Школьная библиотека

пожертвований, отказов от обедов, гуляний, - словом, даже в то время, когдавсе чиновники рассеиваются по маленьким квартиркам своих приятелей поигратьв штурмовой вист, прихлебывая чай из стаканов с копеечными сухарями,затягиваясь дымом из длинных чубуков, рассказывая во время сдачикакую-нибудь сплетню, занесшуюся из высшего общества, от которого никогда ини в каком состоянии не может отказаться русский человек, или даже, когдане о чем говорить, пересказывая вечный анекдот о коменданте, которомупришли сказать, что подрублен хвост у лошади Фальконетова монумента, словом, даже тогда, когда все стремится развлечься, - Акакий Акакиевич непредавался никакому развлечению. Никто не мог сказать, чтобы когда-нибудьвидел его на каком-нибудь вечере. Написавшись всласть, он ложился спать,улыбаясь заранее при мысли о завтрашнем дне: что-то бог пошлет переписыватьзавтра? Так протекала мирная жизнь человека, который с четырьмястамижалованья умел быть довольным своим жребием, и дотекла бы, может быть, доглубокой старости, если бы не было разных бедствий, рассыпанных нажизненной дороге не только титулярным, но даже тайным, действительным,надворным и всяким советникам, даже и тем, которые не дают никому советов,ни от кого не берут их сами

Есть в Петербурге сильный враг всех, получающих четыреста рублей в годжалованья или около того. Враг этот не кто другой, как наш северный мороз,хотя, впрочем, и говорят, что он очень здоров. В девятом часу утра, именнов тот час, когда улицы покрываются идущими в департамент, начинает ондавать такие сильные и колючие щелчки без разбору по всем носам, что бедныечиновники решительно не знают, куда девать их. В это время, когда даже узанимающих высшие должности болит от морозу лоб и слезы выступают в глазах,бедные титулярные советники иногда бывают беззащитны. Все спасение состоитв том, чтобы в тощенькой шинелишке перебежать как можно скорее пять-шестьулиц и потом натопаться хорошенько ногами в швейцарской, пока не оттаюттаким образом все замерзнувшие на дороге способности и дарованья кдолжностным отправлениям. Акакий Акакиевич с некоторого времени началчувствовать, что его как-то особенно сильно стало пропекать в спину иплечо, несмотря на то что он старался перебежать как можно скорее законноепространство. Он подумал наконец, не заключается ли каких грехов в егошинели. Рассмотрев ее хорошенько у себя дома, он открыл, что в двух-трехместах, именно на спине и на плечах, она сделалась точная серпянка; сукнодо того истерлось, что сквозило, и подкладка расползлась. Надобно знать,что шинель Акакия Акакиевича служила тоже предметом насмешек чиновникам; отнее отнимали даже благородное имя шинели и называли ее капотом. В самомделе, она имела какое-то странное устройство: воротник ее уменьшался скаждым годом все более и более, ибо служил на подтачиванье других частейее. Подтачиванье не показывало искусства портного и выходило, точно,мешковато и некрасиво. Увидевши, в чем дело, Акакий Акакиевич решил, чтошинель нужно будет снести к Петровичу, портному, жившему где-то в четвертомэтаже по черной лестнице, который, несмотря на свой кривой глаз и рябизнупо всему лицу, занимался довольно удачно починкой чиновничьих и всякихдругих панталон и фраков, - разумеетстC когда бывал в трезвом состоянии ине питал в голове какого-нибудь другого предприятия. Об этом портном,конечно, не следовало бы много говорить, но так как уже заведено, чтобы вповести характер всякого лица был совершенно означен, то, нечего делать,подавайте нам и Петровича сюда. Сначала он назывался просто Григорий и былкрепостным человеком у какого-то барина; Петровичем он начал называться стех пор, как получил отпускную и стал попивать довольно сильно по всякимпраздникам, сначала по большим, а потом, без разбору, по всем церковным,где только стоял в календаре крестик. С этой стороны он был верен дедовскимобычаям, и, споря с женой, называл ее мирскою женщиной и немкой. Так как мыуже заикнулись про жену, то нужно будет и о ней сказать слова два; но, ксожалению, о ней не много было известно, разве только то, что у Петровичаесть жена, носит даже чепчик, а не платок; но красотою, как кажется, она немогла похвастаться; по крайней мере, при встрече с нею одни толькогвардейские солдаты заглядывали ей под чепчик, моргнувши усом и испустившикакой-то особый голос

Взбираясь по лестнице, ведшей к Петровичу, которая, надобно отдатьсправедливость, была вся умащена водой, помоями и проникнута насквозь темспиртуозным запахом, который ест глаза и, как известно, присутствуетнеотлучно на всех черных лестницах петербургских домов, - взбираясь полестнице, Акакий Акакиевич уже подумывал о том, сколько запросит Петрович,и мысленно положил не давать больше двух рублей. Дверь была отворена,потому что хозяйка, готовя какую-то рыбу, напустила столько дыму в кухне,что нельзя было видеть даже и самых тараканов. Акакий Акакиевич прошелчерез кухню, не замеченный даже самою хозяйкою, и вступил наконец вкомнату, где увидел Петровича, сидевшего на широком деревянном некрашеномстоле и подвернувшего под себя ноги свои, как турецкий паша. Ноги, пообычаю портных, сидящих за работою, были нагишом. И прежде всего бросился вглаза большой палец, очень известный Акакию Акакиевичу, с каким-тоизуродованным ногтем, толстым и крепким, как у черепахи череп. На шее уПетровича висел моток шелку и ниток, а на коленях была какая-то ветошь. Онуже минуты с три продевал нитку в иглиное ухо, не попадал и потому оченьсердился на темноту и даже на самую нитку, ворча вполголоса: "Не лезет,варварка; уела ты меня, шельма этакая!" Акакию Акакиевичу было неприятно,что он пришел именно в ту минуту, когда Петрович сердился: он любилчто-либо заказывать Петровичу тогда, когда последний был уже несколько подкуражем, или, как выражалась жена его, "осадился сивухой, одноглазый черт"

В таком состоянии Петрович обыкновенно очень охотно уступал и соглашался,всякий раз даже кланялся и благодарил. Потом, правда, приходила жена,плачусь, что муж-де был пьян и потому дешево взялся; но гривенник, бывало,один прибавишь, и дело в шляпе. Теперь же Петрович был, казалось, в трезвомсостоянии, а потому крут, несговорчив и охотник заламливать черт знаеткакие цены. Акакий Акакиевич смекнул это и хотел было уже, как говорится,на попятный двор, но уж дело было начато. Петрович прищурил на него оченьпристально свой единственный глаз, и Акакий Акакиевич невольно выговорил:

- Здравствуй, Петрович!

- Здравствовать желаю, судырь, - сказал Петрович и покосил свой глазна руки Акакия Акакиевича, желая высмотреть, какого рода добычу тот нес

- А я вот к тебе, Петрович, того..

Нужно знать, что Акакий Акакиевич изъяснялся большею частьюпредлогами, наречиями и, наконец, такими частицами, которые решительно неимеют никакого значения. Если же дело было очень затруднительно, то он дажеимел обыкновение совсем не оканчивать фразы, так что весьма часто, начавширечь словами: "Это, право, совершенно того..." - а потом уже и ничего небыло, и сам он позабывал, думая, что все уже выговорил

- Что ж такое? - сказал Петрович и обсмотрел в то же время своимединственным глазом весь вицмундир его, начиная с воротника до рукавов,спинки, фалд и петлей, - что все было ему очень знакомо, потому что былособственной его работы. Таков уж обычай у портных: это первое, что онсделает при встрече

- А я вот того, Петрович... шинель-то, сукно... вот видишь, везде вдругих местах, совсем крепкое, оно немножко запылилось, и кажется, какбудто старое, а оно новое, да вот только в одном месте немного того... наспине, да еще вот на плече одном немного попротерлось, да вот на этом плеченемножко - видишь, вот и все. И работы немного..

Петрович взял капот, разложил его сначала на стол, рассматривал долго,покачал головою и полез рукою на окно за круглой табакеркой с портретомкакого-то генерала, какого именно, неизвестно, потому что место, гденаходилось лицо, было проткнуто пальцем и потом заклеено четвероугольнымлоскуточком бумажки. Понюхав табаку, Петрович растопырил капот на руках ирассмотрел его против света и опять покачал головою. Потом обратил егоподкладкой вверх и вновь покачал, вновь снял крышку с генералом, заклееннымбумажкой, и, натащивши в нос табаку, закрыл, спрятал табакерку и наконецсказал:

- Нет, нельзя поправить: худой гардероб!

У Акакия Акакиевича при этих словах екнуло сердце

- Отчего же нельзя, Петрович? - сказал он почти умоляющим голосомребенка, - ведь только всего что на плечах поистерлось, ведь у тебя есть жекакие-нибудь кусочки..

- Да кусочки-то можно найти, кусочки найдутся, - сказал Петрович, - данашить-то нельзя: дело совсем гнилое, тронешь иглой - а вот уж оно иползет

- Пусть ползет, а ты тотчас заплаточку

- Да заплаточки не на чем положить, укрепиться ей не за что, подержкабольно велика. Только слава что сукно, а подуй ветер, так разлетится

- Ну, да уж прикрепи. Как же этак, право, того!.

- Нет, - сказал Петрович решительно, - ничего нельзя сделать. Делосовсем плохое. Уж вы лучше, как придет зимнее холодное время, наделайте из