Школьная библиотека

- Да кто вы такой и зачем вы сюда приехали?

- Я кто такой? Вы знаете: дворянин, служил два года в кавалерии, потомтак здесь в Петербурге шлялся, потом женился на Марфе Петровне и жил вдеревне. Вот моя биография!

- Вы, кажется, игрок?

- Нет, какой я игрок. Шулер - не игрок

- А вы были шулером?

- Да, был шулером

- Что же, вас бивали?

- Случалось. А что?

- Ну, стало быть, вызвать на дуэль могли... да и вообще, оживляет

- Не противоречу вам и притом не мастер я философствовать. Признаюсьвам, я сюда больше насчет женщин поскорее приехал

- Только что похоронили Марфу Петровну?

- Ну да, - улыбнулся с побеждающею откровенностию Свидригайлов. Такчто ж? Вы, кажется, находите что-то дурное, что я о женщинах так говорю?

- То есть нахожу я или нет дурное в разврате?

- В разврате! Ну вот вы куда! А впрочем, по порядку прежде отвечу вамнасчет женщины вообще; знаете, я расположен болтать. Скажите, для чего ябуду себя сдерживать? Зачем же бросать женщин, коли я хоть до них охотник?По крайней мере, занятие

- Так вы здп1ь только на разврат один и надеетесь?

- Ну так что ж, ну и на разврат! Дался им разврат. Да люблю, покрайней мере, прямой вопрос. В этом разврате, по крайней мере, есть нечтопостоянное, основанное даже на природе и не подтвержденное фантазии, нечтовсегдашним разожженным угольком в крови прерывающее, вечно поджигающее,которое и долго еще, и с летами, может быть, не так скоро зальешь

Согласитесь сами, разве не занятие в своем роде?

- Чему же тут радоваться? Это болезнь, и опасная

- А, вот вы куда! Я согласен, что это болезнь, как и все переходящеечерез меру, - а тут непременно придется перейти через меру, - но ведь это,во-первых, у одного так, у другого иначе, а во-вторых, разумеется, во всемдержи меру, расчет, хоть и подлый, но что же делать? Не будь этого, ведьэтак застрелиться, пожалуй, пришлось бы. Я согласен, что порядочный человекобязан скучать, но ведь, однако ж..

- А вы могли бы застрелиться?

- Ну вот! - с отвращением отпаривал Свидригайлов, - сделайтеодолжение, не говорите мне, - прибавил он поспешно и даже без всякогофанфаронства, которое выказывалось во всех прежних его словах. Даже лицоего как будто изменилось. - Сознаюсь в непростительной слабости, но чтоделать: боюсь смерти и не люблю, когда говорят о ней. Знаете ли, что ямистик отчасти?

- А! призраки Марфы Петровны! Что ж, приходить продолжают?

- Ну их, не поминайте; в Петербурге еще не было; да и черт с ними! вскричал он с каким-то раздражительным видом. - Нет, будемте лучше обэтом... да впрочем... Гм! Эх, мало времени, не могу я с вами долгооставаться, а жаль! Было бы что сообщить

- А что у вас, женщина?

- Да, женщина, так, нечаянный один случай... нет, я не про то

- Ну, а мерзость всей этой обстановки на вас уже не действует? Ужепотеряли силу остановиться?

- А вы и на силу претендуете? Хе-хе-хе! Удивили же вы меня сейчас,Родион Романыч, хоть я заранее знал, что это так будет. Вы же толкуете мнео разврате и об эстетике! Вы - Шиллер, вы - идеалист! Все это, конечно, таки должно быть и надо бы удивляться, если б оно было иначе, но, однако ж,как-то все-таки странно в действительности... Ах, жаль, что времени мало,потому вы сами прелюбопытный субъект! А кстати, вы любите Шиллера? Я ужаснолюблю

- Но какой вы, однако же, фанфарон! - с некоторым отвращением произнесРаскольников

- Ну, ей-богу же, нет! - хохоча отвечал Свидригайлов, - а впрочем, неспорю, пусть и фанфарон; но ведь почему же и не пофанфаронить, когда онобезобидно. Я семь лет прожил в деревне у Марфы Петровны, а потому,набросившись теперь на умного человека, как вы, - на умного и в высшейстепени любопытного, просто рад поболтать, да кроме того, выпил этиполстакана вина и уже капельку в голову ударило. А главное, существует однообстоятельство, которое меня очень монтировало, но о котором я... умолчу

Куда же вы? - с испугом спросил вдруг Свидригайлов

Раскольников стал было вставать. Ему сделалось и тяжело, и душно, икак-то неловко, что он пришел сюда. В Свидригайлове он убедился как в самомпустейшем и ничтожнейшем злодее в мире

- Э-эх! Посидите, остановитесь, - упрашивал Свидригайлов, - да велитесебе принести хоть чаю. Ну посидите, не я не буду болтать вздору, о себе тоесть. Я вам что-нибудь расскажу. Ну, хотите, я вам расскажу, как меняженщина, говоря вашим слогом, "спасала"? Это будет даже ответом на вашпервый вопрос, потому что особа эта - ваша сестра. Можно рассказывать? Да ивремя убьем

- Рассказывайте, но я надеюсь, вы..

- О, не беспокойтесь! Притом же Авдотья Романовна даже и в такомскверном и пустом человеке, как я, может вселить только одно глубочайшееуважение

IV

- Вы знаете, может быть (да я, впрочем, и сам вам рассказывал), начал Свидригайлов, - что я сидел здесь в долговой тюрьме, по огромномусчету, и не имея ни малейших средств в виду для уплаты. Нечего подробничатьо том, как выкупала меня тогда Марфа Петровна; знаете ли, до какой степениодурманения может иногда полюбить женщина? Это была женщина честная, весьманеглупая (хотя и совершенно необразованная). Представьте же себе, чтоэта-то самая, ревнивая и честная женщина решилась снизойти, после многихужасных исступлений и попреков, на некоторого рода со мною контракт,который и исполняла во все время нашего брака. Дело в том, что она былазначительно старше меня, кроме того, постоянно носила во рту какую-тогвоздичку. Я имел настолько свинства в душе и своего рода честности, чтобобъявить ей прямо, что совершенно верен ей быть не могу. Это признаниепривело ее в исступление, но, кажется, моя грубая откровенность ей внекотором роде понравилась: "Значит, дескать, сам не хочет обманывать, колизаранее так объявляет", - ну, а для ревнивой женщины это первое. Последолгих слез состоялся между нами такого рода изустный контракт: первое, яникогда не оставлю Марфу Петровну и всегда пребуду ее мужем; второе, без еепозволения не отлучусь никуда; третье, постоянной любовницы не заведуникогда; четвертое, за это Марфа Петровна позволяет мне приглянуть иногдана сенных девушек, но не иначе как с ее секретного ведома; пятое, божесохрани меня полюбить женщину из нашего сословия; шестое, если на случай,чего боже сохрани, меня посетит какая-нибудь страсть, большая и серьезная,то я должен открыться Марфе Петровне. Насчет последнего пункта МарфаПетровна была, впрочем, во все время довольно спокойна; это была умнаяженщина, а следовательно, не могла же на меня смотреть иначе как наразвратника и потаскуна, который серьезно полюбить не в состоянии. Но умнаяженщина и ревнивая женщина - два предмета разные, и вот в этом-то и беда

Впрочем, чтобы беспристрастно судить о некоторых людях, нужно заранееотказаться от иных предвзятых взглядов и от обыденной привычки кобыкновенно окружающим нас людям и предметам. На ваше суждение, более чемна чье-нибудь, я имею право надеяться. Может быть, вы уже очень многослышали о Марфе Петровне смешного и нелепого. Действительно, у ней былииные весьма смешные привычки; но скажу вам прямо, что я искренне сожалею обесчисленных горестях, которых я был причиной. Ну и довольно, кажется, для