Школьная библиотека

- Признаюсь, дядюшка, - отвечал я с достоинством пожимая плечами, по-моему, это такой смешной отказ, что не стоит обращать и внимания, ия, право, удивляюсь вашему смущению

- Ох, братец, не знаешь ты ничего! - вскрикнул он, энергически махнуврукой

- Да уж теперь нечего горевать-с, - ввязалась вдруг девица Перепелицына, - коли все причины злые от вас самих спервоначалу произошли-с,Егор Ильич-с. Снявши голову, по волосам не плачут-с. Послушали бы маменьку-с, так теперь бы и не плакали-с

- Да чем же, Анна Ниловна, я-то виноват? побойтесь бога! - проговорилдядя умоляющим голосом, как будто напрашиваясь на объяснение

- Я бога боюсь, Егор Ильич; а происходит все оттого, что вы эгоисты-си родительницу не любите-с, - с достоинством отвечала девица Перепелицына. - Отчего вам было, спервоначалу, воли их не уважать-с? Они ваммать-с. А я вам неправды не стану говорить-с. Я сама подполковничьядочь, а не какая-нибудь-с

Мне показалось, что Перепелицына ввязалась в разговор единственно стою целию, чтоб объявить всем нам, и особенно мне, новоприбывшему, чтоона сама подполковничья дочь, а не какая-нибудь-с

- Оттого, что он оскорбляет мать свою, - грозно проговорила наконецсама генеральша

- Маменька, помилосердуйте! Где же я вас оскорбляю?

- Оттого, что ты мрачный эгоист, Егорушка, - продолжала генеральша,все более и более одушевляясь

- Маменька, маменька! где же я мрачный эгоист? - вскричал дядя почтив отчаянии, - пять дней, целых пять дней вы сердитесь на меня и не хотите со мной говорить! А за что? за что? Пусть же судят меня, пусть целыйсвет меня судит! Пусть, наконец, услышат и мое оправдание. Я долго молчал, маменька; вы не хотели слушать меня: пусть же теперь люди меня услышат. Анфиса Петровна! Павел Семеныч, благороднейший Павел Семеныч!Сергей, друг мой! ты человек посторонний, ты, так сказать, зритель, тыбеспристрастно можешь судить..

- Успокойтесь, Егор Ильич, успокойтесь, - вскрикнула Анфиса Петровна,- не убивайте маменьку!

- Я не убью маменьку, Анфиса Петровна; но вот грудь моя - разите! продолжал дядя, разгоряченный до последней степени, что бывает иногда слюдьми слабохарактерными, когда их выведут из последнего терпения, хотявся горячка их походит на огонь от зажженной соломы, - я хочу сказать,Анфиса Петровна, что я никого не оскорблю. Я и начну с того, что ФомаФомич благороднейший, честнейший человек и, вдобавок, человек высших качеств, но ... но он был несправедлив ко мне в этом случае

- Гм! - промычал Обноскин, как будто желая поддразнить еще более дядю

- Павел Семеныч, благороднейший Павел Семеныч! неужели ж вы в самомделе думаете, что я, так сказать, бесчувственный столб? Ведь я вижу,ведь я понимаю, со слезами сердца, можно сказать, понимаю, что все этинедоразумения от излишней любви его ко мне происходят. Но, воля ваша,он, ей-богу, несправедлив в этом случае. Я все расскажу. Я хочу рассказать теперь эту историю, Анфиса Петровна, во всей ее ясности и подробности, чтоб видели, с чего дело вышло и справедливо ли на меня сердитсямаменька, что я не угодил Фоме Фомичу. Выслушай и ты меня, Сережа, прибавил он, обращаясь ко мне, что делал и во все продолжение рассказа,как будто бы боясь других слушателей и сомневаясь в их сочувствии, выслушай и ты меня, и реши: прав я или нет. Вот видишь, вот с чего началась вся история: неделю назад - да, именно не больше недели, - проезжает через наш город бывший начальник мой, генерал Русапетов, с супругою исвояченицею. Останавливаются на время. Я поражен. Спешу воспользоватьсяслучаем, лечу, представляюсь и приглашаю к себе на обед. Обещал, еслиможно будет. То есть благороднейший человек, я тебе скажу; блестит добродетелями и, вдобавок, вельможа! Свояченицу свою облагодетельствовал;одну сироту замуж выдал за дивного молодого человека (теперь стряпчим вМалинове; еще молодой человек, но с каким-то, можно сказать, универсальным образованием!) - словом, из генералов генерал! Ну, у нас, конечно, возня, трескотня, повара, фрикасеи; музыку выписываю. Я, разумеется,рад и смотрю именинником! Не понравилось Фоме Фомичу, что я рад и смотрюименинником! Сидел за столом - помню еще, подавали его любимый киселексо сливками, - молчал-молчал да как вскочит: "Обижают меня, обижают!" "Да чем же, говорю, тебя, Фома Фомич, обижают?" - "Вы теперь, говорит,мною пренебрегаете; вы генералами теперь занимаетесь; вам теперь генералы дороже меня!" Ну, разумеется, я теперь все это вкратце тебе передаю;так сказать, одну только сущность; но если бы ты знал, что он еще говорил... словом, потряс всю мою душу! Что ты будешь делать? Я, разумеется,падаю духом; фрапировало меня это, можно сказать; хожу как мокрый петух

Наступает торжественный день. Генерал присылает сказать, что не может:извиняется - значит, не будет. Я к Фоме: "Ну, Фома, успокойся! Не будет!" Что ж бы ты думал? Не прощает, да и только! "Обидели, говорит, меня, да и только!" Я и так и сяк. "Нет, говорит, ступайте к своим генералам; вам генералы дороже меня; вы узы дружества, говорит, разорвали"

Друг ты мой! ведь я понимаю, за что он сердится. Я не столб, не баран,не тунеядец какой-нибудь! Ведь это он из излишней любви ко мне, так сказать, из ревности делает - он это сам говорит, - он ревнует меня к генералу, расположение мое боится потерять, испытывает меня, хочет узнать,чем я для него могу пожертвовать. "Нет, говорит, я сам для вас все равно, что генерал, я сам для вас ваше превосходительство! Тогда помирюсь свами, когда вы мне свое уважение докажете". - "Чем же я тебе докажу моеуважение, Фома Фомич?" - "А называйте, говорит, меня целый день: вашепревосходительство; тогда и докажете уважение". Упадаю с облаков! Можешьпредставить себе мое удивление! "Да послужит это, говорит, вам уроком,чтоб вы не восхищались вперед генералами, когда и другие люди, может,еще почище ваших всех генералов! "Ну, тут уж я не вытерпел, каюсь! открыто каюсь! "Фома Фомич, говорю, разве это возможное дело? Ну, могу ли ярешиться на это? Разве я могу, разве я вправе произвести тебя в генералы? Подумай, кто производит в генералы? Ну, как я скажу тебе: ваше превосходительство? Да ведь это, так сказать, посягновение на величие судеб! Да ведь генерал служит украшением отечеству: генерал воевал, онсвою кровь на поле чести пролил! Как же я тебе-то скажу: ваше превосходительство?" Не унимается, да и только! "Что хочешь, говорю, Фома, вседля тебя сделаю. Вот ты велел мне сбрить бакенбарды, потому что в нихмало патриотизма, - я сбрил, поморщился, а сбрил. Мало того, сделаю все,что тебе будет угодно, только откажись от генеральского сана!" - "Нет,говорит, не помирюсь до тех пор, пока не скажут: ваше превосходительство! Это, говорит, для нравственности вашей будет полезно: это смирит ваш дух!" - говорит. И вот теперь уж неделю, целую неделю говоритьне хочет со мной; на всех, кто ни приедет, сердится. Про тебя услыхал,что ученый, - это я виноват: погорячился, разболтал! - так сказал, чтонога его в доме не будет, если ты в дом войдешь. "Значит, говорит, уж ятеперь для вас не ученый". Вот беда будет, как узнает теперь про Коровкина! Ну помилуй, ну посуди, ну чем же я тут виноват? Ну неужели ж решиться сказать ему "ваше превосходительство"? Ну можно ли жить в такомположении? Ну за что он сегодня бедняка Бахчеева из-за стола прогнал?Ну, положим, Бахчеев не сочинил астрономии; да ведь и я не сочинил астрономии, да ведь и ты не сочинил астрономии... Ну за что, за что?

- А за то, что ты завистлив, Егорушка, - промямлила опять генеральша

- Маменька! - вскричал дядя в совершенном отчаянии, - вы сведете меняс ума!.. Вы не свои, вы чужие речи переговариваете, маменька! Я, наконец, столбом, тумбой, фонарем делаюсь, а не вашим сыном!

- Я слышал, дядюшка, - перебил я, изумленный до последней степенирассказом, - я слышал от Бахчеева - не знаю, впрочем, справедливо ильнет, - что Фома Фомич позавидовал именинам Илюши и утверждает, что и самон завтра именинник. Признаюсь, эта характеристическая черта так меняизумила, что я ..

- Рожденье, братец, рожденье, не именины, а рожденье! - скороговоркоюперебил меня дядя. - Он не так только выразился, а он прав: завтра егорожденье. Правда, брат, прежде всего..

- Совсем не рожденье! - крикнула Сашенька

- Как не рожденье? - крикнул дядя, оторопев

- Вовсе не рожденье, папочка! Это вы просто неправду говорите, чтобсамого себя обмануть да Фоме Фомичу угодить. А рожденье его в марте было, - еще, помните, мы перед этим на богомолье в монастырь ездили, а он