Школьная библиотека

было столько силы, как в них, и что мы не могли им вполне помогать. Нетничего труднее, как войти к народу в доверенность (и особенно к такомународу) и заслужить его любовь

В каторге было несколько человек из дворян. Во-первых, человек пятьполяков. Об них я поговорю когда-нибудь особо. Каторжные страшно не любилиполяков, даже больше, чем ссыльных из русских дворян. Поляки (я говорю ободних политических преступниках) были с ними как-то утонченно, обидновежливы, крайне несообщительны и никак не могли скрыть перед арестантамисвоего к ним отвращения, а те понимали это очень хорошо и платили той жемонетою

Мне надо было почти два года прожить в остроге, чтоб приобрестирасположение некоторых из каторжных. Но большая часть из них наконец меняполюбила и признала за "хорошего" человека

Из русских дворян, кроме меня, было четверо. Один - низкое иподленькое создание, страшно развращенное, шпион и доносчик по ремеслу. Яслышал о нем еще до прихода в острог и с первых же дней прервал с нимвсякие отношения. Другой - тот самый отцеубийца, о котором я уже говорил всвоих записках. Третий был Аким Акимыч; редко видал я такого чудака, какэтот Аким Акимыч. Резко отпечатался он в моей памяти. Был он высок,худощав, слабоумен, ужасно безграмотен, чрезвычайный резонер и аккуратен,как немец. Каторжные смеялись над ним; но некоторые даже боялись с нимсвязываться за придирчивый, взыскательный и вздорный его характер. Он спервого шагу стал с ними запанибрата, ругался с ними, даже дрался. Честенон был феноменально. Заметит несправедливость и тотчас же ввяжется, хоть быне его было дело. Наивен до крайности: он, например, бранясь с арестантами,корил их иногда за то, что они были воры, и серьезно убеждал их неворовать. Служил он на Кавказе прапорщиком. Мы сошлись с ним с первого жедня, и он тотчас же рассказал мне свое дело. Начал он на Кавказе же, сюнкеров, по пехотному полку, долго тянул лямку, наконец был произведен вофицеры и отправлен в какое-то укрепление старшим начальником. Одинсоседний мирной князек зажег его крепость и сделал на нее ночное нападение;оно не удалось. Аким Акимыч схитрил и не показал даже виду, что знает, ктозлоумышленник. Дело свалили на немирных, а через месяц Аким Акимыч зазвалкнязька к себе по-дружески в гости. Тот приехал, ничего не подозревая. АкимАкимыч выстроил свой отряд; уличал и укорял князька всенародно; доказалему, что крепости зажигать стыдно. Тут же прочел ему самое подробноенаставление, как должно мирному князю вести себя вперед, и, в заключение,расстрелял его, о чем немедленно и донес начальству со всеми подробностями

За все это его судили, приговорили к смертной казни, но смягчили приговор исослали в Сибирь, в каторгу второго разряда, в крепостях, на двенадцатьлет. Он вполне сознавал, что поступил неправильно, говорил мне, что знал обэтом и перед расстрелянием князька, знал, что мирного должно было судить позаконам; но, несмотря на то, что знал это, он как будто никак на мог понятьсвоей вины настоящим образом:

- Да помилуйте! Ведь он зажег мою крепость? Что ж мне, поклониться,что ли, ему за это! - говорил он мне, отвечая на мои возражения

Но, несмотря на то что арестанты подсмеивались над придурью АкимаАкимыча, они все-таки уважали его за аккуратность и умелость

Не было ремесла, которого бы не знал Аким Акимыч. Он был столяр,сапожник, башмачник, маляр, золотильщик, слесарь, и всему этому обучилсяуже в каторге. Он делал все самоучкой: взглянет раз и сделает. Он делалтоже разные ящики, корзинки, фонарики, детские игрушки и продавал их вгороде. Таким образом, у него водились деньжонки, и он немедленноупотреблял их на лишнее белье, на подушку помягче, завел складной тюфячок

Помещался он в одной казарме со мною и многим услужил мне в первые дни моейкаторги

Выходя из острога на работу, арестанты строились перед кордегардией вдва ряда; спереди и сзади арестантов выстроивались конвойные солдаты сзаряженными ружьями. Являлись: инженерный офицер, кондуктор и несколькоинженерных нижних чинов, приставов над работами. Кондуктор рассчитываларестантов и посылал их партиями куда нужно на работу

Вместе с другими я отправился в инженерную мастерскую. Это былонизенькое каменное здание, стоящее на большом дворе, заваленном разнымиматериалами. Тут была кузница, слесарня, столярная, малярная и проч. АкимАкимыч ходил сюда и работал в малярной, варил олифу, составлял краски иразделывал столы и мебель под орех

В ожидании перековки я разговорился с Акимом Акимычем о первых моихвпечатлениях в остроге

- Да-с, дворян они не любят, - заметил он, - особенно политических,съесть рады; немудрено-с. Во-первых, вы и народ другой, на них не похожий,а во-вторых, они все прежде были или помещичьи, или из военного звания

Сами посудите, могут ли они вас полюбить-с? Здесь, я вам скажу, житьтрудно. А в российских арестантских ротах еще труднее-с. Вот у нас естьоттуда, так не нахвалятся нашим острогом, точно из ада в рай перешли. Не вработе беда-с. Говорят, там, в первом-то разряде, начальство не совершенновоенное-с, по крайней мере другим манером, чем у нас, поступает-с. Там,говорят, ссыльный может жить своим домком. Я там не был, да так говорят-с

Не бреют; в мундирах не ходят-с; хотя, впрочем, оно и хорошо, что у нас онив мундирном виде и бритые; все-таки порядку больше, да и глазу приятнее-с

Да только им-то это не нравится. Да и посмотрите, сброд-то какой-с! Иной изкантонистов, другой из черкесов, третий из раскольников, четвертыйправославный мужичок, семью, детей милых оставил на родине, пятый жид,шестой цыган, седьмой неизвестно кто, и все-то они должны ужиться вместе вочто бы то ни стало, согласиться друг с другом, есть из одной чашки, спатьна одних нарах. Да и воля-то какая: лишний кусок можно съесть толькоукрадкой, всякий грош в сапоги прятать, и все только и есть, что острог даострог... Поневоле дурь пойдет в голову

Но это я уж знал. Мне особенно хотелось расспросить о нашем майоре

Аким Акимыч не секретничал, и, помню, впечатление мое было не совсемприятное

Но еще два года мне суждено было прожить под его начальством. Все, чторассказал мне о нем Аким Акимыч, оказалось вполне справедливым, с тоюразницей, что впечатление действительности всегда сильнее, чем впечатлениеот простого рассказа. Страшный был этот человек именно потому, что такойчеловек был начальником, почти неограниченным, над двумястами душ. Сам посебе он только был беспорядочный и злой человек, больше ничего. Наарестантов он смотрел как на своих естественных врагов, и это была первая иглавная ошибка его. Он действительно имел некоторые способности; но все,даже и хорошее, представлялось в нем в таком исковерканном виде

Невоздержный, злой, он врывался в острог даже иногда по ночам, а еслизамечал, что арестант спит на левом боку или навзничь, то наутро егонаказывали; "Спи, дескать, на правом боку, как я приказал". В остроге егоненавидели и боялись как чумы. Лицо у него было багровое, злобное. Всезнали, что он был вполне в руках своего денщика, Федьки. Любил же он большевсего своего пуделя Трезорку и чуть с ума не сошел с горя, когда Трезорказаболел. Говорят, что он рыдал над ним, как над родным сыном; прогналодного ветеринара и, по своему обыкновению, чуть не подрался с ним и,услышав от Федьки, что в остроге есть арестант, ветеринар-самоучка, которыйлечил чрезвычайно удачно, немедленно призвал его

- Выручи! Озолочу тебя, вылечи Трезорку! - закричал он арестанту

Это был мужик-сибиряк, хитрый, умный, действительно очень ловкийветеринар, но вполне мужичок

- Смотрю я на Трезорку, - рассказывал он потом арестантам, впрочем,долго спустя после своего визита к майору, когда уже все было забыто, смотрю: лежит пес на диване, на белой подушке; и ведь вижу, что воспаление,что надоть бы кровь пустить, и вылечился бы пес, ей-ей говорю! да думаю просебя: "А что, как не вылечу, как околеет?" "Нет, говорю, вашевысокоблагородие, поздно позвали; кабы вчера или третьего дня, в это жевремя, так вылечил бы пса; а теперь не могу, не вылечу... "

Так и умер Трезорка

Мне рассказывали в подробности, как хотели убить нашего майора. Был востроге один арестант. Он жил у нас уже несколько лет и отличался своимкротким поведением. Замечали тоже, что он почти ни с кем никогда неговорил. Его так и считали каким-то юродивым. Он был грамотный и весьпоследний год постоянно читал Библию, читал и днем и ночью. Когда всезасыпали, он вставал в полночь, зажигал восковую церковную свечу, взлезална печку, раскрывал книгу и читал до утра. В один день он пошел и объявилунтер-офицеру, что не хочет идти на работу. Доложили майору; тот вскипел иприслал немедленно сам. Арестант бросился на него с приготовленным заранеекирпичом, но промахнулся. Его схватили, судили и наказали. Все произошлоочень скоро. Через три дня он умер в больнице. Умирая, он говорил, что неимел ни на кого зла, а хотел только пострадать. Он, впрочем, не принадлежални к какой раскольничьей секте. В остроге вспоминали о нем с уважением