Книга "Шинель". Страница 4
думали еще за полгода прежде и редкий месяц не заходили в лавки применятьсяк ценам; зато сам Петрович сказал, что лучше сукна и не бывает. Наподкладку выбрали коленкору, но такого добротного и плотного, который, пословам Петровича, был еще лучше шелку и даже на вид казистей и глянцевитей
Куницы не купили, потому что была, точно, дорога; а вместо ее выбраликошку, лучшую, какая только нашлась в лавке, кошку, которую издали можнобыло всегда принять за куницу. Петрович провозился за шинелью всего двенедели, потому что много было стеганья, а иначе она была бы готова раньше
За работу Петрович взял двенадцать рублей - меньше никак нельзя было: всебыло решительно шито на шелку, двойным мелким швом, и по всякому швуПетрович потом проходил собственными зубами, вытесняя ими разные фигуры
Это было... трудно сказать, в который именно день, но, вероятно, в деньсамый торжественнейший в жизни Акакия Акакиевича, когда Петрович принеснаконец шинель. Он принес ее поутру, перед самым тем временем, как нужнобыло идти в департамент. Никогда бы в другое время не пришлась так кстатишинель, потому что начинались уже довольно крепкие морозы и, казалось,грозили еще более усилиться. Петрович явился с шинелью, как следуетхорошему портному. В лице его показалось выражение такое значительное,какого Акакий Акакиевич никогда еще не видал. Казалось, он чувствовал вполной мере, что сделал немалое дело и что вдруг показал в себе бездну,разделяющую портных, которые подставляют только подкладки и переправляют,от тех, которые шьют заново. Он вынул шинель из носового платка, в которомее принес; платок был только что от прачки, он уже потом свернул его иположил в карман для употребления. Вынувши шинель, он весьма гордопосмотрел и, держа в обеих руках, набросил весьма ловко на плеча АкакиюАкакиевичу; потом потянул и осадил ее сзади рукой книзу; потом драпировалею Акакия Акакиевича несколько нараспашку. Акакий Акакиевич, как человек влетах, хотел попробовать в рукава; Петрович помог надеть и в рукава, вышло, что и в рукава была хороша. Словом, оказалось, что шинель быласовершенно и как раз впору. Петрович не упустил при сем случае сказать, чтоон так только, потому что живет без вывески на небольшой улице и притомдавно знает Акакия Акакиевича, потому взял так дешево; а на Невскомпроспекте с него бы взяли за одну только работу семьдесят пять рублей
Акакий Акакиевич об этом не хотел рассуждать с Петровичем, да и боялся всехсильных сумм, какими Петрович любил запускать пыль. Он расплатился с ним,поблагодарил и вышел тут же в новой шинели в департамент. Петрович вышелвслед за ним и, оставаясь на улице, долго еще смотрел издали на шинель ипотом пошел нарочно в сторону, чтобы, обогнувши кривым переулком, забежатьвновь на улицу и посмотреть еще раз на свою шинель с другой стороны, тоесть прямо в лицо. Между тем Акакий Акакиевич шел в самом праздничномрасположении всех чувств. Он чувствовал всякий миг минуты, что на плечахего новая шинель, и несколько раз даже усмехнулся от внутреннегоудовольствия. В самом деле, две выгоды: одно то, что тепло, а другое, чтохорошо. Дороги он не приметил вовсе и очутился вдруг в департаменте; вшвейцарской он скинул шинель, осмотрел ее кругом и поручил в особенныйнадзор швейцару. НеизвесюDо, каким образом в департаменте все вдруг узнали,что у Акакия Акакиевича новая шинель и что уже капота более не существует
Все в ту же минуту выбежали в швейцарскую смотреть новую шинель АкакияАкакиевича. Начали поздравлять его, приветствовать, так что тот сначалатолъко улыбался, а потом сделалось ему даже стыдно. Когда же все, приступивк нему, стали говорить, что нужно вспрыснуть новую шинель и что, по крайнеймере, он должен задать им всем вечер, Акакий Акакиевич потерялсясовершенно, не знал, как ему быть, что такое отвечать и как отговориться
Он уже минут через несколько, весь закрасневшись, начал было уверятьдовольно простодушно, что это совсем не новая шинель, что это так, что этостарая шинель. Наконец один из чиновников, какой-то даже помощникстолоначальника, вероятно для того, чтобы показать, что он ничуть не гордеци знается даже с низшими себя, сказал: "Так и быть, я вместо АкакияАкакиевича даю вечер и прошу ко мне сегодня на чай: я же, как нарочно,сегодня именинник". Чиновники, натурально, тут же поздравили помощникастолоначальника и приняли с охотою предложение. Акакий Акакиевич начал былоотговариваться, но все стали говорить, что неучтиво, что просто стыд исрам, и он уж никак не мог отказаться. Впрочем, ему потом сделалосьприятно, когда вспомнил, что он будет иметь чрез то случай пройтись даже иввечеру в новой шинели. Этот весь день был для Акакия Акакиевича точносамый большой торжественный праздник. Он возвратился домой в самомсчастливом расположении духа, скинул шинель и повесил ее бережно на стене,налюбовавшись еще раз сукном и подкладкой, и потом нарочно вытащил, длясравненья, прежний капот свой, совершенно расползшийся. Он взглянул нанего, и сам даже засмеялся: такая была далекая разница! И долго еще потомза обедом он все усмехался, как только приходило ему на ум положение, вкотором находился капот. Пообедал он весело и после обеда уж ничего неписал, никаких бумаг, а так немножко посибаритствовал на постели, пока непотемнело. Потом, не затягивая дела, оделся, надел на плеча шинель и вышелна улицу. Где именно жил пригласивший чиновник, к сожалению, не можемсказать: память начинает нам сильно изменять, и вс°, что ни есть вПетербурге, все улицы и домы слились и смешались так в голове, что весьматрудно достать оттуда что-нибудь в порядочном виде. Как бы то ни было, новерно, по крайней мере, то, что чиновник жил в лучшей части города, - сталобыть, очень не близко от Акакия Акакиевича. Сначала надо было АкакиюАкакиевичу пройти кое-какие пустынные улицы с тощим освещением, но по мереприближения к квартире чиновника улицы становились живее, населенней исильнее освещены. Пешеходы стали мелькать чаще, начали попадаться и дамы,красиво одетые, на мужчинах попадались бобровые воротники, реже встречалисьваньки с деревянными решетчатыми своими санками, утыканными позолоченнымигвоздочками, - напротив, все попадались лихачи в малиновых бархатныхшапках, с лакированными санками, с медвежьими одеялами, и пролетали улицу,визжа колесами по снегу, кареты с убранными козлами. Акакий Акакиевичглядел на все это, как на новость. Он уже несколько лет не выходил повечерам на улицу. Остановился с любопытством перед освещенным окошкоммагазина посмотреть на картину, где изображена была какая-то красиваяженщина, которая скидала с себя башмак, обнаживши, таким образом, всю ногу,очень недурную; а за спиной ее, из дверей другой комнаты, выставил головукакой-то мужчина с бакенбардами и красивой эспаньолкой под губой. АкакийАкакиевич покачнул головой и усмехнулся и потом пошел своею дорогою. Почемуон усмехнулся, потому ли, что встретил вещь вовсе не знакомую, но окоторой, однако же, все-таки у каждого сохраняется какое-то чутье, илиподумал он, подобно многим другим чиновникам, следующее: "Ну, уж этифранцузы! что и говорить, уж ежели захотят что-нибудь того, так уж точнотого..." А может быть, даже и этого не подумал - ведь нельзя же залезть вдушу человека и узнать все, что он ни думает. Наконец достигнул он дома, вкотором квартировал помощник столоначальника. Помощник столоначальника жилна большую ногу: на лестнице светил фонарь, квартира была во втором этаже
Вошедши в переднюю, Акакий Акакиевич увидел на полу целые ряды калош. Междуними, посреди комнаты, стоял самовар, шумя и испуская клубами пар. Настенах висели все шинели да плащи, между которыми некоторые были даже сбобровыми воротниками или с бархатными отворотами. За стеной был слышен шуми говор, которые вдруг сделались ясными и звонкими, когда отворилась дверьи вышел лакей с подносом, уставленным опорожненными стаканами, сливочникоми корзиною сухарей. Видно, что уж чиновники давно собрались и выпили попервому стакану чаю. Акакий Акакиевич, повесивши сам шинель свою, вошел вкомнату, и перед ним мелькнули в одно время свечи, чиновники, трубки, столыдля карт, и смутно поразили слух его беглый, со всех сторон подымавшийсяразговор и шум передвигаемых стульев. Он остановился весьма неловко средикомнаты, ища и стараясь придумать, что ему сделать. Но его уже заметили,приняли с криком, и все пошли тот же час в переднюю и вновь осмотрели егошинель. Акакий Акакиевич хотя было отчасти и сконфузился, но, будучичеловеком чистосердечным, не мог не порадоваться, видя, как все похвалилишинель. Потом, разумеется, все бросили и его и шинель и обратились, какводится, к столам, назначенным для виста. Все это: шум, говор и толпалюдей, - все это было как-то чудно Акакию Акакиевичу. Он просто не знал,как ему быть, куда деть руки, ноги и всю фигуру свою; наконец подсел он кигравшим, смотрел в карты, засматривал тому и другому в лица и чрезнесколько времени начал зевать, чувствовать, что скучно, тем более что уждавно наступило то время, в которое он, по обыкновению, ложился спать. Онхотел проститься с хозяином, но его не пустили, говоря, что непременно надовыпить в честь обновки по бокалу шампанского. Через час подали ужин,состоявший из винегрета, холодной телятины, паштета, кондитерских пирожкови шампанского. Акакия Акакиевича заставили выпить два бокала, после которыхон почувствовал, что в комнате сделалось веселее, однако ж никак не могпозабыть, что уже двенадцать часов и что давно пора домой. Чтобы как-нибудьне вздумал удерживать хозяин, он вышел потихоньку из комнаты, отыскал впередней шинель, которую не без сожаления увидел лежавшею на полу, стряхнулее, снял с нее всякую пушинку, надел на плеча и опустился по лестнице наулицу. На улице все еще было светло. Кое-какие мелочные лавчонки, этибессменные клубы дворовых и всяких людей, были отперты, другие же, которыебыли заперты, показывали, однако ж, длинную струю света во всю двернующель, означавшую, что они не лишены еще общества и, вероятно, дворовыеслужанки или слуги еще доканчивают свои толки и разговоры, повергая своихгоспод в совершенное недоумение насчет своего местопребывания. АкакийАкакиевич шел в веселом расположении духа, даже подбежал было вдруг,неизвестно почему, за какою-то дамою, которая, как молния, прошла мимо и укоторой всякая часть тела была исполнена необыкновенного движения. Но,однако ж, он тут же остановился и пошел опять по-прежнему очень тихо,подивясь даже сам неизвестно откуда взявшейся рыси. Скоро потянулись передним те пустынные улицы, которые даже и днем не так веселы, а тем болеевечером. Теперь они сделались еще глуше и уединеннее: фонари стали мелькатьреже - масла, как видно, уже меньше отпускалось; пошли деревянные домы,заборы; нигде ни души; сверкал только один снег по улицам, да печальночернели с закрытыми ставнями заснувшие низенькие лачужки. Он приблизился к
