Школьная библиотека

- Эк ведь наладит! Уж не за секрет ли какой боишься? Не беспокойся: ографине ничего не было сказано. А вот о бульдоге каком-то, да о сережках,да о цепочках каких-то, да о Крестовском острове, да о дворнике каком-то,да о Никодиме Фомиче, да об Илье Петровиче, надзирателя помощнике, многобыло говорено. Да кроме того, собственным вашим носком очень дажеинтересоваться изволили, очень! Жалобились: подайте, дескать, да и только

Заметов сам по всем углам твои носки разыскивал и собственными, вымытыми вдухах, ручками, с перстнями, вам эту дрянь подавал. Тогда только иуспокоились, и целые сутки в руках эту дрянь продержали; вырвать нельзябыло. Должно быть, и теперь где-нибудь у тебя под одеялом лежит. А то ещебахромы на панталоны просил, да ведь как слезно! Мы уж допытывались: какаятам еще бахрома? Да ничего разобрать нельзя было... Ну-с, так за дело! Воттут тридцать пять рублей; из них десять беру, а часика через два в нихотчет представлю. Тем временем дам знать и Зосимову, хоть и без того бы емуследовало давно здесь быть, ибо двенадцатый час. А вы, Настенька, почащебез о5ня наведывайтесь, насчет там питья али чего-нибудь прочего, чтопожелают... А Пашеньке я и сам сейчас, что надо скажу. До свидания!

- Пашенькой зовет! Ах ты рожа хитростная! - проговорила ему вследНастасья; затем отворила дверь и стала подслушивать, но не вытерпела и самапобежала вниз. Очень уж ей интересно было узнать, о чем он говорит там схозяйкой; да и вообще видно было, что она совсем очарована Разумихиным

Едва только затворилась за ней дверь, больной сбросил с себя одеяло икак полоумный вскочил с постели. Со жгучим, судорожным нетерпением ждал он,чтоб они поскорее ушли, чтобы тотчас же без них и приняться за дело. Но зачто же, за какое дело? - он как будто бы теперь, как нарочно, и забыл

"Господи! скажи ты мне только одно: знают они обо всем или еще не знают? Ану как уж знают и только прикидываются, дразнят, покуда лежу, а там вдругвойдут и скажут, что все давно уж известно и что они только так... Что жетеперь делать? Вот и забыл, как нарочно; вдруг забыл, сейчас помнил!.."

Он стоял среди комнаты и в мучительном недоумении осматривался кругом;подошел к двери, отворил, прислушался; но это было не то. Вдруг, как бывспомнив, бросился он к углу, где в обоях была дыра, начал все осматривать,запустил в дыру руку, пошарил, но и это не то. Он подошел к печке, отворилее и начал шарить в золе: кусочки бахромы от панталон и лоскутьяразорванного кармана так и валялись, как он их тогда бросил, стало бытьникто не смотрел! Тут вспомнил он про носок, про который Разумихин сейчасрассказывал. Правда, вот он на диване лежит, под одеялом, но уж до тогозатерся и загрязнился с тех пор, что уж, конечно, Заметов ничего не мограссмотреть

"Ба, Заметов!.. контора!.. А зачем меня в контору зовут? Где повестка?Ба!.. я смешал: это тогда требовали! Я тогда тоже носок осматривал, атеперь... теперь я был болен. А зачем Заметов заходил? Зачем приводил егоРазумихин?.. - бормотал он в бессилии, садясь опять на диван. - Что ж это?Бред ли это все со мной продолжается или взаправду? Кажется, взаправду..

А, вспомнил: бежать! скорее бежать, непременно, непременно бежать! Да... акуда? А где мое платье? Сапогов нет! Убрали! Спрятали! Понимаю! А, вотпальто - проглядели! Вот и деньги на столе, слава богу! Вот и вексель... Явозьму деньги и уйду, и другую квартиру найму, они не сыщут!.. Да, аадресный стол? Найдут! Разумихин найдет. Лучше совсем бежать... далеко... вАмерику, и наплевать на них! И вексель взять... он там пригодится. Чегоеще-то взять? Они думают, что я болен! Они и не знают, что я ходить могу,хе-хе-хе!.. Я по глазам угадал, что они все знают! Только бы с лестницысойти! А ну как у них там сторожа стоят, полицейские! Что это, чай? А, воти пиво осталось, полбутылки, холодное!"

Он схватил бутылку, в которой еще оставалось пива на целый стакан, и снаслаждением выпил залпом, как будто потушая огонь в груди. Но не прошло иминуты, как пиво стукнуло ему в голову, а по спине пошел легкий и дажеприятный озноб. Он лег и натянул на себя одеяло. Мысли его, и без тогобольные и бессвязные, стали мешаться все больше и больше, и вскоре сон,легкий и приятный, охватил его. С наслаждением отыскал он головой место наподушке, плотнее закутался мягким ватным одеялом, которое было теперь нанем вместо разорванной прежней шинели, тихо вздохнул и заснул глубоким,крепким, целебным сном

Проснулся он, услыхав, что кто-то вошел к нему, открыл глаза и увидалРазумихина, отворившего дверь настежь и стоявшего на пороге, недоумевая:входить или нет? Раскольников быстро привстал на диване и смотрел на него,как будто силясь что-то припомнить

- А, не спишь, ну вот и я! Настасья, тащи сюда узел! - крикнулРазумихин вниз. - Сейчас отчет получишь..

- Который час? - спросил Раскольников, тревожно озираясь

- Да лихо, брат, поспал: вечер на дворе, часов шесть будет. Часовшесть с лишком спал..

- Господи! Что ж это я!.

- А чего такого? На здоровье! Куда спешишь? На свидание, что ли? Всевремя теперь наше. Я уж часа три тебя жду; раза два заходил, ты спал. КЗосимову два раза наведывался: нет дома, да и только! Да ничего, придет!.

По своим делишкам тоже отлучался. Я ведь сегодня переехал, совсем переехал,с дядей. У меня ведь теперь дядя... Ну да, к черту, за дело!.. Давай сюдаузел, Настенька. Вот мы сейчас... А как, брат, себя чувствуешь?

- Я здоров; я не болен... Разумихин, ты здесь давно?

- Говорю, три часа дожидаюсь

- Нет, а прежде?

- Что прежде?

- С какого времени сюда ходишь?

- Да ведь я же тебе давеча пересказывал; аль не помнишь?

Раскольников задумался. Как во сне ему мерещилось давешнее. Один он немог припомнить и вопросительно смотрел на Разумихина

- Гм! - сказал тот, - забыл! Мне еще давеча мерещилось, что ты все ещене в своем... Теперь со сна-то поправился... Право, совсем лучше смотришь

Молодец! Ну да к делу! Вот сейчас припомнишь. Смотри-ка сюда, милыйчеловек

Он стал развязывать узел, которым, видимо, чрезвычайно интересовался

- Это, брат, веришь ли, у меня особенно на сердце лежало. Потому, надоже из тебя человека сделать. Приступим: сверху начнем. Видишь ли ты этукаскетку? - начал он, вынимая из узла довольно хорошенькую, но в то жевремя очень обыкновенную и дешевую фуражку. - Позволь-ка примерить?

- Потом, после, - проговорил Раскольников, отмахиваясь брюзгливо

- Нет уж, брат Родя, не противься, потом поздно будет; да и я всю ночьне засну, потому без мерки, наугад покупал. Как раз! - воскликнул онторжественно, примерив, - как раз по мерке! Головной убор, это, брат, самаяпервейшая вещь в костюме, своего рода рекомендация. Толстяков, мойприятель, каждый раз принужден снимать свою покрышку, входя куда-нибудь вобщее место, где все другие в шляпах и фуражках стоят. Все думают, что онот рабских чувств, а он просто оттого, что своего гнезда птичьего стыдится:стыдливый такой человек! Ну-с, Настенька, вот вам два головные убора: сейпальмерстон (он достал из угла исковерканную круглую шляпу Раскольникова,которую неизвестно почему, назвал пальмерстоном) или сия ювелирская вещица?Оцени-ка, Родя, как думаешь, что заплатил? Настасьюшка? - обратился он кней, видя, что тот молчит

- Двугривенный, небось, отдал, - отвечала Настасья

- Двугривенный, дура! - крикнул он, обидевшись, - нынче задвугривенный и тебя не купишь, - восемь гривен! Да и то потому, чтопоношенный. Оно, правда, с уговором: этот износишь, на будущий год другойдаром дают, ей-богу! Ну-с, приступим теперь к Соединенным АмериканскимШтатам, как это в гимназии у нас называли. Предупреждаю - штанами горжусь!- и он расправил перед Раскольниковым серые, из легкой летней шерстянойматерии панталоны, - ни дырочки, ни пятнышка, а между тем весьма сносные,хотя и поношенные, таковая же и жилетка, одноцвет, как мода требует. А чтопоношенное, так это, по правде, и лучше: мягче, нежнее... Видишь, Родя,чтобы сделать в свете карьеру, достаточно, по-моему, всегда сезоннаблюдать; если в январе спаржи не потребуешь, то несколько целковых вкошельке сохранишь; то же в отношении и к сей покупке. Нынче летний сезон,и я покупку летнюю сделал, потому к осени сезон и без того более теплойматерии потребует, так придется ж бросать... тем более что все это тогда ужуспеет само разрушиться, если не от усилившейся роскоши, так от внутренних