Школьная библиотека

там летит стремглав всадник и держит что-то белое на седле. ГригорийАлександрович взвизгнул не хуже любого чеченца; ружье из чехла - и туда; яза ним

К счастью, по причине неудачной охоты, наши кони не были измучены: онирвались из-под седла, и с каждым мгновением мы были все ближе и ближе... Инаконец я узнал Казбича, только не мог разобрать, что такое он держал передсобою. Я тогда поравнялся с Печориным и кричу ему: "Это Казбич!.. "Онпосмотрел на меня, кивнул головою и ударил коня плетью

Вот наконец мы были уж от него на ружейный выстрел; измучена ли была уКазбича лошадь или хуже наших, только, несмотря на все его старания, она небольно подавалась вперед. Я думаю, в эту минуту он вспомнил своегоКарагеза..

Смотрю: Печорин на скаку приложился из ружья... "Не стреляйте! - кричу яему. - берегите заряд; мы и так его догоним". Уж эта молодежь! вечнонекстати горячится... Но выстрел раздался, и пуля перебила заднюю ногулошади: она сгоряча сделала еще прыжков десять, споткнулась и упала наколени; Казбич соскочил, и тогда мы увидели, что он держал на руках своихженщину, окутанную чадрою... Это была Бэла... бедная Бэла! Он что-то намзакричал по-своему и занес над нею кинжал... Медлить было нечего: явыстрелил, в свою очередь, наудачу; верно, пуля попала ему в плечо, потомучто вдруг он опустил руку... Когда дым рассеялся, на земле лежала раненаялошадь и возле нее Бэла; а Казбич, бросив ружье, по кустарникам, точнокошка, карабкался на утес; хотелось мне его снять оттуда - да не былозаряда готового! Мы соскочили с лошадей и кинулись к Бэле. Бедняжка, оналежала неподвижно, и кровь лилась из раны ручьями... Такой злодей; хоть быв сердце ударил - ну, так уж и быть, одним разом все бы кончил, а то вспину... самый разбойничий удар! Она была без памяти. Мы изорвали чадру иперевязали рану как можно туже; напрасно Печорин целовал ее холодные губы ничто не могло привести ее в себя

Печорин сел верхом; я поднял ее с земли и кое-как посадил к нему на седло;он обхватил ее рукой, и мы поехали назад. После нескольких минут молчанияГригорий Александрович сказал мне: "Послушайте, Максим Максимыч, мы этак еене довезем живую". - "Правда!" - сказал я, и мы пустили лошадей во весьдух. Нас у ворот крепости ожидала толпа народа; осторожно перенесли мыраненую к Печорину и послали за лекарем. Он был хотя пьян, но пришел:осмотрел рану и объявил, что она больше дня жить не может; только оношибся..

- Выздоровела? - спросил я у штабс-капитана, схватив его за руку и невольнообрадовавшись

- Нет, - отвечал он, - а ошибся лекарь тем, что она еще два дня прожила

- Да объясните мне, каким образом ее похитил Казбич?- А вот как: несмотря на запрещение Печорина, она вышла из крепости кречке. Было, знаете, очень жарко; она села на камень и опустила ноги вводу. Вот Казбич подкрался, - цап-царап ее, зажал рот и потащил в кусты, атам вскочил на коня, да и тягу! Она между тем успела закричать, часовыевсполошились, выстрелили, да мимо, а мы тут и подоспели

- Да зачем Казбич ее хотел увезти?- Помилуйте, да эти черкесы известный воровской народ: что плохо лежит, немогут не стянуть;? другое и ненужно, а все украдет... уж в этом прошу ихизвинить! Да притом она ему давно-таки нравилась

- И Бэла умерла?- Умерла; только долго мучилась, и мы уж с нею измучились порядком. Околодесяти часов вечера она пришла в себя; мы сидели у постели; только что онаоткрыла глаза, начала звать Печорина. - "Я здесь, подле тебя, моя джанечка(то есть, по-нашему, душенька)", - отвечал он, взяв ее за руку. "Я умру!" сказала она. Мы начали ее утешать, говорили, что лекарь обещал ее вылечитьнепременно; она покачала головой и отвернулась к стене: ей не хотелосьумирать!.

Ночью она начала бредить; голова ее горела, по всему телу иногда пробегаладрожь лихорадки; она говорила несвязные речи об отце, брате: ей хотелось вгоры, домой... Потом она также говорила о Печорине, давала ему разныенежные названия или упрекала его в том, что он разлюбил свою джанечку..

Он слушал ее молча, опустив голову на руки; но только я во все время незаметил ни одной слезы на ресницах его: в самом ли деле он не мог плакать,или владел собою - не знаю; что до меня, то я ничего жальче этого невидывал

К утру бред прошел; с час она лежала неподвижная, бледная, и в такойслабости, что едва можно было заметить, что она дышит; потом ей сталолучше, и она начала говорить, только как вы думаете о чем?.. Этакая мысльпридет ведь только умирающему!.. Начала печалиться о том, что она нехристианка, и что на том свете душа ее никогда не встретится с душоюГригория Александровича, и что иная женщина будет в раю его подругой. Мнепришло на мысль окрестить ее перед смертию; я ей это предложил; онапосмотрела на меня в нерешимости и долго не могла слова вымолвить; наконецотвечала, что она умрет в той вере, в какой родилась. Так прошел целыйдень. Как она переменилась в этот день! бледные щеки впали, глаза сделалисьбольшие, губы горели. Она чувствовала внутренний жар, как будто в груди уней лежала раскаленное железо

Настала другая ночь; мы не смыкали глаз, не отходили от ее постели. Онаужасно мучилась, стонала, и только что боль начинала утихать, она стараласьуверить Григория Александровича, что ей лучше, уговаривала его идти спать,целовала его руку, не выпускала ее из своих. Перед утром стала оначувствовать тоску смерти, начала метаться, сбила перевязку, и кровь потекласнова. Когда перевязали рану, она на минуту успокоилась и начала проситьПечорина, чтоб он ее поцеловал. Он стал на колени возле кровати, приподнялее голову с подушки и прижал свои губы к ее холодеющим губам; она крепкообвила его шею дрожащими руками, будто в этом поцелуе хотела передать емусвою душу... Нет, она хорошо сделала, что умерла: ну, что бы с ней сталось,если б Григорий Александрович ее покинул? А это бы случилось, рано илипоздно..

Половину следующего дня она была тиха, молчалива и послушна, как ни мучилее наш лекарь припарками и микстурой. "Помилуйте, - говорил я ему, - ведьвы сами сказали, что она умрет непременно, так зачем тут все вашипрепараты?" - "Все-таки лучше, Максим Максимыч, - отвечал он, - чтобсовесть была покойна". Хороша совесть!После полудня она начала томиться жаждой. Мы отворили окна - но на дворебыло жарче, чем в комнате; поставили льду около кровати - ничего непомогало. Я знал, что эта невыносимая жажда - признак приближения конца, исказал это Печорину. "Воды, воды!.." - говорила она хриплым голосом,приподнявшись с постели

Он сделался бледен как полотно, схватил стакан, налил и подал ей. Я закрылглаза руками и стал читать молитву, не помню какую... Да, батюшка, видал ямного, как люди умирают в гошпиталях и на поле сражения, только это все нето, совсем не то!.. Еще, признаться, меня вот что печалит: она передсмертью ни разу не вспомнила обо мне; а кажется, я ее любил как отец... нуда бог ее простит!.. И вправду молвить: что ж я такое, чтоб обо мневспоминать перед смертью?Только что она испила воды, как ей стало легче, а минуты через три онаскончалась. Приложили зеркало к губам - гладко!.. Я вывел Печорина вон изкомнаты, и мы пошли на крепостной вал; долго мы ходили взад и вперед рядом,не говоря ни слова, загнув руки на спину; его лицо ничего не выражалоособенного, и мне стало досадно: я бы на его месте умер с горя. Наконец онсел на землю, в тени, и начал что-то чертить палочкой на песке. Я, знаете,больше для приличия хотел утешить его, начал говорить; он поднял голову изасмеялся... У меня мороз пробежал по коже от этого смеха... Я пошелзаказывать гроб

Признаться, я частию для развлечения занялся этим. У меня был кусоктермаламы, я обил ею гроб и украсил его черкесскими серебряными галунами,которых Григорий Александрович накупил для нее же

На другой день рано утром мы ее похоронили за крепостью, у речки, возлетого места, где она в последний раз сидела; кругом ее могилки теперьразрослись кусты белой акации и бузины. Я хотел было поставить крест, да,знаете, неловко: все-таки она была не христианка..

- А что Печорин? - спросил я

- Печорин был долго нездоров, исхудал, бедняжка; только никогда с этих пормы не говорили о Бэле: я видел, что ему будет неприятно, так зачем же?