Школьная библиотека

в церкви, ни в мэрии, ни у нотариуса. Тут бог знает из какихглубоких недр вылезают наружу старые, заржавленные, давнозабытые предрассудки.

Все это я вспомнил и испытал в тот день, когда в моембараке на заводе мои сотрудники дали пышный обед мне и Марии

Надо сказать, во-первых, что выпито было за столом несравненнобольше, чем мои друзья позволили бы себе в присутствии"законной супруги". А во-вторых, в словах, обращенных к ней, внелепых русских тостах и шутливых брачных намеках былинеискренность, натянутость, приподнятость, вместе с худоскрытой развязностью. Я как будто бы прозревал их настоящие,циничные мысли: "Твое дело -- капризный случай. Разве все мы невидели, как на твоих коленях сидели прехорошенькие девчонки ипили с тобою из одного стакана? Игра судьбы, что одна из них несидит сейчас на почетном месте, игра судьбы, что эта досталасьтебе, а не мне". Смешно сказать; все мужчины в этом смыслесамомнительны до идиотства. Каждый лакей в аристократическомдоме или во дворце, если он только не старше пятидесяти лет,такого высокого мнения о своих мужских достоинствах, что безособого волнения встретит минуту, когда его никому не доступнаявеликолепная госпожа скажет ему, снимая одежды: "Неужели ты досих пор не замечал, что я вся твоя?" "Рюн-Блаз" -- героическаяпьеса, однако она оказалась написанной точно специально длялакеев. По крайней мере -- это их излюбленная пьеса.

И не в следствии ли этой уверенности в женскойподатливости, с одной стороны, и в своей собственнойнеотразимости, с другой -- большинство мужчин склонно такхвастливо, так неправдоподобно, так грубо врать о своихлюбовных успехах?

И у такого хвастуна есть свое внутреннее темноеоправдание: "Положим, этого никогда не случилось, но будь уменя свободное время, благоприятные условия, да поменьшеробости, да побольше настойчивости, оно все равно непременнослучилось бы..."

Словом, этот обед еще больше расторг мою прежнюю близостьс сослуживцами.

Мария, в свою очередь, ответила им обедом, на котором былаочень мила и обходительна, но недоступно холодна. На прощанье,когда кто-то из моих друзей намеревался поцеловать у нее руку,она не позволила. Она сказала:

-- Это был, вероятно, прекрасный обычай в старину. Теперьон выходит из моды даже во дворцах.

И, чтобы загладить резкость, она прибавила, улыбаясь:

-- Влрочем, и дворцы выходят, кажется, из моды.

Это замечание обидело. А ведь надо сказать правду: мы,русские, целуем дамские руки раз по тридцати в сутки, целуемзнакомым, полузнакомым и вовсе незнакомым дамам, и притом вовсене умеем целовать хотя бы немножко прилично. Да и поцелуй руки-- это высшая, интимная ласка. С какой стати мы мусолим рукукаждой женщины без смысла для нее и для себя?

И тоже: надо наконец серьезно подумать и о рукопожатиях

Сколько есть на свете мокрых, грязных, холодных, вялых, точнораспаренных или сухо и жестко горячих, явно враждебных,несомненно преступных и просто отвратительных рук. И каждую изних вы, при случайном знакомстве, должны пожать, несмотря нато, что ваша рука -- это тончайший аппарат чувствительности -содрогается и протестует всеми своими нервами. Не лучше ликивок, полупокловC ну, в крайности, даже глубокий, черт побери,поклон?

Так мы с Марией и остались одни в шумной, людной,

пестрой Марсели. Отношения мои с сотрудниками стали вежливоделовыми, хотя порою мне казалось, что я читаю в их случайныхвзглядах подозрительный и ядовитый вопрос: "А уж не состоишь литы на содержании у женщины?" Страшный вопрос для мужчины!

Вот почему я бесконечно обрадовался, когда бельгийскоеобщество купило мой патент на новый гидравлический пресс и яполучил деньги, для меня в то время довольно большие.

Был, впрочем, один человек, который казался мне искреннопривязанным к Марии и глубоко ее уважавший. Это -- главныйдиректор нашего завода, господин де Ремильяк, старый, сухойгасконец, с серебряной узкой бородой и пламенными чернымиглазами. Он говорил о мадам Дюран с рыцарской почтительностью

Каждый раз, когда он спрашивал меня о ее здоровье или посылалей поклон, то, называя ее имя, он неизменно приподнимал своюкаскетку. Гораздо позже я узнал, что де Ремильяк был большимдругом ее покойного отца и что он вел все денежные дела Марии

Между прочим, часть ее состояния была в акциях нашего завода.

В первые месяцы я совсем не чувствовал отсутствия мужскойсвободной компании. Видишь ли: есть у татар такое словечко"хардаш", что значит, товарищ, друг. Но у них товарищи бываю*разного рода: товарищ по войне, товарищ по торговле, товарищ попирушке... Есть также и товарищ по путешествию, спутник. Онназывается киль-хардаш, и им очень дорожат, если он имеет вседобрые качества своего звания. Так вот, Мария как раз былачудеснейшим киль-хардашем.

Она обладала той быстротой, четкостью и понятливостьювзгляда, которые бог посылает как редчайший дар талантливымхудожникам и писателям, но гораздо щедрее, чем А1ы думаем,раздает женщинам, умным и искренно любящим жизнь. Ее наблюдениябыли верны, а замечания остры и забавны, но никогда не злы.

Мы любили путешествовать наудачу. Брали карту Прованса:кто-нибудь из нас, зажмурив Глаза, тыкал пальцем куда попало, икакой город или городишко оказывался под пальцем, туда мы иехали в ближайшую субботу. Прованс неистощим в своих красотах.

Странно: чаще всего в этом гаданье выпадал у нас городок свесьма забавным названием: Cheval-Blanc -- Белая Лошадь! Но онбыл точно заколдован: всегда нам что-нибудь мешало открыть его

Мария однажды сказала о нем очень мило:

-- Ты знаешь, как я себе рисую этот таинственный город?Там давно уже нет ни одного живого существа. Плющом повитыразвалины старых римских домов и разбитых колонн. А на площадивысится лошадь из белого мрамора, раз в десять вышенатурального конского роста. Крошечные жесткие колючиекустарнички, и кричат цикады... и больше ничего нет. Но ядумаю, что ночью, при лунном свете, там должно быть страшно...

Удивительно: этот неведомый городок всегда тревожил моевоображение каким-то смутным предчувствием. Не суждено ли мнеумереть в нем? Не ждет ли меня радость? Или, может быть,глубокое горе? Судьба бежит, бежит, и горе тому, кто по лениили по глупости отстал от ее волшебного бега. Догнать еенельзя.

Незабвенные жаркие дни под южным солнцем; сладостные ночипод черным небом, усеянным густо, до пресыщения, дрожащимиюжными звездами. Прохладная тихая полутьма и строгиймистический запах древних каменных соборов, уютные остеллери иобержи11, где пища была так легка и проста, незатейливоеместное винцо так скромно пахло розовыми лепестками, а ласковаяулыбка толстой хозяйки так дружески поощрительна, что намказалось, будто мы пьем и едим на голой груди матери-земли,прильнув ртами к ее всеблагим напряженным сосцам.

Старый друг мой, дорогой мой дружок! Никому я обо всемэтом никогда не говорил и, уж конечно, больше не скажу. Простиже мне мое многоречив...

Есть у меня утешение -- моя исключительно точная память

Но как сказать: не источник ли этот дар и моих бесплодныхмучений? Когда жаждущему дают морскую воду, он радуется еепрохладе, но, выпив, терзается жаждой вдвое. У меня в памятибольшая коллекция живых картин. Сюжет всегда один и тот же -Мария -- но разные декорации. Стоит мне только вытащить измоего запаса экзотическое название любого провансальскогогородишки или станции, связанной с нашей любовью,-- какойнибудь "Gargneiranne", или "Pont de la Clue", или "Mont desOiseaux", или "Pas de Lancieres", или "La Barque",-- вытащу, ивот передо мной полосатые навесы от солнца, длинное одноэтажноездание, крашенное в желтую краску, запах роз, лаванды, чеснокаи кривой горной сосны; виноградный трельяж и непременно Мария

Она видится мне так резко и красочно, точно в камере-обскуре. Яслежу за ее легкими движениями, поворотами головы, игрой светаи тени на ее лице. Я слышу ее голос, вспоминаю каждое ее слово.

Вот теперь мне вспоминается Борм... Такой небольшойуездный городишко между Тулоном и Сен-Рафаэлом. Мы в гостинице(Hostellerie), которой насчитывается около пятисот лет

Несколько раз она меняла свое название вместе с хозяевами

Последний владелец, бретонец, назвал ее "La Corrigannе", что наего языке значит "Морской грот".

Там было чистенько, уютно, прохладно, но ни одного намекана грубоватую прелесть утекших веков...

Нас проводили наверх, в крытую веранду. Сквозь ее широкиеарки виден был весь город, в котором все дома сверху донизутесно и круто лепились по скалам, без малейших промежутков,