Школьная библиотека

там теперь кричат обо мне. Они растерзают его из-за меня, они погубятего! А он мне все равно, что отец, - слышите, даже больше, чем мой родной отец! Я не хочу дожидаться. Я знаю больше, чем другие. Завтра же,завтра же уеду! Кто знает: может, чрез это они отложат хоть на время исвадьбу его с Татьяной Ивановной... Вот я вам все теперь рассказала

Расскажите же это и ему, потому что я теперь и говорить-то с ним не могу: за нами следят, и особенно эта Перепелицына. Скажите, чтоб он небеспокоился обо мне, что я лучше хочу есть черный хлеб и жить в избе уотца, чем быть причиною его здешних мучений. Я бедная и должна жить какбедная. Но, боже мой, какой шум! какой крик! Что там делается? Нет, вочто бы ни стало сейчас пойду туда! Я выскажу им всем все это прямо вглаза, сама, что бы ни случилось! Я должна это сделать. Прощайте!

Она убежала. Я стоял на одном месте, вполне сознавая все смешное втой роли, которую мне пришлось сейчас разыграть, и совершенно недоумевая, чем все это теперь разрешится. Мне было жаль бедную девушку, и ябоялся за дядю. Вдруг подле меня очутился Го2рила. Он все еще держалсвою тетрадку в руке

- Пожалуйте к дяденьке! - проговорил он унылым голосом

Я очнулся

- К дяде? А где он? Что с ним теперь делается?

- В чайной. Там же, где чай изволили давеча кушать

- Кто с ним?

- Одни. Дожидаются

- Кого? меня?

- За Фомой Фомичом послали. Прошли наши красные деньки! - прибавилон, глубоко вздыхая

- За Фомой Фомичом? Гм! А где другие? где барыня?

- На своей половине. В омрак упали, а теперь лежат в бесчувствии иплачут

Рассуждая таким образом, мы дошли до террасы. На дворе было уже почтисовсем темно. Дядя действительно был один, в той же комнате, где произошло мое побоище с Фомой Фомичом, и ходил по ней большими шагами. Настолах горели свечи. Увидя меня, он бросился ко мне и крепко сжал моируки. Он был бледен и тяжело переводил дух; руки его тряслись, и нервическая дрожь пробегала, временем, по всему его телу

IX

ВАШЕ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО

- Друг мой! все кончено, все решено! - проговорил он каким-то трагическим полушепотом

- Дядюшка, - сказал я, - я слышал какие-то крики

- Крики, братец, крики; всякие были крики! Маменька в обмороке, и всеэто теперь вверх ногами. Но я решился и настою на своем. Я теперь уж никого не боюсь, Сережа. Я хочу показать им, что и у меня есть характер, и покажу! И вот нарочно послал за тобой, чтоб ты помог мне им показать... Сердце мое разбито, Сережа... но я должен, я обязан поступить совсею строгостью. Справедливость неумолима!

- Но что же такое случилось, дядюшка?

- Я расстаюсь с Фомой, - произнес дядя решительным голосом

- Дядюшка! - закричал я в восторге, - ничего лучше вы не могли выдумать! И если я хоть сколько-нибудь могу способствовать вашему решению,то... располагайте мною во веки веков

- Благодарю тебя, братец, благодарю! Но теперь уж все решено. Жду Фому; я уже послал за ним. Или он, или я! Мы должны разлучиться. Или жезавтра Фома выйдет из этого дома, или, клянусь, бросаю все и поступаюопять в гусары! Примут; дадут дивизион. Прочь всю эту систему! Теперьвсе по-новому! На что это у тебя французская тетрадка? - с яростию закричал он, обращаясь к Гавриле. - Прочь ее! Сожги, растопчи, разорви! Ятвой господин, и я приказываю тебе не учиться французскому языку. Ты неможешь, ты не смеешь меня не слушаться, потому что я твой господин, а неФома Фомич!.

- Слава те господи! - пробормотал про себя Гаврила. Дело, очевидно,шло не на шутку

- Друг мой! - продолжал дядя с глубоким чувством, - они требуют отменя невозможного! Ты будешь судить меня; ты теперь станешь между ним имною, как беспристрастный судья. Ты не знаешь, ты не знаешь, чего они отменя требовали, и, наконец, формально потребовали, все высказали! Но этопротивно человеколюбию, благородству, чести... Я все расскажу тебе, носперва..

- Я уж все знаю, дядюшка! - вскричал я, перебивая его, - я угадываю... Я сейчас разговаривал с Настасьей Евграфовной

- Друг мой, теперь ни слова, ни слова об этом! - торопливо прервал онменя, как будто испугавшись. - Потом я все сам расскажу тебе, но покамест... Что ж? - закричал он вошедшему Видоплясову, - где же Фома Фомич?

Видоплясов явился с известием, что Фома Фомич "не желают прийти и находят требование явиться до несовместности грубым-с, так что Фома Фомичочень изволили этим обидеться-с"

- Веди его! тащи его! сюда его! силою притащи его! - закричал дядя,топая ногами

Видоплясов, никогда не видавший своего барина в таком гневе, ретировался в испуге. Я удивился

"Надо же быть чему-нибудь слишком важному, - подумал я - если человекс таким характером способен дойти до такого гнева и до таких решений"

Несколько минут дядя молча ходил по комнате, как будто в борьбе сам ссобою

- Ты, впрочем, не рви тетрадку, - сказал он наконец Гавриле. - Подожди и сам будь здесь: ты, может быть, еще понадобишься. - Друг мой! прибавил он, обращаясь ко мне, - я, кажется, уж слишком сейчас закричал

Всякое дело надо делать с достоинством, с мужеством, но без криков, безобид. Именно так. Знаешь что, Сережа: не лучше ли будет, если б ты ушелотсюда? Тебе все равно. Я тебе потом все сам расскажу - а? как ты думаешь? Сделай это для меня, пожалуйста

- Вы боитесь, дядюшка? вы раскаиваетесь? - сказал я, пристально смотря на него

- Нет, нет, друг мой, не раскаиваюсь! - вскричал он с удвоенным одушевлением. - Я уж теперь ничего больше не боюсь. Я принял решительныемеры, самые решительные! Ты не знаешь, ты не можешь себе вообразить, чего они от меня потребовали! Неужели ж я должен был согласиться? Нет, ядокажу! Я восстал и докажу! Когда-нибудь я должен же был доказать! Нознаешь, мой друг, я раскаиваюсь, что тебя позвал: Фоме, может быть, будет очень тяжело, когда и ты будешь здесь, так сказать, свидетелем егоунижения. Видишь, я хочу ему отказать от дома благородным образом, безвсякого унижения. Но ведь это я так только говорю, что без унижения. Дело-то оно, брат, такое, что хоть медовые речи точи, а все-таки будетобидно. Я же груб, без воспитания, пожалуй, еще такое тяпну, сдуру-то,что и сам потом не рад буду. Все же он для меня много сделал... Уйди,мой друг... Но вот уже его ведут, ведут! Сережа, прошу тебя, выйди! Ятебе все потом расскажу. Выйди, ради Христа!

И дядя вывел меня на террасу в то самое мгновение, когда Фома входилв комнату. Но каюсь: я не ушел; я решился остаться на террасе, где былоочень темно и, следственно, меня трудно было увидеть из комнаты. Я решился подслушивать!

Не оправдываю ничем своего поступка, но смело скажу, что, выстояв этиполчаса на террасе и не потеряв терпения, я считаю, что совершил подвигвеликомученичества. С моего места я не только мог хорошо слышать, но даже мог хорошо и видеть: двери были стеклянные. Теперь я прошу вообразитьФому Фомича, которому приказали явиться, угрожая силою в случае отказа