Школьная библиотека

лбу и кудри на голове.

- А это, видишь ты... история одна была. Думал было я пробраться втроем стоварищами через румынскую границу, посмотреть хотели, как там, в Румынии

Ну, вот и отправились из Кагула - местечко этакое есть в Бессарабии, околосамой границы. Ночью, конечно, потихоньку идем себе. Вдруг: стой! Кордонтаможенный, прямо на него налезли. Ну - бежать! Тут меня один солдатик исъездил по башке. Не больно важно ударил, а все-таки с месяц я провалялся вгоспитале. И какая ведь история! Солдат-то земляком оказался! Наш,муромский!.. Его тоже скоро в госпиталь положили - контрабандист егоиспортил, ножом в живот ткнул. Очухались мы и разобрались в делах-то. Солдатспрашивает у меня: "Это, говорит, я тебя полоснул?" - "Надо быть, ты, колипризнаешь". - "Должно, я, говорит; ты, говорит, не сердись - служба такая

Мы думали, вы с контрабандой идете. Вот, говорит, и меня уважили - брюхоподпороли. Ничего не поделаешь: жизнь - игра серьезная". Ну, мы иподружились с ним. Хороший солдатик - Яшка Мазин... А кудри? Кудри? Кудри,брат ты мой, это после тифа. ТирF3 меня был. Посадили меня в Кишиневе втюрьму, желая судить за самовольное прохождение границы, а там у меня иразыгрался тиф... Валялся я с ним, валялся, насилу встал. Надо быть, даже ине встал бы, да сиделка очень уж за меня хлопотала. Я, брат, просто дивудался - возится со мной, как с дитей, а на что я ей нужен? "Марья, говорю,Петровна, бросьте вы эту музыку; чай, мне совестно!" А она знай себепосмеивается. Добрая девица... Душеспасительное мне читала иногда. Ну, а яговорю - нет ли, мол, чего этакого? Принесла книгу насчетангличанина-матроса, который спасся от кораблекрушения на безлюдный остров иустроил на нем себе жизнь. Интересно, страх как! Очень мне понравиласькнига; так бы туда к нему и поехал. Понимаешь, какая жизнь? Остров, море,небо - ты один себе живешь, и все у тебя есть, и ты свободен! Там еще дикийбыл. Ну, я бы дикого утопил - на кой черт он мне нужен! Мне и одному нескучно. Ты читал такую книгу?

- Ну, а как же ты вышел из тюрьмы?

- А - выпустили. Посудили, оправдали и выпустили. Очень просто... Вотчто: я сегодня больше не работаю, ну ее к лешему! Ладно, навихлял себе рукии будет. Денег у меня есть рубля три да за сегодняшние полдня сорок копеекполучу. Вон сколько капитала! Значит, пойдем со мной к нам... мы не вбараке, а тут поблизости, в горе... дыра там есть такая, очень удобная длячеловеческого жительства. Вдвоем мы квартируем в ней, да товарищ болеет лихорадка его скрючила... Ну, так ты посиди тут, а я к подрядчику... яскоро!..

Он быстро встал и пошел как раз в то время, когда сваебойцы брались заверевку, начиная работу. Я остался сидеть на камне, поглядывая на шумнуюсуету, царившую вокруг меня, и на спокойное синевато-зеленое море.

Высокая фигура Коновалова, быстро шмыгая между людей, груд камня, дереваи тачек, исчезала вдали. Он шел, размахивая руками, одетый в синююкретоновую блузу, которая была ему коротка и узка, в холщовые порты и втяжелые опорки. Шапка русых кудрей колыхалась на его большой голове. Иногдаон оборачивался назад и делал мне руками какие-то знаки. Весь он былкакой-то новый, оживленный, спокойно-уверенный и сильный. Всюду вокруг негоработали, трещало дерево, раскалывался камень, уныло визжали тачки,вздымались облака пыли, что-то с грохотом падало, и люди кричали, ругались,ухали и пели, точно стоная. Среди всей этой путаницы звуков и движенийкрасивая фигура моего приятеля, удалявшегося куда-то твердыми шагами, оченьрезко выделялась, являясь как бы намеком на что-то, объясняющее Коновалова.

Часа через два после встречи мы с ним лежали в "дыре, очень удобной длячеловеческого жительства". На самом деле "дыра" была весьма удобна - в горекогда-то давно брали камень и вырубили большую четырехугольную нишу, вкоторой можно было вполне свободно поместиться четверым. Но она была низка,и над входом в нее висела глыба камня, изображая собой как бы навес, так чтодля того, чтобы попасть в дыру, следовало лечь на землю перед ней и потомзасовывать себя в нее. Глубина ее была аршина три, но влезать в нее сголовой не представлялось надобности, да и было рискованно, ибо эта глыбанад входом могла обвалиться и совсем похоронить нас там. Мы не хотели этогои устроились так: ноги и туловища сунули в дыру, где было очень прохладно, аголовы оставили на солнце, в отверстии дыры, так что если бы глыба камня наднами захотела упасть, то она только раздавила бы нам черепа.

Больной босяк весь выбрался на солнце и лег около нас шагах в двух, такчто мы слышали, как стучали его зубы в пароксизме лихорадки. Это был сухой идлинный хохол: "з Пiлтавы", - задумчиво сказал он мне.

Он катался по земле, стараясь плотнее закутаться в серый балахон, сшитыйиз одних дыр, и очень образно ругался, видя, что все его усилия тщетны,ругался и все-таки продолжал кутаться. У него были маленькие черные глаза,постоянно прищуренные, точно он всегда что-то пристально рассматривал.

Солнце невыносимо пекло нам затылки, Коновалов устроил из моей солдатскойшинели нечто вроде ширм, воткнув в землю палки и распялив на них шинель

Издали долетал глухой шум работ на бухте, но ее мы не видели: справа от наслежал на берегу город тяжелыми глыбами белых домов, слева - море, пред нами- оно же, уходившее в неизмеримую даль, где в мягких полутонах смешались вфантастическое марево какие-то дивные и нежные, невиданные краски, ласкающиеглаз и душу неуловимой красотой своих оттенков...

Коновалов смотрел туда, блаженно улыбался и говорил мне:

- Сядет солнце, мы запалим костер, вскипятим чаю, есть у нас хлеб, естьмясо. Хочешь арбуза?

Он выкатил ногой из угла ямы арбуз, достал из кармана нож и, разрезаяарбуз, говорил:

- Каждый раз, как я бываю у моря, я все думаю - чего люди мало селятсяоколо него? Были бы они от этого лучше, потому оно - ласковое такое..

хорошие думы от него в душе у человека. А ну, расскажи, как ты сам жил в этигоды?

Я стал рассказывать ему. Море вдали уже покрылось багрецом и золотом,навстречу солнцу поднимались розовато-дымчатые облака мягких очертаний

Казалось, что со дна моря встают горы с белыми вершинами, пышно убраннымиснегом, розовыми от лучей заката.

- Совсем напрасно ты, Максим, в городах трешься, - убедительно сказалКоновалов, выслушав мою эпопею. - И что тебя к ним тянет? Тухлая там жизнь

Ни воздуху, ни простору, ничего, что человеку надо. Люди? Люди везде есть..

Книги? Ну, будет уж тебе книги читать! Не для этого, поди-ка, ты родился..

Да и книги - чепуха. Ну, купи ее, положи в котомку и иди. Хочешь со мнойидти в Ташкент? В Самарканд или еще куда?.. А потом на Амур хватим... идет?Я, брат, решил ходить по земле в разные стороны - это всего лучше. Идешь ивсе видишь новое... И ни о чем не думается... Дует тебе ветерок навстречу ивыгоняет из души разную пыль. Легко и свободно... Никакого ни от когостеснения: захотелось есть - пристал, поработал чего-нибудь на полтину; нетработы - попроси хлеба, дадут. Так - хоть земли много увидишь... Красотывсякой. Аида?

Солнце село. Облака над морем потемнели, море тоже стало темным, повеялопрохладой. Кое-где уже вспыхивали звезды, гул работы в бухте прекратился,лишь порой оттуда тихие, как вздохи, доносились возгласы людей. И когда нанас дул ветер, он приносил с собой меланхоличный звук шороха волн о берег.

Тьма ночная быстро сгущалась, и фигура хохла, за пять минут перед темимевшая вполне определенные очертания, теперь уже представляла собоюнеуклюжий ком...

- Костер бы... - сказал он, покашливая.

- Можно...

Коновалов откуда-то извлек кучку щеп, подпалил их спичкой, и тонкиеязычки огня начали ласково лизать желтое смолистое дерево. Струйки дымавились в ночном воздухе, полном влаги и свежести моря. А вокруг становилосьвсе тише: жизнь точно отодвигалась куда-то от нас, звуки ее таяли и гасли вотьме. Облака рассеялись, на темно-синем небе ярко засверкали звезды, набархатной поверхности моря тоже мелькали огоньки рыбачьих лодок и отраженныхзвезд. Костер перед нами расцвел, как большой красно-желтый цветок..

Коновалов сунул в него чайник и, обняв колени, задумчиво стал смотреть вогонь. Хохол, как громадная ящерица, подполз к нему.

- Настроили люди городов, домов, собрались там в кучи, пакостят землю,задыхаются, теснят друг друга... Хорошая жизнь! Нет, вот она, жизнь, вот какмы...

- Ого, - тряхнул головой хохол, - коли бы к ней еще нам на зиму кожухидобыть, а то теплую хату, то и совсем была бы господская жизнь... - Онприщурил один глаз и, усмехнувшись, посмотрел на Коновалова.

- Н-да, - смутился тот, - зима - треклятое время. Для зимы городадействительно нужны... тут уж ничего не поделаешь... Но большие городавсе-таки ни к чему... Зачем народ сбивать в такие кучи, когда и двое-троеужиться между собой не могут?.. Я - вот про что! Оно, конечно, ежелиподумать, так ни в городе, ни в степи, нигде человеку места нет. Но лучшепро такие дела не думать... ничего не выдумаешь, а душу надорвешь...

Я думал, что Коновалов изменился от бродячей жизни, что наросты тоски,которые были на его сердце в первое время нашего знакомства, слетели с него,как шелуха, от вольного воздуха, которым он дышал в эти годы; но тон егопоследней фразы восстановил предо мной приятеля все тем же ищущим своей"точки" человеком, каким я его знал. Все та же ржавчина недоумения преджизнью и яд дум о ней разъедали могучую фигуру, рожденную, к ее несчастью, счутким сердцем. Таких "задумавшихся" людей много в русской жизни, и все ониболее несчастны, чем кто-либо, потому что тяжесть их дум увеличена слепотойих ума. Я с сожалением посмотрел на приятеля, а он, как бы подтверждая моюмысль, тоскливо воскликнул:

- Вспомнил я, Максим, нашу жизнь и все там... что было. Сколько послетого исходил я земли, сколько всякой всячины видел... Нет для меня на земленичего удобного! Не нашел я себе места!

- А зачем родился с такой шеей, на которую ни одно ярмо не подходит? равнодушно спросил хохол, вынимая из огня вскипевший чайник.

- Нет, скажи ты мне... - спрашивал Коновалов, - почему я не могу бытьпокоен? Почему люди живут и ничего себе, занимаются своим делом, имеют жен,