Школьная библиотека

теперь открылись глаза мои! Вижу сам, что, может быть, весьма и весьмапоступил опрометчиво, пренебрегая общественным голосом..

- Да он о двух головах, что ли! - крикнул Разумихин, вскакивая состула и уже готовясь расправиться

- Низкий вы и злой человек! - сказала Дуня

- Ни слова! Ни жеста! - вскрикнул Раскольников, удерживая Разумихина;затем, подойдя чуть не в упор к Лужину:

- Извольте выйти вон! - сказал он тихо и раздельно, - и ни словаболее, иначе..

Петр Петрович несколько секунд смотрел на него с бледным иискривленным от злости лицом, затем повернулся, вышел, и уж, конечно, редкокто-нибудь уносил на кого в своем сердце столько злобной ненависти, какэтот человек на Раскольникова. Его, и его одного, он обвинял во всем

Замечательно, что, уже спускаясь с лестницы, он все еще воображал, что делоеще, может быть, совсем не потеряно и, что касается одних дам, даже "весьмаи весьма" поправимое

III

Главное дело было в том, что он, до самой последней минуты, никак неожидал подобной развязки. Он куражился до последней черты, не предполагаядаже возможности, что две нищие и беззащитные женщины могут выйти из-подего власти. Убеждению этому много помогли тщеславие и та степеньсамоуверенности, которую лучше всего назвать самовлюбленностию. ПетрПетрович, пробившись из ничтожества, болезненно привык любоваться собою,высоко ценил свой ум и способности и даже иногда, наедине, любовался своимлицом в зеркале. Но более всего на свете любил и ценил он, добытые трудом ивсякими средствами, свои деньги: они равняли его со всем, что было вышеего

Напоминая теперь с горечью Дуне о том, что он решился взять ее,несмотря на худую о ней молву, Петр Петрович говорил вполне искренно и дажечувствовал глубокое негодование против такой "черной неблагодарности". Амежду тем, сватаясь тогда за Дуню, он совершено уже был убежден в нелепостивсех этих сплетен, опровергнутых всенародно самой Марфой Петровной и давноуже оставленных всем городишком, горячо оправдывавшим Дуню. Да он и сам неотрекся бы теперь от того, что все это уже знал и тогда. И тем не менее онвсе-таки высоко ценил свою решимость возвысить Дуню до себя и считал этоподвигом. Выговаривая об этом сейчас Дуне, он выговаривал свою тайную,возлелеянную им мысль, на которую он уже не раз любовался, и понять не мог,как другие могли не любоваться на его подвиг. Явившись тогда с визитом кРаскольникову, он вошел с чувством благодетеля, готовящегося пожать плоды ивыслушать весьма сладкие комплименты. И уж, конечно, теперь, сходя слестницы, он считал себя в высочайшей степени обиженным и непризнанным

Дуня же была ему просто необходима; отказаться от нее для него былонемыслимо. Давно уже, уже несколько лет, со сластию мечтал он о женитьбе,но все прикапливал денег и ждал. Он с упоением помышлял, в глубочайшемсекрете, о девице благонравной и бедной (непременно бедной), оченьмолоденькой, очень хорошенькой, благородной и образованной, оченьзапуганной, чрезвычайно много испытавшей несчастий и вполне перед нимприникшей, такой, которая бы всю жизнь считала его спасением своим,благоговела перед ним, подчинялась, удивлялась ему, и только ему одному

Сколько сцен, сколько сладостных эпизодов создал он в воображ5нии на этусоблазнительную и игривую тему, отдыхая в тиши от дел! И вот мечта столькихлет почти уже осуществлялась: красота и образование Авдотьи Романовныпоразили его; беспомощное положение ее раззадорило его до крайности. Тутявлялось даже несколько более того, о чем он мечтал: явилась девушкагордая, характерная, добродетельная, воспитанием и развитием выше его (ончувствовал это), и такое-то существо будет рабски благодарно ему всю жизньза его подвиг и благоговейно уничтожится перед ним, а он-то будетбезгранично и всецело владычествовать!.. Как нарочно, незадолго перед тем,после долгих соображений и ожиданий, он решил наконец окончательнопеременить карьеру и вступить в более обширный круг деятельности, а с темвместе, мало-помалу, перейти и в более высшее общество, о котором он давноуже с сладострастием подумывал... Одним словом, он решился попробоватьПетербурга. Он знал, что женщинами можно "весьма и весьма" много выиграть

Обаяние прелестной, добродетельной и образованной женщины могло удивительноскрасить его дорогу, привлечь к нему, создать ореол... и вот все рушилось!Этот теперешний внезапный, безобразный разрыв подействовал на него как ударгрома. Это была какая-то безобразная шутка, нелепость! Он только капелькупокуражился; он даже не успел и высказаться, он просто пошутил, увлекся, акончилось так серьезно! Наконец, ведь он уже даже любил по-своему Дуню, онуже владычествовал над нею в мечтах своих - и вдруг!.. Нет! Завтра же,завтра же все это надо восстановить, залечить исправить, а главное уничтожить этого заносчивого молокососа, мальчишку, который был всемупричиной. С болезненным ощущением припоминался ему, тоже как-то невольно,Разумихин... но, впрочем, он скоро с этой стороны успокоился: "Еще бы иэтого-то поставить с ним рядом!" Но кого он в самом деле серьезно боялся, так это Свидригайлова... Одним словом, предстояло многохлопот. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

- Нет, я, я более всех виновата! - говорила Дунечка, обнимая и целуямать, - я польстилась на его деньги, но, клянусь, брат, - я и невоображала, чтоб это был такой недостойный человек. Если б я разглядела егораньше, я бы ни на что не польстилась! Не вини меня, брат!

- Бог избавил! бог избавил! - бормотала Пульхерия Александровна, нокак-то бессознательно, как будто еще не совсем взяв в толк все, чтослучилось

Все радовались, через пять минут даже смеялись. Иногда только Дунечкабледнела и сдвигала брови, припоминая случившееся. Пульхерия Александровнаи воображать не могла, что она тоже будет рада; разрыв с Лужинымпредставлялся ей еще утром страшною бедой. Но Разумихин был в восторге. Онне смел вполне его выразить, но весь дрожал как в лихорадке, как будтопятипудовая гиря свалилась с его сердца. Теперь он имеет право отдать имвсю свою жизнь, служить им... Да мало ли что теперь! А впрочем, он ещепугливее гнал дальнейшие мысли и боялся своего воображения. Один толькоРаскольников сидел все на том же месте, почти угрюмый и даже рассеянный

Он, всего больше настаивавший на удалении Лужина, как будто всех меньшеинтересовался теперь случившимся. Дуня невольно подумала, что он все ещеочень на нее сердится, а Пульхерия Александровна приглядывалась к немубоязливо

- Что же сказал тебе Свидригайлов? - подошла к нему Дуня

- Ах да, да! - вскричала Пульхерия Александровна

Раскольников поднял голову:

- Он хочет непременно подарить тебе десять тысяч рублей и при этомзаявляет желание тебя однажды видеть в моем присутствии

- Видеть! Ни за что на свете! - вскричала Пульхерия Александровна, - икак он смеет ей деньги предлагать!

Затем Раскольников передал (довольно сухо) разговор свой сСвидригайловым, пропустив о призраках Марфы Петровны, чтобы не вдаваться визлишнюю материю и чувствуя отвращение заводить какой бы то ни былоразговор, кроме самого необходимого

- Что же ты ему отвечал? - спросила Дуня

- Сперва сказал, что не передам тебе ничего. Тогда он объявил, чтобудет сам, всеми средствами, доискиваться свидания. Он уверял, что страстьего к тебе была блажью и что он теперь ничего к тебе не чувствует... Он нехочет, чтобы ты вышла за Лужина... Вообще же говорил сбивчиво

- Как ты сам его объясняешь себе, Родя? Как он тебе показался?

- Признаюсь, ничего хорошо не понимаю. Предлагает десять тысяч, а самговорил, что не богат. Объявляет, что хочет куда-то уехать, и через десятьминут забывает, что об этом говорил. Вдруг тоже говорит, что хочет женитьсяи что ему уж невесту сватают... Конечно, у него есть цели, и всеговероятнее - дурные. Но опять как-то странно предположить, чтоб он так глупоприступил к делу, если б имел на тебя дурные намерения... Я, разумеется,отказал ему, за тебя, в этих деньгах, раз навсегда. Вообще он мне оченьстранным показался, и... даже... с признаками как будто помешательства. Ноя мог и ошибиться; тут просто, может быть, надувание своего рода. СмертьМарфы Петровны, кажется, производит на него впечатление..

- Упокой, господи, ее душу! - воскликнула Пульхерия Александровна, вечно, вечно за нее бога буду молить! Ну что бы с нами было теперь, Дуня,без этих трех тысяч! Господи, точно с неба упали! Ах, Родя, ведь у нас