Школьная библиотека

горы видны были как на блюдечке. Мы пошли, походили по крепостному валувзад и вперед, молча; наконец она села на дерн, и я сел возле нее. Ну,право, вспомнить смешно: я бегал за нею, точно какая-нибудь нянька

Крепость наша стояла на высоком месте, и вид был с вала прекрасный; с однойстороны широкая поляна, изрытая несколькими балками7, оканчивалась лесом,который тянулся до самого хребта гор; кое-где на ней дымились аулы, ходилитабуны; с другой - бежала мелкая речка, и к ней примыкал частый кустарник,покрывавший кремнистые возвышенности, которые соединялись с главной цепьюКавказа. Мы сидели на углу бастиона, так что в обе стороны могли видетьвсе. Вот смотрю: из леса выезжает кто-то на серой лошади, все ближе и ближеи, наконец, остановился по ту сторону речки, саженях во сте от нас, и началкружить лошадь свою как бешеный. Что за притча!.

- Посмотри-ка, Бэла, - сказал я, - у тебя глаза молодые, что это за джигит:кого это он приехал тешить?.

Она взглянула и вскрикнула:- Это Казбич!.

- Ах он разбойник! смеяться, что ли, приехал над нами? - Всматриваюсь,точно Казбич: его смуглая рожа, оборванный, грязный как всегда

- Это лошадь отца моего, - сказала Бэла, схватив меня за руку; она дрожала,как лист, и глаза ее сверкали. "Ага! - подумал я, - и в тебе, душенька, немолчит разбойничья кровь!"- Подойди-ка сюда, - сказал я часовому, - осмотри ружье да ссади мне этогомолодца, - получишь рубль серебром

- Слушаю, ваше высокоблагородие; только он не стоит на месте... - Прикажи!- сказал я, смеясь..

- Эй, любезный! - закричал часовой, махая ему рукой, - подожди маленько,что ты крутишься, как волчок?Казбич остановился в самом деле и стал вслушиваться: верно, думал, что сним заводят переговоры, - как не так!.. Мой гренадер приложился... бац!.

мимо, - только что порох на полке вспыхнул; Казбич толкнул лошадь, и онадала скачок в сторону. Он привстал на стременах, крикнул что-то по-своему,пригрозил нагайкой - и был таков

- Как тебе не стыдно! - сказал я часовому

- Ваше высокоблагородие! умирать отправился, - отвечал он, такой проклятыйнарод, сразу не убьешь

Четверть часа спустя Печорин вернулся с охоты; Бэла бросилась ему на шею, ини одной жалобы, ни одного упрека за долгое отсутствие... Даже я уж на негорассердился

- Помилуйте, - говорил я, - ведь вот сейчас тут был за речкою Казбич, и мыпо нем стреляли; ну, долго ли вам на него наткнуться? Эти горцы народмстительный: вы думаете, что он не догадывается, что вы частию помоглиАзамату? А я бьюсь об заклад, что нынче он узнал Бэлу. Я знаю, что год томуназад она ему больно нравилась - он мне сам говорил, - и если б надеялсясобрать порядочный калым, то, верно, бы посватался..

Тут Печорин задумался. "Да, - отвечал он, - надо быть осторожнее... Бэла, снынешнего дня ты не должна более ходить на крепостной вал"

Вечером я имел с ним длинное объяснение: мне было досадно, что онпеременился к этой бедной девочке; кроме того, что он половину дня проводилна охоте, его обращение стало холодно, ласкал он ее редко, и она заметноначинала сохнуть, личико ее вытянулось, большие глаза потускнели. Бывало,спросишь:"О чем ты вздохнула, Бэла? ты печальна?" - "Нет!" - "Тебе чего-нибудьхочется?" - "Нет!" - "Ты тоскуешь по родным?" - "У меня нет родных"

Случалось, по целым дням, кроме "да" да "нет", от нее ничего больше недобьешься

Вот об этом-то я и стал ему говорить. "Послушайте, Максим Максимыч, отвечал он, - у меня несчастный характер; воспитание ли меня сделало таким,бог ли так меня создал, не знаю; знаю только то, что если я причиноюнесчастия других, то и сам не менее несчастлив; разумеется, это им плохоеутешение - только дело в том, что это так. В первой моей молодости, с тойминуты, когда я вышел из опеки родных, я стал наслаждаться бешено всемиудовольствиями, которые можно достать за деньги, и разумеется, удовольствияэти мне опротивели. Потом пустился я в большой свет, и скоро общество мнетакже надоело; влюблялся в светских красавиц и был любим, - но их любовьтолько раздражала мое воображение и самолюбие, а сердце осталось пусто... Ястал читать, учиться - науки также надоели; я видел, что ни слава, нисчастье от них не зависят нисколько, потому что самые счастливые люди невежды, а слава - удача, и чтоб добиться ее, надо только быть ловким

Тогда мне стало скучно... Вскоре перевели меня на Кавказ: это самоесчастливое время моей жизни. Я надеялся, что скука не живет под чеченскимипулями - напрасно: через месяц я так привык к их жужжанию и к близостисмерти, что, право, обращал больше внимание на комаров, - и мне сталоскучнее прежнего, потому что я потерял почти последнюю надежду. Когда яувидел Бэлу в своем доме, когда в первый раз, держа ее на коленях, целовалее черные локоны, я, глупец, подумал, что она ангел, посланный мнесострадательной судьбою... Я опять ошибся: любовь дикарки немногим лучшелюбви знатной барыни; невежество и простосердечие одной так же надоедают,как и кокетство другой. Если вы хотите, я ее еще люблю, я ей благодарен занесколько минут довольно сладких, я за нее отдам жизнь, - только мне с неюскучно... Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я также оченьдостоин сожаления, может быть больше, нежели она: во мне душа испорченасветом, воображение беспокойное, сердце ненасытное; мне все мало: к печалия так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится пустеедень ото дня; мне осталось одно средство: путешествовать. Как только будетможно, отправлюсь - только не в Европу, избави боже! - поеду в Америку, вАравию, в Индию, - авось где-нибудь умру на дороге! По крайней мере яуверен, что это последнее утешение не скоро истощится, с помощью бурь идурных дорог". Так он говорил долго, и его слова врезались у меня в памяти,потому что в первый раз я слышал такие вещи от двадцатипятилетнегочеловека, и, бог даст, в последний... Что за диво! Скажите-ка, пожалуйста,- продолжал штабс-капитан, обращаясь ко мне. - вы вот, кажется, бывали встолице, и недавно: неужели тамошная молодежь вся такова?Я отвечал, что много есть людей, говорящих то же самое; что есть, вероятно,и такие, которые говорят правду; что, впрочем, разочарование, как все моды,начав с высших слоев общества, спустилось к низшим, которые его донашивают,и что нынче те, которые больше всех и в самом деле скучают, стараютсяскрыть это несчастье, как порок. Штабс-капитан не понял этих тонкостей,покачал головою и улыбнулся лукаво:- А все, чай, французы ввели моду скучать?- Нет, Англичане

- А-га, вот что!.. - отвечал он, - да ведь они всегда были отъявленныепьяницы!Я невольно вспомнил об одной московской барыне, которая утверждала, чтоБайрон был больше ничего, как пьяница. Впрочем, замечание штабс-пакитанабыло извинительнее: чтоб воздерживаться от вина, он, конечно, старалсяуверять себя, что все в мире несчастия происходят от пьянства

Между тем он продолжал свой рассказ таким образом:- Казбич не являлся снова. Только не знаю почему, я не мог выбить из головымысль, что он недаром приезжал и затевает что-нибудь худое

Вот раз уговаривает меня Печорин ехать с ним на кабана; я долгоотнекивался: ну, что мне был за диковинка кабан! Однако ж утащил-таки онменя с собой. Мы взяли человек пять солдат и уехали рано утром. До десятичасов шныряли по камышам и по лесу, - нет зверя. "Эй, не воротиться ли? говорил я, - к чему упрямиться? Уж, видно, такой задался несчастный день!"Только Григорий Александрович, несмотря на зной и усталость, не хотелворотиться без добычи, таков уж был человек: что задумает, подавай; видно,в детстве был маменькой избалован... Наконец в полдень отыскали проклятогокабана: паф! паф!... не тут-то было: ушел в камыши... такой уж былнесчастный день! Вот мы, отдохнув маленько, отправились домой

Мы ехали рядом, молча, распустив поводья, и были уж почти у самой крепости:только кустарник закрывал ее от нас. Вдруг выстрел... Мы взглянули друг надруга: нас поразило одинаковое подозрение... Опрометью поскакали мы навыстрел - смотрим: на валу солдаты собрались в кучу и указывают в поле, а