, в эту минуту, сходиться лицом к лицу с кем быто ни было в целом свете. Вся желчь поднялась в нем. Он чуть не захлебнулсяот злобы на себя самого, только что переступил порог Разумихина

- Прощай! - сказал он вдруг и пошел к двери

- Да ты постой, постой, чудак!

- Не надо!.. - повторил тот, опять вырывая руку

- Так на кой черт ты пришел после этого! Очумел ты, что ли? Ведьэто... почти обидно. Я так не пущу

- Ну, слушай: я к тебе пришел, потому что, кроме тебя, никого не знаю,кто бы помог... начать... потому что ты всех их добрее, то есть умнее, иобсудить можешь... А теперь я вижу, что ничего мне не надо, слышишь, совсемничего... ничьих услуг и участий... Я сам... один... Ну и довольно!Оставьте меня в покое!

- Да постой на минутку, трубочист! Совсем сумасшедший! По мне ведь какхочешь. Видишь ли: уроков и у меня нет, да и наплевать, а есть на Толкучемкнигопродавец Херувимов, это уж сам в своем роде урок. Я его теперь на пятькупеческих уроков не променяю. Он этакие изданьица делает иестественнонаучные книжонки выпускает, - да как расходятся-то! Однизаглавия чего стоят! Вот ты всегда утверждал, что я глуп; ей-богу, брат,есть глупее меня! Теперь в направление тоже полез; сам ни бельмеса нечувствует, ну а я, разумеется, поощряю. Вот тут два с лишком листанемецкого текста, - по-моему, глупейшего шарлатанства: одним словом,рассматривается, человек ли женщина или не человек? Ну и, разумеется,торжественно доказывается, что человек. Херувимов это по части женскоговопроса готовит; я перевожу; растянет он эти два с половиной листа листовна шесть, присочиним пышнейшее заглавие в полстраницы и пустим пополтиннику. Сойдет! За перевод мне по шести целковых с листа, значит, завсе рублей пятнадцать достанется, и шесть рублей взял я вперед. Кончим это,начнем об китах переводить, потом из второй части "Confessions" какие-тоскучнейшие сплетни тоже отметили, переводить будем; Херувимову кто-тосказал, что будто бы Руссо в своем роде Радищев. Я, разумеется, непротиворечу, черт с ним! Ну, хочешь второй лист "Человек ли женщина?"переводить? Коли хочешь, так бери сейчас текст, перьев бери, бумаги - всеэто казенное - и бери три рубля: так как я за весь перевод вперед взял, запервый и за второй лист, то, стало быть, три рубля прямо на твой пай ипридутся. А кончишь лист - еще три целковых пол7ишь. Да вот что еще,пожалуйста, за услугу какую-нибудь не считай с моей стороны. Напротив,только что ты вошел, я уж и рассчитал, чем ты мне будешь полезен

Во-первых, я в орфографии плох, а во-вторых, в немецком иногда просто швах,так что все больше от себя сочиняю и только тем и утешаюсь, что от этогоеще лучше выходит. Ну а кто его знает, может быть, оно и не лучше, а хужевыходит... Берешь или нет?

Раскольников молча взял немецкие листки статьи, взял три рубля и, несказав ни слова, вышел. Разумихин с удивлением поглядел ему вслед. Но дойдяуже до первой линии, Раскольников вдруг воротился, поднялся опять кРазумихину и, положив на стол и немецкие листы, и три рубля, опять-таки нислова не говоря, пошел вон

- Да у тебя белая горячка, что ль! - заревел взбесившийся наконецРазумихин. - Чего ты комедии-то разыгрываешь! Даже меня сбил с толку..

Зачем же ты приходил после этого, черт?

- Не надо... переводов... - пробормотал Раскольников, уже спускаясь слестницы

- Так какого ты тебе черта надо? - закричал сверху Разумихин. Тотмолча продолжал спускаться

- Эй, ты! Где ты живешь?

Ответа не последовало

- Ну так чер-р-рт с тобой!.

Но Раскольников уже выходил на улицу. На Николаевском мосту емупришлось еще раз вполне очнуться вследствие одного весьма неприятного длянего случая. Его плотно хлестнул кнутом по спине кучер одной коляски, за точто он чуть-чуть не попал под лошадей, несмотря на то что кучер раза триили четыре ему кричал. Удар кнута так разозлил его, что он, отскочив кперилам (неизвестно почему он шел по самой середине моста, где ездят, а неходят), злобно заскрежетал и защелкал зубами. Кругом, разумеется,раздавался смех

- И за дело!

- Выжига какая-нибудь

- Известно, пьяным представится да нарочно и лезет под колеса; а ты занего отвечай

- Тем промышляют, почтенный, тем промышляют..

Но в ту минуту, как он стоял у перил и все еще бессмысленно и злобносмотрел вслед удалявшейся коляске, потирая спину, вдруг он почувствовал,что кто-то сует ему в руки деньги. Он посмотрел: пожилая купчиха, в головкеи козловых башмаках, и с нею девушка, в шляпке и с зеленым зонтиком,вероятно дочь. "Прими, батюшка, ради Христа". Он взял и они прошли мимо

Денег двугривенный. По платью и по виду они очень могли принять его занищего, за настоящего собирателя грошей на улице, а подаче целогодвугривенного он, наверно, обязан был удару кнута, который их разжалобил

Он зажал двугривенный в руку, прошел шагов десять и оборотился лицом кНеве, по направлению дворца. Небо было без малейшего облачка, а вода почтиголубая, что на Неве так редко бывает. Купол собора, который ни с какойточки не обрисовывается лучше, как смотря на него отсюда, с моста, недоходя шагов двадцать до часовни, так и сиял, и сквозь чистый воздух можнобыло отчетливо разглядеть даже каждое его украшение. Боль от кнута утихла,и Раскольников забыл про удар; одна беспокойная и не совсем ясная мысльзанимала его теперь исключительно. Он стоял и смотрел вдаль долго ипристально; это место было ему особенно знакомо. Когда он ходил вуниверситет, то обыкновенно, - чаще всего, возвращаясь домой, - случалосьему, может быть раз сто, останавливаться именно на этом же самом местепристально вглядываться в эту действительно великолепную панораму и каждыйраз почти удивляться одному неясному и неразрешимому своему впечатлению

Необъяснимым холодом веяло на него всегда от этой великолепной панорамы;духом немым и глухим полна была для него эта пышная картина... Дивился онкаждый раз своему угрюмому и загадочному впечатлению и откладывал разгадкуего, не доверяя себе, в будущее. Теперь вдруг резко вспомнил он про этипрежние свои вопросы и недоумения, показалось ему, что не нечаянно онвспомнил теперь про них. Уж одно то показалось ему дико и чудно, что он натом же самом месте остановился, как прежде, как будто и действительновообразил, что может о том же самом мыслить теперь, как и прежде, и такимиже прежними темами и картинами интересоваться, какими интересовался... ещетак недавно. Даже чуть не смешно ему стало и в то же время сдавило грудь доболи. В какой-то глубине, внизу, где-то чуть видно под ногами, показалосьему теперь все это прежнее прошлое, и прежние мысли, и прежние задачи, ипрежние темы, и прежние впечатления, и вся эта панорама, и он сам, и вс°,вс°... Казалось, он улетал куда-то вверх, и все исчезало в глазах его..

Сделав одно невольное движение рукой он вдруг ощутил в кулаке своем зажатыйдвугривенный. Он разжал руку, пристально поглядел на монетку, размахнулся ибросил ее в воду; затем повернулся и пошел домой. Ему показалось, что он