Книга "Шинель". Страница 5
тому месту, где перерезывалась улица бесконечною площадью с едва видными надругой стороне ее домами, которая глядела страшною пустынею
Вдали, бог знает где, мелькал огонек в какой-то будке, котораяказалась стоявшею на краю света. Веселость Акакия Акакиевича как-то здесьзначительно уменьшилась. Он вступил на площадь не без какой-то невольнойбоязни, точно как будто сердце его предчувствовало что-то недоброе. Оноглянулся назад и по сторонам: точное море вокруг него. "Нет, лучше и неглядеть", - подумал и шел, закрыв глаза, и когда открыл их, чтобы узнать,близко ли конец площади, увидел вдруг, что перед ним стоят почти передносом какие-то люди с усами, какие именно, уж этого он не мог дажеразличить. У него затуманило в глазах и забилось в груди. "А ведь шинель-томоя!" - сказал один из них громовым голосом, схвативши его за воротник
Акакий Акакиевич хотел было уже закричать "караул", как другой приставилему к самому рту кулак величиною в чиновничью голову, примолвив: "А воттолько крикни!" Акакий Акакиевич чувствовал только, как сняли с негошинель, дали ему пинка поленом, и он упал навзничь в снег и ничего ужбольше не чувствовал. Чрез несколько минут он опомнился и поднялся на ноги,но уж никого не было. Он чувствовал, что в поле холодно и шинели нет, сталкричать, но голос, казалось, и не думал долетать до концов площади
Отчаянный, не уставая кричать, пустился он бежать через площадь прямо кбудке, подле которой стоял будочник и, опершись на свою алебарду, глядел,кажется, с любопытством, желая знать, какого черта бежит к нему издали икричит человек. Акакий Акакиевич, прибежав к нему, начал задыхающимсяголосом кричать, что он спит и ни за чем не смотрит, не видит, как грабятчеловека. Будочник отвечал, что он не видал ничего, что видел, какостановили его среди площади какие-то два человека, да думал, что то былиего приятели; а что пусть он, вместо того чтобы понапрасну браниться,сходит завтра к надзирателю, так надзиратель отыщет, кто взял шинель
Акакий Акакиевич прибежал домой в совершенном беспорядке: волосы, которыееще водились у него в небольшом количестве на висках и затылке, совершеннорастрепались; бок и грудь и все панталоны были в снегу. Старуха, хозяйкаквартиры его, услыша страшный стук в дверь, поспешно вскочила с постели и сбашмаком на одной только ноге побежала отворять дверь, придерживая на грудисвоей, из скромности, рукою рубашку; но, отворив, отступила назад, увидя втаком виде Акакия Акакиевича. Когда же рассказал он, в чем дело, онавсплеснула руками и сказала, что нужно идти прямо к частному, чтоквартальный надует, пообещается и станет водить; а лучше всего идти прямо кчастному, что он даже ей знаком, потому что Анна, чухонка, служившая преждеу нее в кухарках, определилась теперь к частному в няньки, что она частовидит его самого, как он проезжает мимо их дома, и что он бывает такжевсякое воскресенье в церкви, молится, а в то же время весело смотрит навсех, и что, стало быть, по всему видно, должен быть добрый человек
Выслушав такое решение, Акакий Акакиевич печальный побрел в свою компату, икак он провел там ночь, предоставляется судить тому, кто можетсколько-нибудь представить себе положение другого. Поутру рано отправилсяон к частному; но сказали, что со8т; он пришел в десять - сказали опять:спит; он пришел в одиннадцать часов - сказали: да нет частного дома; он вобеденное время - но писаря в прихожей никак не хотели пустить его и хотелинепременно узнать, за каким делом и какая надобность привела и что такоеслучилось. Так что наконец Акакий Акакиевич раз в жизни захотел показатьхарактер и сказал наотрез, что ему нужно лично видеть самого частного, чтоони не смеют его не допустить, что он пришел из департамента за казеннымделом, а что вот как на них пожалуется, так вот тогда они увидят. Противэтого писаря ничего не посмели сказатъ, и один из них пошел вызватьчастного. Частный принял как-то чрезвычайно странно рассказ о грабительствешинели. Вместо того чтобы обратить внимание на главный пункт дела, он сталрасспрашивать Акакия Акакиевича: да почему он так поздно возвращался, да незаходил ли он и не был ли в каком непорядочном доме, так что АкакийАкакиевич сконфузился совершенно и вышел от него, сам не зная, возымеет линадлежащий ход дело о шинели или нет. Весь этот день он не был вприсутствии (единственный случай в его жизни). На другой день он явилсявесь бледный и в старом капоте своем, который сделался еще плачевнее
Повествование о грабеже шинели, несмотря на то что нашлись такие чиновники,которые не пропустили даже и тут посмеяться над Акакием Акакиевичем, однакоже, многих тронуло. Решились тут же сделать для него складчину, но собралисамую безделицу, потому что чиновники и без того уже много истратились,подписавшись на директорский портрет и на одну какую-то книгу, нопредложению начальника отделения, который был приятелем сочинителю, - итак,сумма оказалась самая бездельная. Один кто-то, движимый состраданием,решился, по крайней мере, помочь Акакию Акакиевичу добрым советом,сказавши, чтоб он поспел не к квартальному, потому что хоть и можетслучиться, что квартальный, желая заслужить одобрение начальства, отыщеткаким-нибудь образом шинель, но шинель все-таки останется в полиции, еслион не представит законных доказательств, что она принадлежит ему; а лучшевсего, чтобы он обратился к одному значительному лицу, что значительноелицо, спишась и сносясь с кем следует, может заставить успешнее идти дело
Нечего делать, Акакий Акакиевич решился идти к значительному лицу. Какаяименно и в чем состояла должность значительного лица, это осталось до сихпор неизвестным. Нужно знать, что одно значительное лицо недавно сделалсязначительным лицом, а до того времени он был незначительным лицом. Впрочем,место его и теперь не почиталось значительным в сравнении с другими, ещезначительнейшими. Но всегда найдется такой круг людей, для которыхнезначительное в глазах прочих есть уже значительное. Впрочем, он старалсяусилить значительность многими другими средствами, именно: завел, чтобынизшие чиновники встречали его еще на лестнице, когда он приходил вдолжность; чтобы к нему являться прямо никто не смел, а чтоб шло всепорядком строжайшим: коллежский регистратор докладывал бы губернскомусекретарю, губернский секретарь - титулярному или какому приходилосьдругому, и чтобы уже, таким образом, доходило дело до него. Так уж насвятой Руси все заражено подражанием, всякий дразнит и корчит своегоначальника. Говорят даже, какой-то титулярный советник, когда сделали егоправителем какой-то отдельной небольшой канцелярии, тотчас же отгородилсебе особенную комнату, назвавши ее "комнатой присутствия", и поставил удверей каких-то капельдинеров с красными воротниками, в галунах, которыебрались за ручку дверей и отворяли ее всякому приходившему, хотя в "комнатеприсутствия" насилу мог уставиться обыкновенный письменный стол. Приемы иобычаи значительного лица были солидны и величественны, но не многосложны
Главным основанием его системы была строгость. "Строгость, строгость и строгость", - говаривал он обыкновенно и при последнем слове обыкновенносмотрел очень значительно в лицо тому, которому говорил. Хотя, впрочем,этому и не было никакой причины, потому что десяток чиновников,составлявших весь правительственный механизм канцелярии, и без того был внадлежащем страхе; завидя его издали, оставлял уже дело и ожидал стояввытяжку, пока начальник пройдет через комнату. Обыкновенный разговор его снизшими отзывался строгостью и состоял почти из трех фраз: "Как вы смеете?Знаете ли вы, с кем говорите? Понимаете ли, кто стоит перед вами?" Впрочем,он был в душе добрый человек, хорош с товарищами, услужлив, но генеральскийчин совершенно сбил его с толку. Получивши генеральский чин, он как-тоспутался, сбился с пути и совершенно не знал, как ему быть. Если емуслучалось быть с ровными себе, он был еще человек как следует, человекочень порядочный, во многих отношениях даже не глупый человек; но кактолько случалось ему быть в обществе, где были люди хоть одним чином понижеего, там он был просто хоть из рук вон: молчал, и положение его возбуждаложалость, тем более что он сам даже чувствовал, что мог бы провести времянесравненно лучше. В глазах его иногда видно было сильное желаниеприсоединиться к какому-нибудь интересному разговору и кружку, ноостанавливала его мысль: не будет ли это уж очень много с его стороны, небудет ли фамильярно, и не уронит ли он чрез то своего значения? Ивследствие таких рассуждений он оставался вечно в одном и том же молчаливомсостоянии, произнося только изредка какие-то односложные звуки, и приобрелтаким образом титул скучнейшего человека. К такому-то значительному лицуявился наш Акакий Акакиевич, и явился во время самое неблагоприятное,весьма некстати для себя, хотя, впрочем, кстати для значительного лица
Значительное лицо находился в своем кабинете и разговорился очень-оченьвесело с одним недавно приехавшим старинным знакомым и товарищем детства, скоторым несколько лет не видался. В это время доложили ему, что пришелкакой-то Башмачкин. Он спросил отрывисто: "Кто такой?" Ему отвечали:"Какой-то чиновник".- "А! может подождать, теперь не время", - сказалзначительный человек. Здесь надобно сказать, что значительный человексовершенно прилгнул: ему было время, они давно уже с приятелем переговорилиобо всем и уже давно перекладывали разговор весьма длинными молчаньями,слегка только потрепливая друг друга по ляжке и приговаривая: "Так-то, ИванАбрамович!" - "Этак-то, Степан Варламович!" Но при всем том, однако же,велел он чиновнику подождать, чтобы показать приятелю, человеку давно неслужившему и зажившемуся дома в деревне, сколько времени чиновникидожидаются у него в передней. Наконец наговорившись, а еще болеенамолчавшись вдоволь и выкуривши сигарку в весьма покойных креслах соткидными спинками, он наконец как будто вдруг вспомнил и сказал секретарю,остановившемуся у дверей с бумагами для доклада: "Да, ведь там стоит,кажется, чиновник; скажите ему, что он может войти". Увидевши смиренный видАкакия Акакиевича и его старенький вицмундир, он оборотился к нему вдруг исказал: "Что вам угодно?" - голосом отрывистым и твердым, которому нарочноучился заране у себя в комнате, в уединении и перед зеркалом, еще за неделюдо получения нынешнего своего места и генеральского чина. Акакий Акакиевичуже заблаговременно почувствовал надлежащую робость, несколько смутился и,как мог, сколько могла позволить ему свобода языка, изъяснил с прибавлениемдаже чаще, чем в другое время, частиц "того", что была-де шинель совершенноновая, и теперь ограблен бесчеловечным образом, и что он обращается к нему,чтоб он ходатайством своим как-нибудь того, списался бы с господином
