Книга "Бледное пламя". Страница 15
кулаки, казалось, стискивали тюремные прутья. Но благодать, которую всостоянии восприять человек, безмерна. Внезапно весь его облик исполнилсявосторга и благоговения. Я никогда до того не видывал подобного всплескаблаженства, но я различал нечто от этого блеска, от этой духовной силы идивного видения теперь, в чужой стране, отраженным на грубом, невзрачномлице Джона Шейда. Как же я радовался, когда бдения, коим я предавался во всювесну, уготовили мне возможность увидеть его колдовские труды посредиволшебного сна летней ночи! Я досконально узнал, где и когда смогу я сыскатьлучшую точку для наблюдений за очерками его вдохновения. Издалека находилего мой бинокль, фокусируясь на разных его рабочих местах: ночью, всиневатом сиянии верхнего кабинета, где зеркало любезно отражало мнесогбенные плечи и карандаш, которым он копал в ухе (порою обозревая кончик идаже пробуя его на язык), поутру, -- затаившимся в рябом полумраке кабинетана втором этаже, где яркий графинчик с вином тихо плыл от картотечного ящикак конторке и с конторки на книжную полку, чтобы укрыться там при нужде заДантовым бюстом, жарким днем -- среди роз схожей с беседкой веранды, сквозьгирлянды которой я различал клочок клеенки, локоть на ней и по-херувимскипухлый кулак, подпиравший и морщивший висок. Случайности перспективы иосвещения, назойливость листвы или архитектурных деталей обычно не позволялимне явственно видеть его лицо и, может статься, природа устроила так, чтобыукрыть таинство зачатия от возможного хищника, но временами, когда поэтвышагивал взад-вперед по своей лужайке или усаживался походя на скамейкуокрай нее, или медлил под своим любимцем гикори, я различал выражениестрастного интереса, с которым он следил за образами, облекавшимися в егосознании в слова, и я знал, -- что бы ни говорил мой агностический друг вотрицание этого, -- в такие минуты Господь Наш был с ним.
В иные ночи, когда задолго до обычного времени, в какое отходили ко снуобитатели дома, он оставался темным с трех сторон, обозримых из трех моихнаблюдательных пунктов, и сама эта тьма говорила мне, что они дома. Ихмашина стояла у гаража, но я не верил, чтобы они ушли пешком, потому кактогда был бы оставлен свет над крыльцом. Последующие размышления идедуктивные выкладки убедили меня, что ночь великой нужды, в которую ярешился проверить в чем дело, пришлась на 11 июля -- на дату завершенияШейдом Песни второй. Ночь стояла душная, темная, бурная. Через кусты якрался к тылам их дома. Вначале мне показалось, что эта, четвертая, сторонатакже темна, -- значит можно поворотить назад, испытав на время странноеоблегчение, -- но тут я приметил блеклый квадратик света под окном маленькойтыльной гостиной, в которой я никогда не бывал. Окно было распахнуто
Длинноногая лампа с как бы пергаментным абажуром освещала пол комнаты, и вней я увидел Сибил и Джона, -- ее сидящей бочком, спиной ко мне на краешкекушетки, а его -- на подушке рядом с кушеткой, с которой он сгребал в колодураскиданные после пасьянса карты. Сибил то зябко подрагивала, то сморкалась,у Джона было мокрое, в пятнах, лицо. Еще не зная тогда, какого рода писчейбумагой пользуется мой друг, я невольно подивился, с чего бы это исходкарточной забавы вызвал такие слезы. Пытаясь получше все рассмотреть, янавалился коленями на гадкую оградку из податливых пластмассовых ящиков исворотил гулкую крышку с мусорного бачка. Это, конечно, можно было ошибкойпринять за работу ветра, но Сибил ненавидела ветер. Она сразу вспрыгнула сосвоего насеста, захлопнула окно и опустила визгливую штору.
Назад, в мой безрадостный домицилий я плелся с тяжелой душой иозадаченным разумом. Тяжесть где была, там и осталась, задачка жеразрешилась несколько дней спустя, -- было это, скорее всего, в день Св
Свитина, ибо я нахожу под этой датой в моем дневничке предвосхищающее:"promnad vespert mid J.S."{1}, перечеркнутое с надсадой, надломившей грифельпосередине строки. Ждав-прождав, когда же дружок мой выйдет ко мне на лужок,покамест багрец заката не покрылся сумрачным пеплом, я дошел до их переднихдверей, поколебался, оценил мрак и безмолвие и пошел кругом дома. На сей рази проблеска не исходило из тыльной гостиной, но в прозаическом, яркомкухонном свете я различил белеющий край стола и Сибил, сидящую за ним свыражением такого блаженства, что можно было подумать, будто она сию минутусочинила новый рецепт. Дверь стояла приоткрытой, и я, толкнув ее, начал былокакую-то веселую и грациозную фразу, да понял вдруг, что Шейд, сидящий надругом конце стола, читает нечто, и понял, что это -- часть его поэмы. Оба сиспугом уставились на меня. Непечатное проклятье сорвалось с его губ, оншлепнул о стол колодой справочных карточек, бывшей в руке его. Позже онобъяснил эту вспышку тем, что принял -- по вине читальных очков -долгожданного друга за наглеца-торговца, но должен сказать, что я былшокирован, крайне шокирован, что и позволило мне уже тогда прочестьотвратительный смысл всего, что за этим последовало. "Что же, садитесь, -сказала Сибил, -- и выпейте кофе" (великодушие победительницы). Я принялпредложение, желая знать, продолжится ли чтение в моем присутствии. Непродолжилось. "Я полагал, -- произнес я, обращаясь к другу, -- что вывыйдете прогуляться со мной." Он извинился тем, что ему как-то не по себе, ипродолжал вычищать чашечку трубки с такою свирепостью, словно это сердце моевыковыривал он оттуда
Я не только открыл тогда, что Шейд неуклонно зачитывал Сибилнакопившиеся части поэмы, теперь меня вдруг озарило, что с тою женеуклонностью она заставляла его приглушать, а то и вовсе вымарывать вбеловике все, связанное с величественной темой Земблы, о которой я продолжалтолковать ему, веруя в простоте, -- поскольку мало что знал о егоразрастающемся творении, -- что она-то и станет основой, самой яркой изнитей этого ковра.
Выше на том же холме стоял, да думаю стоит и поныне старый дощатый домдоктора Саттона, а на самой верхушке, -- откуда и вечность ее не свернет, -ультрамодерная вилла профессора Ц., с террасы которой различалось на югесамое крупное и печальное из троицы соединенных озер, называемых Омега,Озеро и Зеро (индейские имена, искалеченные первыми поселенцами, склонными кпоказной этимологии и пошлым каламбурам). К сев5ру от холма Далвич-роудвпадала в шоссе, ведущее к университету Вордсмита, которому я уделю здесьлишь несколько слов, -- отчасти потому, что читатель и сам может получитькакие угодно буклеты с его описаниями, стоит только снестись по почте синформационным бюро университета, главным же образом потому, что укоротивэту справку о Вордсмите сравнительно с замечаниями о домах Гольдсворта иШейда, я хочу подчеркнуть то обстоятельство, что колледж отстоит от нихзначительно дальше, чем сами они один от другого. Здесь -- и вероятновпервые -- тупая боль расстояния смягчается усилием стиля, а топографическаяидея находит словесное выявление в следовании создающих перспективупредложений.
Почти четыре мили проюлив в общевосточном направлении сквозь прелестноувлажненные и промытые жилые кварталы с разновысокими лужками, опадающими пообе стороны от него, шоссе ветвится, и один побег уклоняется влево, кНью-Ваю с его заждавшимся летным полем, другой же тянется к кампусу. Здесь-- огромные обители безумия, безупречно спланированные общежития, бедламыджунглевой музыки, грандиозный дворец Ректората, -- крипичные стены, арки,четырехугольники бархатной зелени и хризопраза; вон Спенсер-хауз и кувшинкив его пруду; а там Капелла, Новый Лекториум, Библиотека и тюремного видастроение, вместившее наши классы и кабинеты (и ныне зовущееся Шейд-холлом);и знаменитая аллея деревьев, все упомянуты Шекспиром; звенит, звенит что-товдали, клубится; вон и бирюзовый купол Обсерватории виднеет и блеклые прядии перья тучек, и обсталые тополями римские ярусы футбольного поля, пустоздесь летом, разве юноша с мечтательным взором гоняет на длинной струне позвенящему кругу моторную модель самолета.
Господи Иисусе, сделай же что-нибудь
Строка 49: пекан
Гикори. Поэт наш разделял с английскими мастерами благородное уменье:пересадить дерево в стихи целиком, сохранив живящие соки и прохладительнуюсень. Многие годы назад Диза, королева нашего короля, более всех деревьевлюбившая джакаранду и адиантум, выписала себе в альбом из сборника "КубокГебы", принадлежащего перу Джона Шейда, четверостишие, которое я не могуздесь не привести (из письма, полученного мною 6 апреля 1959 года с югаФранции):
СВЯЩЕННОЕ ДЕРЕВО
Лист гинкго опадает, золотой,
На кисть муската
Старинной бабочкой, неправою рукой
Распятой
Когда в Нью-Вае строили новую Епископальную церковь (смотри примечаниек строке 549), бульдозеры пощадили череду этих священных дерев,высаженных в кампусе в конце так называемой Шекспировой аллеи гениальнымландшафтным архитектором (Репбургом). Не знаю, существенно это илинет, но во второй строке наличествует игра в кошки-мышки, а "дерево"по-земблянски -- "grados"
Строка 57: Дрожит качелей дочкиных фантом
В черновике Шейд легонько перечеркнул следующие за этим строки:
Длинна у лампы шея, свет лучист,
Ключи в дверях. Строитель-прогрессист
И психоаналитик договор
Составили: да ни один запор
Не священной двери спальни спальни
Родительской, чтоб, ныне беспечальный,
Грядущих пустобрехов пациент,
Назад оборотясь, нашел в момент
"Исконной" именуемую сцену
Строка 62: Телеантенны вогнутая скрепка
