Школьная библиотека

гордым и таинственным видом, - но уж, верно, брат, такая бурда... тоесть в благородном смысле бурда. Для кого ясно, а для нас, брат, с тобойтакая кувырколегия, что... Кажется, о производительных силах каких-топишет - сам говорил. Это, верно, что-нибудь из политики. Да, грянет иего имя! Тогда и мы с тобой через него прославимся. Он, брат, мне этосам говорил..

Мне положительно известно, что дядя, по приказанию Фомы, принужденбыл сбрить свои прекрасные, темно-русые бакенбарды. Тому показалось, чтос бакенбардами дядя похож на француза и что поэтому в нем мало любви котечеству. Мало-помалу Фома стал вмешиваться в управление имением и давать мудрые советы. Эти мудрые советы были ужасны. Крестьяне скоро поняли, в чем дело и кто настоящий господин, и сильно почесывали затылки. Ясам впоследствии слышал один разговор Фомы Фомича с крестьянами: этотразговор, признаюсь, я подслушал. Фома еще прежде объявил, что любит поговорить с умным русским мужичком. И вот раз он зашел на гумно; поговорив с мужичками о хозяйстве, хотя сам не умел отличить овса от пшеницы,сладко потоAовав о священных обязанностях крестьянина к господину, коснувшись слегка электричества и разделения труда, в чем, разумеется, непонимал ни строчки, растолковав своим слушателям, каким образом земляходит около солнца, и, наконец, совершенно умилившись душой от собственного красноречия, он заговорил о министрах. Я это понял. Ведь рассказывал же Пушкин про одного папеньку, который внушал своему четырехлетнемусынишке, что он, его папенька, "такой хляблий, что папеньку любит государь"... Ведь нуждался же этот папенька в четырехлетнем слушателе?Крестьяне же всегда слушали Фому Фомича с подобострастием

- А што, батюшка, много ль ты царского-то жалованья получал? - спросил его вдруг один седенький старичок. Архип Короткий по прозвищу, изтолпы других мужичков, с очевидным намерением подольститься; но Фоме Фомичу показался этот вопрос фамильярным, а он терпеть не мог фамильярности

- А тебе какое дело, пехтерь? - отвечал он, с презрением поглядев набедного мужичонка. - Что ты мне моську-то свою выставил: плюнуть мне,что ли, в нее?

Фома Фомич всегда разговаривал в таком тоне с "умным русским мужичком"

- Отец ты наш... - подхватил другой мужичок, - ведь мы люди темные

Может, ты майор, аль полковник, аль само ваше сиятельство, - как и величать-то тебя не ведаем

- Пехтерь! - повторил Фома Фомич, однако ж смягчился. - Жалованье жалованью рознь, посконная ты голова! Другой и в генеральском чине, да ничего не получает, - значит, не за что: пользы царю не приносит. А я вотдвадцать тысяч получал, когда у министра служил, да и тех не брал, потому я из чести служил, свой был достаток. Я жалованье свое на государственное просвещение да на погорелых жителей Казани пожертвовал

- Вишь ты! Так это ты Казань-то обстроил, батюшка? - продолжал удивленный мужик

Мужики вообще дивились на Фому Фомича

- Ну да, и моя там есть доля, - отвечал Фома, как бы нехотя, как будто сам на себя досадуя, что удостоил такого человека таким разговором

С дядей разговоры были другого рода

- Прежде кто вы были? - говорит, например, Фома, развалясь после сытного обеда в покойном кресле, причем слуга, стоя за креслом, должен былотмахивать от него свежей липовой веткой мух. - На кого похожи вы былидо меня? А теперь я заронил в вас искру небесного огня или нет? Отвечайте: заронил я в вас искру иль нет?

Фома Фомич, по правде, и сам не знал, зачем сделал такой вопрос. Номолчание и смущение дяди тотчас же его раззадорили. Он, прежде терпеливый и забитый, теперь вспыхивал как порох при каждом малейшем противоречии. Молчание дяди показалось ему обидным, и он уже теперь настаивал наответе

- Отвечайте же: горит в вас искра или нет?

Дядя мнется, жмется и не знает, что предпринять

- Позвольте вам заметить, что я жду, - замечает Фома обидчивым голосом

- Mais repondez donc, Егорушка! - подхватывает генеральша, пожимаяплечами

- Я спрашиваю: горит ли в вас эта искра иль нет? - снисходительноповторяет Фома, взяв конфетку из бонбоньерки, которая всегда ставитсяперед ним на столе. Это уж распоряжение генеральши

- Ей-богу, не знаю, Фома, - отвечает наконец дядя с отчаянием во взорах, - должно быть, что-нибудь есть в этом роде... Право, ты уж лучше неспрашивай, а то я совру что-нибудь..

- Хорошо! Так, по-вашему, я так ничтожен, что даже не стою ответа, вы это хотели сказать? Ну, пусть будет так; пусть я буду ничто

- Да нет же, Фома, бог с тобой! Ну когда я это хотел сказать?

- Нет, вы именно это хотели сказать

- Да клянусь же, что нет!

- Хорошо! пусть буду я лгун! пусть я, по вашему обвинению, нарочноизыскиваю предлога к ссоре; пусть ко всем оскорблениям присоединится иэто - я все перенесу..

- Mais, mon fils... - вскрикивает испуганная генеральша

- Фома Фомич! маменька! - восклицает дядя в отчаянии, - ей-богу же, яне виноват! так разве, нечаянно, с языка сорвалось!.. Ты не смотри наменя, Фома: я ведь глуп - сам чувствую, что глуп; сам слышу в себе, чтонескладно... Знаю, Фома, все знаю! ты уж и не говори! - продолжает он,махая рукой. - Сорок лет прожил и до сих пор, до самой той поры, как тебя узнал, все думал про себя, что человек... ну и все там, как следует

А ведь и не замечал до сих пор, что грешен как козел, эгоист первой рукии наделал зла такую кучу, что диво, как еще земля держит!

- Да, вы-таки эгоист! - замечает удовлетворенный Фома Фомич

- Да уж я и сам понимаю теперь, что эгоист! Нет, шабаш! исправлюсь ибуду добрее!

- Дай-то бог! - заключает Фома Фомич, благочестиво вздыхая и подымаясь с кресла, чтоб отойти к послеобеденному сну. Фома Фомич всегда почивал после обеда

В заключение этой главы позвольте мне сказать собственно о моих личных отношениях к дяде и объяснить, каким образом я вдруг поставлен былглаз на глаз с Фомой Фомичом и нежданно-негаданно внезапно попал в круговорот самых важнейших происшествий из всех, случавшихся когда-нибудь вблагословенном селе Степанчикове. Таким образом, я намерен заключить моепредисловие и прямо перейти к рассказу

В детстве моем, когда я осиротел и остался один на свете, дядя заменил мне собой отца, воспитал меня на свой счет и, словом, сделал для меня то, что не всегда сделает и родной отец. С первого же дня, как онвзял меня к себе, я привязался к нему всей душой. Мне было тогда лет десять, и помню, что мы очень скоро сошлись и совершенно поняли друг друга. Мы вместе спускали кубарь и украли чепчик у одной презлой старой барыни, приходившейся нам обоим сродни. Чепчик я немедленно привязал кхвосту бумажного змея и запустил под облака. Много лет спустя я ненадолго свиделся с дядей в Петербурге, где я кончал тогда курс моего ученияна его счет. В этот раз я привязался к нему со всем жаром юности: что-тоблагородное, кроткое, правдивое, веселое и наивное до последних пределовпоразило меня в его характере и влекло к нему всякого. Выйдя из университета, я жил некоторое время в Петербурге, покамест ничем не занятый и,как часто бывает с молокососами, убежденный, что в самом непродолжительном времени наделаю чрезвычайно много чего-нибудь очень замечательного и даже великого. Петербурга мне оставлять не хотелось. С дядейя переписывался довольно редко, и то только когда нуждался в деньгах, вкоторых он мне никогда не отказывал. Между тем я уж слышал от одногодворового человека дяди, приезжавшего по каким-то делам в Петербург, что