Школьная библиотека

С моря дул влажный, холодный ветер, разнося по степи задумчивую мелодиюплеска набегавшей на берег волны и шелеста прибрежных кустов. Изредка егопорывы приносили с собой сморщенные, желтые листья и бросали их в костер,раздувая пламя; окружавшая нас мгла осенней ночи вздрагивала и, пугливоотодвигаясь, открывала на миг слева - безграничную степь, справа бесконечное море и прямо против меня - фигуру Макара Чудры, старого цыгана,- он сторожил коней своего табора, раскинутого шагах в пятидесяти от нас.

Не обращая внимания на то, что холодные волны ветра, распахнув чекмень,обнажили его волосатую грудь и безжалостно бьют ее, он полулежал в красивой,сильной позе, лицом ко мне, методически потягивал из своей громадной трубки,выпускал изо рта и носа густые клубы дыма и, неподвижно уставив глазакуда-то через мою голову в мертво молчавшую темноту степи, разговаривал сомной, не умолкая и не делая ни одного движения к защите от резких ударовветра.

- Так ты ходишь? Это хорошо! Ты славную долю выбрал себе, сокол. Так инадо: ходи и смотри, насмотрелся, ляг и умирай - вот и все!

- Жизнь? Иные люди? - продолжал он, скептически выслушав мое возражениена его "Так и надо". - Эге! А тебе что до того? Разве ты сам - не жизнь?Другие люди живут без тебя и проживут без тебя. Разве ты думаешь, что тыкому-то нужен? Ты не хлеб, не палка, и не нужно тебя никому.

- Учиться и учить, говоришь ты? А ты можешь научиться сделать людейсчастливыми? Нет, не можешь. Ты поседей сначала, да и говори, что надоучить. Чему учить? Всякий знает, что ему нужно. Которые умнее, те берут чтоесть, которые поглупее - те ничего не получают, и всякий сам учится...

- Смешные они, те твои люди. Сбились в кучу и давят друг друга, а местана земле вон сколько, - он широко повел рукой на степь. - И вс° работают

Зачем? Кому? Никто не знает. Видишь, как человек пашет, и думаешь: вот он покапле с потом силы свои источит на землю, а потом ляжет в нее и сгниет вней. Ничего по нем не останется, ничего он не видит с своего поля и умирает,как родился, - дураком.

- Что ж, - он родился затем, что ли, чтоб поковырять землю, да и умереть,не успев даже могилы самому себе выковырять? Ведома ему воля? Ширь степнаяпонятна? Говор морской волны веселит ему сердце? Он раб - как толькородился, всю жизнь раб, и все тут! Что он с собой может сделать? Толькоудавиться, коли поумнеет немного.

- А я, вот смотри, в пятьдесят восемь лет столько видел, что колинаписать все это на бумаге, так в тысячу таких торб, как у тебя, неположишь. А ну-ка, скажи, в каких краях я не был? И не скажешь. Ты и незнаешь таких краев, где я бывал. Так нужно жить: иди, иди - и все тут. Долгоне стой на одном месте - чего в нем? Вон как день и ночь бегают, гоняясьдруг за другом, вокруг земли, так и ты бегай от дум про жизнь, чтоб неразлюбить ее. А задумаешься - разлюбишь жизнь, это всегда так бывает. И сомной это было. Эге! Было, сокол.

- В тюрьме я сидел, в Галичине. "Зачем я живу на свете?" - помыслил я соскуки, - скучно в тюрьме, сокол, э, как скучно! - и взяла меня тоска засердце, как посмотрел я из окна на поле, взяла и сжала его клещами. Ктоскажет, зачем он живет? Никто не скажет, сокол! И спрашивать себя про это ненадо. Живи, и все тут! И похаживай да посматривай кругом себя, вот и тоскане возьмет никогда. Я тогда чуть не удавился поясом, вот как!

- Хе! Говорил я с одним человеком. Строгий человек, из ваших, русских

Нужно, говорит он, жить не так, как ты сам хочешь, а так, как сказано вбожьем слове. Богу покоряйся, и он даст тебе все, что попросишь у него. Асам он весь в дырьях, рваный. Я и сказал ему, чтобы он себе новую одеждупопросил у бога. Рассердился он и прогнал меня, ругаясь. А до того говорил,что надо прощать людей и любить их. Вот бы и простил мне, коли моя речьобидела его милость. Тоже - учителC! Учат они меньше есть, а сами едят подесять раз в сутки.

Он плюнул в костер и замолчал, снова набивая трубку. Ветер выл жалобно итихо, во тьме ржали кони, из табора плыла нежная и страстная песня-думка

Это пела красавица Нонка, дочь Макара. Я знал ее голос густого, грудноготембра, всегда как-то странно, недовольно и требовательно звучавший - пелали она песню, говорила ли "здравствуй". На ее смуглом, матовом лице замерланадменность царицы, а в подернутых какой-то тенью темно-карих глазахсверкало сознание неотразимости ее красоты и презрение ко всему, что не онасама.

Макар подал мне трубку.

- Кури! Хорошо поет девка? То-то! Хотел бы, чтоб такая тебя полюбила?Нет? Хорошо! Так и надо - не верь девкам и держись от них дальше. Девкецеловаться лучше и приятней, чем мне трубку курить, а поцеловал ее - иумерла воля в твоем сердце. Привяжет она тебя к себе чем-то, чего не видно,а порвать - нельзя, и отдашь ты ей всю душу. Верно! Берегись девок! Лгутвсегда! Люблю, говорит, больше всего на свете, а ну-ка, уколи ее булавкой,она разорвет тебе сердце. Знаю я! Эге, сколько я знаю! Ну, сокол, хочешь,скажу одну быль? А ты ее запомни и, как запомнишь, - век свой будешьсвободной птицей.

"Был на свете Зобар, молодой цыган, Лойко Зобар. Вся Венгрия, и Чехия, иСлавония, и все, что кругом моря, знало его, - удалый был малый! Не было потем краям деревни, в которой бы пяток-другой жителей не давал богу клятвыубить Лойко, а он себе жил, и уж коли ему понравился конь, так хоть полксолдат поставь сторожить того коня - все равно Зобар на нем гарцеватьстанет! Эге! разве он кого боялся? Да приди к нему сатана со всей своейсвитой, так он бы, коли б не пустил в него ножа, то наверно бы крепкопоругался, а что чертям подарил бы по пинку в рыла - это уж как раз!

И все таборы его знали или слыхали о нем. Он любил только коней и ничегобольше, и то недолго - поездит, да и продаст, а деньги, кто хочет, тот ивозьми. У него не было заветного - нужно тебе его сердце, он сам бы вырвалего из груди, да тебе и отдал, только бы тебе от того хорошо было. Вот онкакой был, сокол!

Наш табор кочевал в то время по Буковине, - это годов десять назад тому

Раз - ночью весенней - сидим мы: я, Данило-солдат, что с Кошутом воевалвместе, и Нур старый, и все другие, и Радда, Данилова дочка.

Ты Нонку мою знаешь? Царица девка! Ну, а Радду с ней равнять нельзя много чести Нонке! О ней, этой Радде, словами и не скажешь ничего. Можетбыть, ее красоту можно бы на скрипке сыграть, да и то тому, кто эту скрипку,как свою душу, знает.

Много посушила она сердец молодецких, ого, много! На Мораве один магнат,старый, чубатый, увидал ее и остолбенел. Сидит на коне и смотрит, дрожа, какв огневице. Красив он был, как черт в праздник, жупан шит золотом, на бокусабля, как молния, сверкает, чуть конь ногой топнет, вся эта сабля в камняхдрагоценных, и голубой бархат на шапке, точно неба кусок, - важный былгосподарь старый! Смотрел, смотрел, да и говорит Радде: "Гей! Поцелуй,кошель денег дам". А та отвернулась в сторону, да и только! "Прости, колиобидел, взгляни хоть поласковей", - сразу сбавил спеси старый магнат ибросил к ее ногам кошель - большой кошель, брат! А она его будто невзначайпнула ногой в грязь, да и все тут.

- Эх, девка! - охнул он, да и плетью по коню - только пыль взвиласьтучей.

А на другой день снова явился. "Кто ее отец?" - громом гремит по табору

Данило вышел. "Продай дочь, что хочешь возьми!" А Данило и скажи ему: "Этотолько паны продают все, от своих свиней до своей совести, а я с Кошутомвоевал и ничем не торгую!" Взревел было тот, да и за саблю, но кто-то из нассунул зажженный трут в ухо коню, он и унес молодца. А мы снялись, да ипошли. День идем и два, смотрим - догнал! "Гей вы, говорит, перед богом ивами совесть моя чиста, отдайте девку в жены мне: все поделю с вами, богат ясильно!" Горит весь и, как ковыль под ветром, качается в седле. Мызадумались.

- А ну-ка, дочь, говори! - сказал себе в усы Данило.

- Кабы орлица к ворону в гнездо по своей воле вошла, чем бы она стала? спросила нас Радда. Засмеялся Данило, и все мы с ним.

- Славно, дочка! Слышал, господарь? Не идет дело! Голубок ищи - теподатливей. - И пошли мы вперед.

А тот господарь схватил шапку, бросил ее оземь и поскакал так, что землязадрожала. Вот она какова была Радда, сокол!

- Да! Так вот раз ночью сидим мы и слышим - музыка плывет по степи

Хорошая музыка! Кровь загоралась в жилах от нее, и звала она куда-то. Всемнам, мы чуяли, от той музыки захотелось чего-то такого, после чего бы и житьуж не нужно было, или, коли жить, так - царями над всей землей, сокол!

Вот из темноты вырезался конь, а на нем человек сидит и играет, подъезжаяк нам. Остановился у костра, перестал играть, улыбаясь, смотрит на нас.

- Эге, Зобар, да это ты! - крикнул ему Данило радостно. Так вот он, ЛойкоЗобар!

Усы легли на плечи и смешались с кудрями, очи, как ясные звезды, горят, аулыбка - целое солнце, ей-богу! Точно его ковали из одного куска железавместе с конем. Стоит весь, как в крови, в огне костра и сверкает зубами,смеясь! Будь я проклят, коли я его не любил уже, как себя, раньше, чем онмне слово сказал или просто заметил, что и я тоже живу на белом свете!

Вот, сокол, какие люди бывают! Взглянет он тебе в очи и полонит твоюдушу, и ничуть тебе это не стыдно, а еще и гордо для тебя. С таким человекомты и сам лучше становишься. Мало, друг, таких людей! Ну, так и ладно, колимало. Много хорошего было бы на свете, так его и за хорошее не считали бы

Так-то! А слушай-ка дальше.

Радда и говорит: "Хорошо ты, Лойко, играешь! Кто это делал тебе скрипкутакую звонкую и чуткую?" А тот смеется: "Я сам делал! И сделал ее не издерева, а из груди молодой девушки, которую любил крепко, а струны из еесердца мною свиты. Врет еще немного скрипка, ну, да я умею смычок в рукахдержать!"

Известно, наш брат старается сразу затуманить девке очи, чтоб они не