Школьная библиотека

мне. - Сам-то я, брат, ничего не знаю... А ты знаешь, сколько до солнца-то?

- Знаю, дядюшка, - отвечал я, с удивлением смотря на всю эту сцену, только вот что я думаю: конечно, необразованность есть то же неряшество;но, с другой стороны... учить крестьян астрономии..

- Именно, именно, именно неряшество! - подхватил дядя в восторге отмоего выражения, которое показалось ему чрезвычайно удачным. - Благородная мысль! Именно неряшество! Я это всегда говорил... то есть я этогоникогда не говорил, но я чувствовал. Слышите, - закричал он мужикам, необразованность это то же неряшество, такая же грязь! Вот оттого васФома и хотел научить. Он вас добру хотел научить - это ничего. Это,брат, уж все равно, тоже служба, всякого чина стоит. Вот оно дело какое,наука-то! Ну, хорошо, хорошо, друзья мои! Ступайте с богом, а я рад,рад... будьте покойны, я вас не оставлю

- Защити, отец родной!

- Вели свет видеть, батюшка!

И мужики повалились в ноги

- Ну, ну, это вздор! Богу да царю кланяйтесь, а не мне... Ну, ступайте, ведите себя хорошо, заслужите ласку... ну и там все... ЗDаешь, сказал он, вдруг обращаясь ко мне, только что ушли мужики, и как-то сияяот радости, - любит мужичок доброе слово, да и подарочек не повредит

Подарю-ка я им что-нибудь, - а? как ты думаешь? Для твоего приезда..

Подарить или нет?

- Да вы, дядюшка, какой-то Фрол Силин, благодетельный человек, как япогляжу

- Ну, нельзя же, братец, нельзя: это ничего. Я им давно хотел подарить, - прибавил он, как бы извиняясь. - А что тебе смешно, что я мужиков наукам учил? Нет, брат, это я так, это я от радости, что тебя увидел, Сережа. Просто-запросто хотел, чтоб и он, мужик, узнал, сколько досолнца, да рот разинул. Весело, брат, смотреть, когда он рот разинет..

как-то эдак радуешься за него. Только знаешь, друг мой, не говори там вгостиной, что я с мужиками здесь объяснялся. Я нарочно их за конюшнямипринял, чтоб не видно было. Оно, брат, как-то нельзя было там: щекотливое дело; да и сами они потихоньку пришли. Я ведь это для них больше исделал..

- Ну вот, дядюшка, я и приехал! - начал я, переменяя разговор и желаядобраться поскорее до главного дела. - Признаюсь вам, письмо ваше менятак удивило, что я..

- Друг мой, ни слова об этом! - перебил дядя, как будто в испуге идаже понизив голос, - после, после это все объяснится. Я, может быть, ивиноват перед тобою и даже, может быть, очень виноват, но..

- Передо мной виноваты, дядюшка?

- После, после, мой друг, после! все это объяснится. Да какой же тыстал молодец! Милый ты мой! А как же я тебя ждал! Хотел излить, так сказать... ты ученый, ты один у меня... ты и Коровкин. Надобно заметить тебе, что на тебя здесь все сердятся. Смотри же, будь осторожнее, не оплошай!

- На меня? - спросил я, в удивлении смотря на дядю, не понимая, чем ямог рассердить людей, тогда еще мне совсем незнакомых. - На меня?

- На тебя, братец. Что ж делать! Фома Фомич немножко... ну уж и маменька, вслед за ним. Вообще будь осторожен, почтителен, не противоречь,а главное, почтителен..

- Это перед Фомой-то Фомичом, дядюшка?

- Что ж делать, друг мой! ведь я его не защищаю. Действительно он,может быть, человек с недостатками, и даже теперь, в эту самую минуту..

Ах, брат, Сережа, как это все меня беспокоит! И как бы это все моглоуладиться, как бы мы все могли быть довольны и счастливы!.. Но, впрочем,кто ж без недостатков? Ведь не золотые ж и мы?

- Помилуйте, дядюшка! рассмотрите, что он делает..

- Эх, брат! все это только дрязги и больше ничего! вот, например, ятебе расскажу: теперь он сердится на меня, и за что, как ты думаешь?.

Впрочем, может быть, я и сам виноват. Лучше я тебе потом расскажу..

- Впрочем, знаете, дядюшка, у меня на этот счет выработалась свояособая идея, - перебил я, торопясь высказать мою идею. Да мы и обакак-то торопились. - Во-первых, он был шутом: это его огорчило, сразило,оскорбило его идеал; и вот вышла натура озлобленная, болезненная, мстящая, так сказать, всему человечеству... Но если примирить его с человеком, если возвратить его самому себе..

- Именно, именно! - вскричал дядя в восторге, - именно так! Благороднейшая мысль! И даже стыдно, неблагородно было бы нам осуждать его!Именно!.. Ах, друг мой, ты меня понимаешь; ты мне отраду привез! Толькобы там-то уладилось! Знаешь, я туда теперь и явиться боюсь. Вот ты приехал, и мне непременно достанется!

- Дядюшка, если так... - начал было я, смутясь от такого признания

- Ни-ни-ни! ни за что в свете! - закричал он, схватив меня за руки. Ты мой гость, и я так хочу!

Все это чрезвычайно меня удивляло

- Дядюшка, скажите мне сейчас же, - начал я настойчиво, - для чего выменя звали? чего от меня надеетесь и, главное, в чем передо мной виноваты?

- Друг мой, и не спрашивай! после, после! все это после объяснится!Я, может быть, и во многом виноват, но я хотел поступить как честный человек, и... и... и ты на ней женишься! Ты женишься, если только есть втебе хоть капля благородства! - прибавил он, весь покраснев от какого-товнезапного чувства, восторженно и крепко сжимая мою руку. - Но довольно,ни слова больше! Все сам скоро узнаешь. От тебя же будет зависеть..

Главное, чтоб ты теперь там понравился, произвел впечатление. Главное,не сконфузься

- Но послушайте, дядюшка, кто ж у вас там? Я, признаюсь, так мало бывал в обществе, что..

- Что, немножко трусишь? - прервал дядя с улыбкою. - Э, ничего! всесвои, ободрись! главное, ободрись, не бойся! Я все как-то боюсь за тебя

Кто там у нас, спрашиваешь? Да кто ж у нас... Во-первых, мамаша, - началон торопливо. - Ты помнишь мамашу или не помнишь? Добрейшая, благороднейшая старушка; без претензий - это можно сказать; старого покроя немножко, да это и лучше. Ну, знаешь, иногда такие фантазии, скажет эдаккак-то; на меня теперь сердится, да я сам виноват... знаю, что виноват!Ну, наконец, она ведь что называется grande dame, генеральша... превосходнейший человек был ее муж: во-первых, генерал, человек образованнейший, состояния не оставил, но зато весь был изранен; словом - стяжалуважение! Потом девица Перепелицына. Ну эта... не знаю... в последнеевремя она как-то того... характер такой... А, впрочем, нельзя же всех иосуждать... Ну, да бог с ней... Ты не думай, что она приживалка какая-нибудь. Она, брат, сама подполковничья дочь. Наперсница маменьки,друг! Потом, брат, сестрица Прасковья Ильинична. Ну, про эту нечего много говорить: простая, добрая; хлопотунья немного, но зато сердце какое!- ты, главное, на сердце смотри - пожилая девушка, но, знаешь, этот чудак Бахчеев, кажется, куры строит, хочет присвататься. Ты, однако, молчи; чур: секрет! Ну, кто же еще из наших? про детей не говорю: сам увидишь. Илюшка завтра именинник... Да бишь! чуть не забыл: гостит у нас,видишь ли, уже целый месяц, Иван Иваныч Мизинчиков, тебе будет троюродный брат, кажется; да, именно троюродный! он недавно в отставку вышел изгусаров, поручиком; человек еще молодой. Благороднейшая душа! но, знаешь, так промотался, что уж я и не знаю, где он успел так промотаться

Впрочем, у него ничего почти и не было; но все-таки промотался, наделалдолгов... Теперь гостит у меня. Я его до этих пор и не знал совсем; самприехал, отрекомендовался. Милый, добрый, смирный, почтительный. Слыхалли от него здесь кто и слово? все молчит. Фома, в насмешку, прозвал его" молчаливый незнакомец" - ничего: не сердится. Фома доволен; говоритпро Ивана, что он недалек. Впрочем, Иван ему ни в чем не противоречит иво всем поддакивает. Гм! Забитый он такой... Ну, да бог с ним! сам увидишь. Есть городские гости: Павел Семеныч Обноскин с матерью; молодойчеловек, но высочайшего ума человек; что-то зрелое, знаешь, незыбле