Школьная библиотека

Чарский оказался тоже маклером неподходящим, а во-вторых, потому что яненавижу заниматься переводами на немецкий, -- так что опять сорвалось

Тогда-то, наконец, после этой неудачи, судьба решила бить наверняка, т. е

прямо вселить меня в квартиру, где ты живешь, и для этого в посредники онавыбрала уже не первого попавшегося, а человека, не только мне симпатичного,но энергично взявшегося за дело и не давшего мне увильнуть. В последнююминуту, правда, случился затор, чуть не погубивший всего: второпях -- илипоскупившись -- судьба не потратилась на твое присутствие во время моегопервого посещения; я же, понимаешь, когда пять минут поговорил с твоимвотчимом, собственно по небрежности выпущенным из клетки, и через его плечоувидел ничем не привлекательную комнату, решил ее не снимать, -- и тогда, изкрайних средств, как последний отчаянный маневр, судьба, не могшаянемедленно мне показать тебя, показала мне твое бальное голубоватое платьена стуле, -- и, странно, сам не понимаю почему, но маневр удался,представляю себе, как судьба вздохн3ла".

"Только это было не мое платье, а моей кузины Раисы, -- причем онаочень милая, но совершенная морда, -- кажется, она мне его оставила, чтобычто-то снять или пришить".

"Тогда это совсем остроумно. Какая находчивость! Всг самоеочаровательное в природе и искусстве основано на обмане. Вот видишь -начала с ухарь-купеческого размаха, а кончила тончайшим штрихом. Разве этоне линия для замечательного романа? Какая тема! Но обстроить, завесить,окружить чащей жизни -- моей жизни, с моими писательскими страстями,заботами".

"Да, но это получится автобиография, с массовыми казнями добрыхзнакомых".

"Ну, положим, -- я это всг так перетасую, перекручу, смешаю, разжую,отрыгну... таких своих специй добавлю, так пропитаю собой, что отавтобиографии останется только пыль, -- но такая пыль, конечно, из которойделается самое оранжевое небо. И не сейчас я это напишу, а буду еще долгоготовиться, годами, может быть... Во всяком случае, сперва примусь задругое, -- хочу кое-что по-своему перевести из одного старинногофранцузского умницы, -- так, для окончательного порабощения слов, а то вмоем "Чернышевском" они еще пытаются голосовать".

"Это всг чудно, -- сказала Зина. -- Это мне всг страшно нравится. Ядумаю, ты будешь таким писателем, какого еще не было, и Россия будет прямоизнывать по тебе, -- когда слишком поздно спохватится... Но любишь ли тыменя?".

"То, что говорю, и есть в некотором роде объяснение в любви", -ответил Федор Константинович.

"Мне мало "некоторого рода". Знаешь, временами я, вероятно, буду диконесчастна с тобой. Но в общем-то мне всг равно, иду на это".

Она улыбнулась, широко раскрыв глаза и подняв брови, а потом слегкаоткинулась на своем стуле и стала пудрить подбородок и нос.

"Ах, я должен тебе сказать, -- это великолепно, -- есть у негознаменитое место, которое кажется, могу сказать наизусть, если не собьюсь,не перебивай меня, перевод еще приблизительный: был однажды человек... онжил истинным христианином; творил много добра, когда словом, когда делом, акогда молчанием; соблюдал посты; пил воду горных долин (это хорошо, -правда?); питал дух созерцанием и бдением; прожил чистую, трудную, мудруюжизнь; когда же почуял приближение смерти, тогда, вместо мысли о ней, слезпокаяния, прощаний и скорби, вместо монахов и черного нотария, созвал гостейна пир, акробатов, актеров, поэтов, ораву танцовщиц, трех волшебников,толленбургских студентов-гуляк, путешественника с Тапробаны, осушил чашувина и умер с беспечной улыбкой, среди сладких стихов, масок и музыки..

Правда, великолепно? Если мне когда-нибудь придется умирать, то я хотел быименно так".

"Только без танцовщиц", сказала Зина.

"Ну, это просто символ веселого общества... Может быть, теперьпойдем?".

"Надо заплатить, -- сказала Зина. -- Кликни его".

После этого у них осталось одиннадцать пфеннигов, считая почерневшуюмонетку, которую она на-днях подобрала с панели: приносит счастье. Когда онипошли по улице, он почувствовал быструю дрожь вдоль спины и -- опятьстеснение чувств, но уже в другом, томном, преломлении. До дому было минутдвадцать тихой ходьбы, и сосало под ложечкой от воздуха, от мрака, отмедового запаха цветущих лип. Этот запах таял, заменяясь черной свежестью,от липы до липы, и опять, под ждущим шатром, наростало душное, пьяноеоблако, и Зина, напрягая ноздри, говорила: "ах... понюхай", -- и опятьпреснел мрак, и опять наливался медом. Неужели сегодня, неужели сейчас? Грузи угроза счастья. Когда я иду так с тобой, медленно-медленно, и держу тебяза плечо, всг немного качается, шум в голове, и хочется волочить ноги,соскальзывает с пятки левая туфля, тащимся, тянемся, туманимся, -- вот-вотистаем совсем... И всг это мы когда-нибудь вспомним, -- и липы, и тень настене, и чьего-то пуделя, стучащего неподстриженными когтями по плитам ночи

И звезду, звезду. А вот площадь и темная кирка с желтыми часами. А вот, науглу -- дом.

Прощай-же, книга! Для видений -- отсрочки смертной тоже нет. С коленподнимется Евгений, -- но удаляется поэт. И всг-же слух не может сразурасстаться с музыкой, рассказу дать замереть... судьба сама еще звенит, -- идля ума внимательного нет границы -- там, где поставил точку я: продленныйпризрак бытия синеет за чертой страницы, как завтрашние облака, -- и некончается строка