Школьная библиотека

мертвый... Я плакала над ним. Кто скажет? Может, ведь это я и убила его

Вдвое старше его я была тогда уж. И была такая сильная, сочная... а он - чтоже?.. Мальчик!..

Она вздохнула и - первый раз я видел это у нее - перекрестилась трижды,шепча что-то сухими губами.

- Ну, отправилась ты в Польшу... - подсказал я ей.

- Да... с тем, маленьким полячком. Он был смешной и подлый. Когда емунужна была женщина, он ластился ко мне котом и с его языка горячий мед тек,а когда он меня не хотел, то щелкал меня словами, как кнутом. Раз как-то шлимы по берегу реки, и вот он сказал мне гордое, обидное слово. О! О!.. Ярассердилась! Я закипела, как смола! Я взяла его на руки и, как ребенка, он был маленький, - подняла вверх, сдавив ему бока так, что он посинел весь

И вот я размахнулась и бросила его с берега в реку. Он кричал. Смешно таккричал. Я смотрела на него сверху, а он барахтался там, в воде. Я ушлатогда. И больше не встречалась с ним. Я была счастлива на это: никогда невстречалась после с теми, которых когда-то любила. Это нехорошие встречи,все равно как бы с покойниками.

Старуха замолчала, вздыхая. Я представлял себе воскрешаемых ею людей. Вотогненно-рыжий, усатый гуцул идет умирать, спокойно покуривая трубку. У него,наверное, были холодные, голубые глаза, которые на все смотрелисосредоточенно и твердо. Вот рядом с ним черноусый рыбак с Прута; плачет, нежелая умирать, и на его лице, бледном от предсмертной тоски, потускнеливеселые глаза, и усы, смоченные слезами, печально обвисли по угламискривленного рта. Вот он, старый, важный турок, наверное, фаталист идеспот, и рядом с ним его сын, бледный и хрупкий цветок Востока, отравленныйпоцелуями. А вот тщеславный поляк, галантный и жестокий, красноречивый ихолодный... И все они - только бледные тени, а та, которую они целовали,сидит рядом со мной живая, но иссушенная временем, без тела, без крови, ссердцем без желаний, с глазами без огня, - тоже почти тень.

Она продолжала.

- В Польше стало трудно мне. Там живут холодные и лживые люди. я не зналаих змеиного языка. Все шипят.. Что шипят? Это бог дал им такой змеиный языкза то, что они лживы. Шла я тогда, не зная куда, и видела, как онисобирались бунтовать с вами, русскими. Дошла до города Бохнии. Жид одинкупил меня; не для себя купил, а чтобы торговать мною. Я согласилась на это

Чтобы жить - надо уметь что-нибудь делать. Я ничего не умела и за этоплатила собой. Но я подумала тогда, что ведь, если я достану немного денег,чтобы воротиться к себе на Бырлад, я порву цепи, как бы они крепки ни были

И жила я там. Ходили ко мне богатые паны и пировали у меня. Это им дорогостоило. Дрались из-за меня они, разорялись. Один добивался меня долго и развот что сделал: пришел, а слуга за ним идет с мешком. Вот пан взял в рукитот мешок и опрокинул его над моей головой. Золотые монеты стукали меня поголове, и мне весело было слушать их звон, когда они падали на пол. Но явсе-таки выгнала пана. У него было такое толстое, сырое лицо, и живот - какбольшая подушка. Он смотрел, как сытая свинья. Да, выгнала я его, хотя он иговорил, что продал все земли свои, и дома, и коней, чтобы осыпать менязолотом. Я тогда любила одного достойного пана с изрубленным лицом. Все лицобыло у него изрублено крест-накрест саблями турок, с коEрыми он незадолгоперед тем воевал за греков. Вот человек!.. Что ему греки, если он поляк? Аон пошел, бился с ними против их врагов. Изрубили его, у него вытек одинглаз от ударов, и два пальца на левой руке были тоже отрублены... Что емугреки, если он поляк? А вот что: он любил подвиги. А когда человек любитподвиги, он всегда умеет их сделать и найдет, где это можно. В жизни, знаешьли ты, всегда есть место подвигам. И те, которые не находят их для себя, те просто лентяи или трусы или не понимают жизни, потому что, кабы людипонимали жизнь, каждый захотел бы оставить после себя свою тень в ней. Итогда жизнь не пожирала бы людей бесследно... О, этот, рубленый, был хорошийчеловек! Он готов был идти на край света, чтобы делать что-нибудь. Наверное,ваши убили его во время бунта. А зачем вы ходили бить мадьяр? Ну-ну,молчи!..

И, приказывая мне молчать, старая Изергиль вдруг замолчала сама,задумалась.

- Знала также я и венгра одного. Он однажды ушел от меня, - зимой этобыло, - и только весной, когда стаял снег, нашли его в поле с простреленнойголовой. Вот как! Видишь - не меньше чумы губит любовь людей; коли посчитать- не меньше.. Что я говорила? О Польше... Да, там я сыграла свою последнююигру. Встретила одного шляхтича... Вот был красив! Как черт. Я же стара ужбыла, эх, стара! Было ли мне четыре десятка лет? Пожалуй, что и было... А онбыл еще и горд, и избалован нами, женщинами. Дорого он мне стал... да. Онхотел сразу так себе взять меня, но я не далась. Я не была никогда рабой,ничьей. А с жидом я уже кончила, много денег дала ему... И уже в Краковежила. Тогда у меня все было: и лошади, и золото, и слуги... Он ходил ко мне,гордый демон, и все хотел, чтоб я сама кинулась ему в руки. Мы поспорили сним... Я даже, - помню, - дурнела от этого. Долго это тянулось... Я взяласвое: он на коленях упрашивал меня... Но только взял, как уж и бросил. Тогдапоняла я, что стала стара... Ох, это было мне не сладко! Вот уж не сладко!.

Я ведь любила его, этого черта... а он, встречаясь со мной, смеялся..

подлый он был! И другим он смеялся надо мной, а я это знала. Ну, уж горькобыло мне, скажу! Но он был тут, близко, и я все-таки любовалась им. А каквот ушел он биться с вами, русскими, тошно стало мне. Ломала я себя, но немогла сломать... И решила поехать за ним. Он около Варшавы был, в лесу.

Но когда я приехала, то узнала, что уж побили их ваши... и что он вплену, недалеко в деревне.

"Значит, - подумала я, - не увижу уже его больше!" А видеть хотелось. Ну,стала стараться увидать... Нищей оделась, хромой, и пошла, завязав лицо, вту деревню, где был он. Везде казаки и солдаты... дорого мне стоило бытьтам! Узнала я, где поляки сидят, и вижу, что трудно попасть туда. А нужномне это было. И вот ночью поползла я к тому месту, где они были. Ползу поогороду между гряд и вижу: часовой стоит на моей дороге... А уж слышно мне поют поляки и говорят громко. Поют песню одну... к матери бога... И тот тамже поет... Аркадэк мой. Мне горько стало, как подумала я, что раньше за мнойползали... а вот оно, пришло время - и я за человеком поползла змеей поземле и, может, на смерть свою ползу. А этот часовой уже слушает, выгнулсявперед. Ну, что же мне? Встала я с земли и пошла на него. Ни ножа у менянет, ничего, кроме рук да языка. Жалею, что не взяла ножа. Шепчу:"Погоди!.." А он, солдат этот, уже приставил к горлу мне штык. Я говорю емушепотом: "Не коли, погоди, послушай, коли у тебя душа есть! Не могу тебеничего дать, а прошу тебя..." Он опустил ружье и также шепотом говорит мне:"Пошла прочь, баба! пошла! Чего тебе?" Я сказала ему, что сын у меня тутзаперт... "Ты понимаешь, солдат, - сын! Ты ведь тоже чей-нибудь сын, да? Таквот посмотри на меня - у меня есть такой же, как ты, и вон он где! Дай мнепосмотреть на него, может, он умрет скоро... и, может, тебя завтра убьют..

будет плакать твоя мать о тебе? И ведь тяжко будет тебе умереть, не взглянувна нее, твою мать? И моему сыну тяжко же. Пожалей же себя и его, и меня мать!.."

Ох, как долго говорила я ему! Шел дождь и мочил нас. Ветер выл и ревел, итолкал меня то в спину, то в грудь. Я стояла и качалась перед этим каменнымсолдатом... А он все говорил: "Нет!" И каждый раз, как я слышала егохолодное слово, еще жарче во мне вспыхивало желание видеть того, Аркадэка..

Я говорила и мерила глазами солдата - он был маленький, сухой и все кашлял

И вот я упала на землю перед ним и, охватив его колени, все упрашивая егогорячими словами, свалила солдата на землю. Он упал в грязь. Тогда я быстроповернула его лицом к земле и придавила его голову в лужу, чтоб он некричал. Он не кричал, а только все барахтался, стараясь сбросить меня ссвоей спины. Я же обеими руками втискивала его голову глубже в грязь. Он изадохнулся... Тогда я бросилась к амбару, где пели поляки. "Аркадэк!.." шептала я в щели стен. Они догадливые, эти поляки, - и, услыхав меня, неперестали петь! Вот его глаза против моих. "Можешь ты выйти отсюда?" - "Да,через пол!" - сказал он. "Ну, иди же". И вот четверо их вылезло из-под этогоамбара: трое и Аркадэк мой. "Где часовые?" - спросил Аркадэк. "Вон лежит!.."И они пошли тихо-тихо, согнувшись к земле. Дождь шел, ветер выл громко. Мыушли из деревни и долго молча шли лесом. Быстро так шли. Аркадэк держал меняза руку, и его рука была горяча и дрожала.

О!.. Мне так хорошо было с ним, пока он молчал. Последние это были минуты- хорошие минуты моей жадной жизни. Но вот мы вышли на луг и остановились

Они благодарили меня все четверо. Ох, как они долго и много говорили мнечто-то! Я все слушала и смотрела на своего пана. Что же он сделает мне? Ивот он обнял меня и сказал так важно... Не помню, что он сказал, но таквыходило, что теперь он в благодарность за то, что я увела его, будет любитьменя... И стал он на колени предо мной, улыбаясь, и сказал мне: "Моякоролева!" Вот какая лживая собака была это!.. Ну, тогда я дала ему пинканогой и ударила бы его в лицо, да он отшатнулся и вскочил. Грозный и бледныйстоит он предо мной... Стоят и те трое, хмурые все. И все молчат. Япосмотрела на них... Мне тогда стало - помню - только скучно очень, и такаялень напала на меня... Я сказала им: "Идите!" Они, псы, спросили меня:

"Ты воротишься туда, указать наш путь?" Вот какие подлые! Ну, все-такиушли они. Тогда и я пошла... А на другой день взяли меня ваши, но скороотпустили. Тогда увидела я, что пора мне завести гнездо, будет житькукушкой! Уж тяжела стала я, и ослабели крылья, и перья потускнели... Пора,пора! Тогда я уехала в Галицию, а оттуда в Добруджу. И вот уже около трехдесятков лет живу здесь. Был у меня муж, молдаванин; умер с год томувремени. И живу я вот! Одна живу... Нет, не одна, а вон с теми.

Старуха махнула рукой к морю. Там все было тихо. Иногда рождался какой-тократкий, обманчивый звук и умирал тотчас же.

- Любят они меня. Много я рассказываю им разного. Им это надо. Ещемолодые все... И мне хорошо с ними. Смотрю и думаю: "Вот и я, было время,такая же была... Только тогда, в мое время, больше было в человеке силы иогня, и оттого жилось веселее и лучше... Да!.."

Она замолчала. Мне грустно было рядом с ней. Она же дремала, качаяголовой, и тихо шептала что-то... может быть, молилась