Книга "Бледное пламя". Страница 41
просветы замурованы, а вместо изгиба -- ступенчатый излом.
Впрочем, не все русские угрюмы, -- два молодых московских спеца,которых новое наше правительство подрядило искать сокровища земблянскойкороны, оказались редкостными весельчаками. Экстремисты справедливо считали,что барон Бланд, хранитель казны, прежде чем выпрыгнуть или выпасть изСеверной Башни, успел припрятать сокровища, они только не знали, что у негоимелся помощник, и очень заблуждались, полагая, что сокровища нужно искатьво Дворце, покинутом кротким седым Бландом один-единственный раз и то лишьзатем, чтобы умереть. Могу с простительным удовлетворением добавить, чтосокровища, точно, были спрятаны, но совершенно в ином -- и весьманеожиданном -- уголке Земблы, они и ныне там.
В одном из прежних примечаний (к строке 130) читатель видел ужеэту чету кладоискателей за работой. После бегства короля и запоздалогообнаружения подземного хода они продолжали старательные раскопки, пока неиздырявили, а частью и вовсе развалили Дворец: как-то ночью рухнула в однойиз комнат стена и обнаружила нишу, о существовании которой никто неподозревал, а в ней -- бронзовый погребец для соли и пиршественный рогкороля Вигберта; но нашей короны, ожерелья и скипетра вам все равно никогдане найти.
Таковы уже правила небесной игры, неизменная фабула судьбы, и не надоее истолковывать как плод предприимчивости советских спецов, -- которые,уместно сказать, впоследствии прекрасно справились с иной задачей (смотрипримечание к строке 741). Фамилии их (вероятно вымышленные) былитакие: Андронников и Ниагарин. Редко случается видеть, по крайней мере средивосковых фигур, чету более приятных и представительных молодых людей. Гладкоотбритые челюсти, простецкие лица, волосы вьются, зубы блестят -залюбуешься. Статный красавец Андронников улыбался нечасто, но лучикиморщинок, разбегавшиеся от глаз, выдавали в нем неистощимое чувство юмора, адве одинаковые складки, спадавшие от изящно вылепленных ноздрей, вызывалидорогие сердцу ассоциации с воздушными асами и героями партизанских будней
Ниагарин, со своей стороны, ростом был сравнительно невысок, облик имелболее округлый, хотя без сомнения и мужественный, лицо же его озаряла поройширокая мальчишеская улыбка, отчего вспоминался какой-нибудь бойскаутскийвожатый, у которого есть кое-что на совести, или те господа, что мухлюют втелевизионных состязаниях. Радостно было смотреть, как носится по дворупарочка "советчиков", пиная запачканный мелом, трубно звенящий футбол(казавшийся в таком окружении слишком большим и лысым). Андронников умел раздесять подкинуть его носком, прежде чем влепить прямиком в грустные,озадаченные, белесые и безвинные небеса, Ниагарин же в совершенстве подражалужимкам потрясающего вратаря из команды "Динамо". Часто они угощали кухонныхмальчиков русскими карамельками со сливой или вишней, изображенной насочно-цветастой шестиугольной обертке, под которой еще был конвертик избумаги потоньше с липкой лиловой плюшкой внутри; и всем было ведомо, чтопохотливые сельские девки приползают по drungenam (тропкам в заросляхежевики) к самому подножию бастиона, когда на вечерней заре эти двоевзлезают на вал и,EEбратясь в силуэты на фоне пылкого неба, распеваюткрасивые и чувствительные фронтовые дуэты. Ниагарин обладал задушевнымтенором, а Андронников -- сердечным баритоном, оба -- в щегольскихкавалерийских сапогах мягкой черной кожи, и небеса отворачивались, являябесплотный свой хребет.
Поживший в Канаде Ниагарин говорил по-английски и по-французски,Андронников с пятого на десятое понимал по-немецки. Немногие известные имземблянские фразы они выговаривали с тем потешным русским акцентом, чтосообщает гласным назидательное полнозвучие. Охранники-экстремисты считали ихобразцовыми удальцами, и милый мой Одонелло получил однажды от комендантажестокий нагоняй за то, что поддался соблазну и передразнил их походку:передвигались оба вразвалочку, на заметно кривых ногах.
В детские мои годы Россия была в большом почете при земблянском Дворе,но то была иная Россия -- Россия, ненавидевшая тиранов и обывателей,несправедливость и жестокость, Россия благородных людей с либеральнымиустремлениями. Следует добавить, что Карл Возлюбленный мог похвастатьтоликой русской крови. В средние века двое его пращуров женились нановгородских княжнах. Королева Яруга (годы правления 1799-1800), егопра-прабабка, была наполовину русская, и большинство историков считает, чтоединственный отпрыск Яруги, Игорь, -- это вовсе не сын УранаПоследнего (годы правления 1798-1799), но плод ее любовной связи срусским авантюристом Ходынским, ее goliartom [придворным шутом] и даровитымпоэтом, -- говорят, это он сочинил на досуге известную русскую chanson degeste{6}, обыкновенно приписываемую безымянному барду двенадцатого столетия
Строка 682: Ланг
Современный фра Пандольф, надо думать. Не припоминаю, чтобы явидел в доме подобное полотно. Или Шейд имеет в виду портретфотографический? Там был один над пианино и другой в кабинете у Шейда
Насколько легче было бы читателю и Шейда, и его друга, когда бы мадамсоблаговолила ответить на некоторые из моих настоятельных вопросов
Строка 692: приступ
Сердечный приступ, случившийся с Джоном Шейдом 17 октября 1958 года,едва ли не совпал по времени с прибытием в Америку преображенного короля. Онприбыл в Америку парашютом, спустившись с пилотируемого полковником Монтакютнаемного самолета на поле чихотных, буйно цветущих плевелов неподалеку отБалтиморы, чьи иволги -- совсем никакие не иволги. Время былорасчислено точно, он еще выпутывался из непривычной французской упряжи, ауже с дороги, неодобрительно колыхаясь на толстых колесах, накренивблестящее черное тулово, поворотил и приблизился по mowntropе"Роллс-ройс" из усадьбы Сильвии О'Доннел. Я мог бы изъяснить читателю,отчего именно парашют, однако ж (тут скорее -- дань сентиментальнойтрадиции, чем удобство передвижения), в настоящих заметках к "Бледномупламени" в том нет решительной необходимости. Покамест Кингсли,шофер-англичанин, слуга старый и преданный, усердно затискивал в багажникпухлый, неумело сложенный парашют, я отдыхал на предложенной им раскладнойтрости, потягивая вкуснейший скотч с водой из машинного бара и просматривая(под аплодисменты сверчков, в вихре желтых и бордовых бабочек, что такприглянулись Шатобриану, когда Шатобриан прибыл в Америку) статью из "TheNew York Times", в которой Сильвия размашисто и неопрятно отчеркнула краснымкарандашом сообщение из Нью-Вая о помещении в больницу "выдающегося поэта"
Я давно уже предвкушал знакомство с любимейшим моим американскимстихотворцем, которому, -- в тот миг я был совершенно в этом уверен, -суждено было скончаться задолго до начала весеннего семестра, норазочарование отдалось во мне всего лишь внутренней ужимкой покладистогосожаления и, отбросив газету, я осмотрелся с восторгом и умилением, притом,что нос у меня уже заложило. Большими ступенями взбиралась зеленая мурава кмногоцветным рощам, над ними выглядывало белое чело усадьбы, и облака таялив синеве. Внезапно я чихнул и чихнул снова. Кингсли предложил еще выпить, ноя отказался и, не чинясь, подсел к нему на переднее сиденье. Хозяйкаотлеживалась после особого рода прививки, сделанной в предвосхищениипутешествия в особого рода африканскую глушь. В ответ на мое: "Ну-с, каксамочувствие?" -- она пролепетала, что в Андах было просто чудесно, но тутже несколько менее томным тоном осведомилась о печально прославленнойактрисе, с которой, по слухам, сын ее предавался греху в Париже. Я сообщил,что Одон дал мне слово не жениться на ней. Она поинтересовалась, как мнепоказался полет, и звякнула бронзовым колокольчиком. Добрая, старая Сильвия!Она разделяла с Флер де Файлер нерешительность манер, томность повадки,частью врожденную, частью напускную -- в качестве удобного алиби на случайопьянения, -- и каким-то чудесным образом ухитрялась сочетать эту томность сговорливостью, напоминая мямлю-чревовещателя, которого вечно перебивает егоболтливая кукла. Неизменная Сильвия! Вот уже тридцать лет -- из года в год,из двоя6а во дворец, я вижу все те же стриженные тускло-каштановые волосы,младенческие бледно-голубые глаза, рассеянную улыбку, стильно длинные ноги,движения колеблемой ветром ивы.
Появился поднос с фруктами и напитками, его принес jeune beautй7, каксказал бы душка Марсель, тут же припомнился и другой автор, ЖидПросветленный, с такой теплотой описавший в своих африканских заметкахатласную кожицу черненьких чертенят.
-- Вы едва не лишились возможности увидеть ярчайшую нашу звезду, -сказала Сильвия, бывшая главной благотворительницей Вордсмитского колледжа(она-то, к слову сказать, и устроила для меня эту забаву, чтение лекций). -Я только что звонила в колледж, -- да, берите скамеечку, -- ему гораздолучше. Попробуйте маскану, я ее специально для вас раздобыла, а вот мальчикне про вас, только для женщин, и вообще Вашему Величеству придется теперьбыть очень осторожным. Я уверена, что вам там понравится, правда, ума неприложу, кому может приспичить изучать земблянский язык. Думаю, и Диза моглабы приехать. Я сняла для вас лучший дом, какой у них есть, -- если веритьтому, что мне говорили, -- и совсем близко от Шейдов.
Их она почти не знала, но слышала множество подкупающих рассказов опоэте от Билли Ридинга, "одного из очень немногих американскихректоров, знакомых с латынью". И позвольте мне здесь прибавить, что я считаюза великую честь для себя случившееся две недели спустя в Вашингтонезнакомство с этим вялым на вид, рассеянным, плохо одетым, восхитительнымамериканским джентльменом, чей ум являет собоюй библиотеку, а не зал длядискуссий. В следующий понедельник Сильвия улетела, а я задержался впоместьи, отдыхая от моих приключений, -- думал, читал, делал выписки, многокатался верхом по прелестным окрестностям в обществе двух обворожительныхдам и застенчивого маленького грума. Часто, покидая места, мне приятные, яиспытывал радость, какую, верно, переживает плотно притертая пробка, когдаее вытягивают, чтобы, слив сладкое густое вино, отослать ее к новымвиноградникам и наградам. Я провел пару приятных месяцев, навещая библиотекиНью-Йорка и Вашингтона, слетал на Рождество во Флориду и, изготовясь,наконец, к отъезду в мою новую Аркадию, почел за удовольствие и обязанность
